Давно закончилась осада… - Крапивин Владислав Петрович - Страница 66

Наконец с каменных глыб взорванной батареи закричали, замахали маленькие ребятишки, специально поставленные для сигналов. Первый вельбот, равномерно махая желтыми длинными веслами, вошел в бухту. Над ним густо пестрели разноцветные зонтики и шляпы. И вот вельбот прильнул бортом к дощатым мосткам (доски под гостями начали прогибаться). Повизгиванья, смех. Шляпы и зонтики, светлые сюртуки и пышные платья, трости и веера двинулись вверх по ступеням.

– О-о, souvenirеs!..

– Les petits commercantеs!

А иногда по-русски:

– Мальтчик, сколько есть стоит этот троф-фей?

Тут главное – успевай ответить каждому и не пропусти выгодного покупателя. Мальчишки иногда на пальцах, иногда словами бойко объясняли, что три пули – копейка, осколок средних размеров – три копейки, а вот этот (похожий на скорлупу кокоса) – пятиалтынный.

– Что есть пья… ти… лтын?.. О, это не совсем мало!

– Ну и не совсем много. Ты, месье, иди полазай сам по бастионам, тогда узнаешь…

– О, бастион – это да, это les Braves c’est le Sort!..

Коля, если был вместе с ребятами, не пользовался французским, это было бы как-то нечестно. Так же, как другие, жестикулировал, вскидывал растопыренные пальцы, мотал головой, если давали слишком низкую цену. А по-иностранному только: «Мерси, мадам… Сэнкью, сэр…»

Лишь один раз он «открылся» и поговорил с пожилой французской парой – помог Савушке получить двугривенный за пробитую солдатскую фляжку. Он сообщил почтенным супругам из Нанта (крайне изумленным!), что фляжка найдена у оборонительной башни Малахова кургана, где в последний день обороны было самое пекло, и продырявлена она самодельной полусферической пулей, каковые пули русские солдаты отливали прямо в траншеях, когда не хватало боеприпасов.

Насчет пробоины была, возможно, правда, а все остальное – беспардонное вранье. Фляжка была английская, а британцы, как известно, Малахова кургана не нюхали. Но Савушка так сиял, получив серебряный двугривенный, что Коля не испытывал ни малейших угрызений совести за свою фантазию. Дома Савушка гордо отдал матери заработанные деньги, был расцелован и обласкан («Смотри, дед, еще один помощник растет») и получил в награду пятак. На него он купил в лавке Ибрагимкиного деда кулек леденцов и полдня гордо угощал приятелей.

Сейчас Коля успел продать полдюжины пуль и гудзиков и мятую бляху от сардинского ремня (за пятак), когда в трех шагах от него остановились двое. Один – кругловатый, в соломенном канотье, светлом пиджаке и канареечном жилете. Второй – весь в темно-сером, в цилиндре, высокий, с длинным лицом и рыжеватыми бакенбардами. Они беседовали по-французски. Кругловатый похохатывал, длинный отвечал коротко. Он говорил с акцентом – видно было, что англичанин.

Француз, хохотнув очередной раз, взял англичанина под локоть и подвел к ребятам. Точнее – прямо к Коле.

– Вот вам и первая картинка здешней экзотики, дорогой мистер Брайтон…

Англичанин рукой, затянутой в серую перчатку, перехватил трость и гнутой рукояткой осторожно поворошил Колин товар. На самого Колю он, кажется и не взглянул, но глянул на француза и заметил:

– Вам не кажется, месье Дюваль, что хозяин этих сувениров мог бы сойти за английского мальчика? Если бы не был столь растрепан и помят…

– Хо-хо… Юнги на пристанях Темзы бывают не менее помяты и лохматы!

– Пожалуй, вы правы… Гм… смотрите-ка… – Согнувшись, мистер Брайтон взял в лайковые пальцы медаль. – Вы знаете, месье, что это?

– Хо! Понятия не имею!

– Такими медалями награждали солдат британских колониальных полков за участие в боях с индийскими повстанцами. Видимо, она принадлежала ветерану войск ее величества… Представьте, какая горькая судьба. Явиться на эти дикие берега, под стены варварского города, чтобы потерять прежние славные награды и, скорее всего, жизнь… И то, что город был в конце концов взят, – слабое утешение…

«Ну, всё! Пора» – понял Коля. Зря он, что ли, учился изъясняться на языке Руссо и Лафонтена? Он поставил левую пятку на парапет, сцепил на колене пальцы, уперся в него подбородком. Поднял глаза на француза.

– Месье, спросите вашего английского друга, почему он решил, что этот варварский город был взят?

Поняли, кажется оба.

– О!.. Хо-хо! – это, конечно, месье Дюваль.

Англичанин сохранил невозмутимость, лишь приподнял под цилиндром бровь:

– А разве нет?

– А если да, то почему же мистер Брайтон ходит здесь не как победитель, а как турист?

Англичанин выпрямился и сказал с высоты роста:

– Это следствие великодушной европейской политики… если русский мальчик, понимает, о чем речь.

– Русский мальчик не понимает, – сообщил Коля, не меняя позы и взгляда (а на щеках холодок), – почему господа считают, что они взяли город. Всем известно, что русская армия сама оставила южную сторону и отошла на северный берег, чтобы закрепиться на новых позициях. Союзники их даже и не пытались штурмовать… Французам удалось штурмом взять Курган, но вот и всё. А храбрым солдатам ее величества в этой кампании вообще ни разу не везло…

Коля выговорил это, почти не сбиваясь и достаточно хладнокровно. Хладнокровие по-прежнему сохранял и англичанин (а француз – тот аж подпрыгивал от веселого возбуждения). Брайтон рукоятью трости потрогал бритый подбородок. Глянул на Дюваля.

– Не правда ли, месье, такое умение постоять за честь соотечественников достойно понимания?.. Спросите у юного россиянина (на вас он смотрит более дружелюбно), сколько он хочет за эту свою находку. И скажите, что я не собираюсь торговаться… – Джентльмен все еще держал медаль в лайковых пальцах.

Коля прыгнул с парапета, встал, положив локоть на ракушечный столбик, изогнул талию с изяществом инфанта. Посмотрел между англичанином и французом, на рыбачьи шхуны.

– Гость нашего города мистер Брайтон может взять эту вещь просто так, на память. Возможно, она принадлежала его знакомому… которого, кстати, никто не звал на наши дикие берега.

Англичанин, не меняя выражения лица, аккуратно согнулся. Аккуратно положил медаль рядом с пулями и осколками. Неторопливо выпрямился. Глядя Коле в лицо, коснулся двумя пальцами полей цилиндра. И пошел прочь – прямой и невозмутимый, как циркуль. А Дюваль на прощанье торопливо развел руками: что, мол, поделаешь с этой британской гордостью.

Мальчишки всю перепалку выслушали с открытыми ртами.

– О чем это ты с ними? – слегка завистливо спросил Фрол.

– Да ну их… Все еще считают себя полными победителями. Забыли, как их тут чистили в хвост и в гриву.

– Ты с ними говорил… будто барон какой-то… – заметил Фрол со смесью уважения и насмешки.

– Почему «будто»? – хмыкнул Коля. – я и есть барон.

– Ох уж!..

– Ничего не «ох уж», – небрежно отозвался Коля. Запал недавнего спора с иностранцами еще не угас в нем. А насмешка Фрола слегка разозлила. – Барон фон Вестенбаум, последний представитель старинного обрусевшего рода. Черный с золотом дуб на зеленом поле, девиз: «Верность и прочность». По латыни, конечно…

Федюня и Макарка слушали, мало чего понимая. Фрол неуверенно сказал:

– А чего ж ты тогда… Лазунов?

– Это тетушкина фамилия. По закону нельзя сразу в двух школах, вот она здесь и записала меня Лазуновым. А в гимназии – Вестенбаум.

– Фон? – язвительно сказал Фрол.

– Представь себе… Не веришь, спроси в гимназии. Если будешь в Симферополе, зайди и спроси.

– Ага, когда я там буду… И кто нас пустит в гимназию, с таким рылом… Это же не «ваше сиятельство»…

Пассажиры первой шлюпки уже ушли с пристани, вторая еще не подошла, можно было переругиваться, не отвлекаясь на торговлю.

Коля, демонстрируя хладнокровие (как недавний англичанин), разъяснил:

– Баронам не говорят «сиятельство», не велик титул. Достаточно «благородия».

– Виноват, ваше благородие!

– Тимберс, – сказал Коля и спиной оттолкнулся от столбика.

– Чего?

– Давай я оставлю в сторонке «фона» и «Вестенбаума». Пойдем вон за сарай, стыкнешься с Лазуновым. Думаешь, если выше на полбашки, значит, можешь болтать языком как рында – бу?линем? Я тебе теперь не тот, что осенью…