Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович - Страница 36

ПАРОХОД "АДМИРАЛ НАХИМОВ"

Он примчался через пять минут. Весело запыхавшийся и немного виноватый.

– Здравствуй… Но у меня, к сожалению, только негативная информация. У нас дома "Географический энциклопедический словарь", там все названия. Но мыса Святого Ильи там нет…

– Ну, нет так нет. – Сейчас письмо Никиты Таирова волновало Кинтеля гораздо меньше, чем вчера. – Ты сядь и отдышись. А то будто за тобой племя ирокезов гналось…

Салазкин послушно засмеялся. Сбросил у порога кроссовки, прошел в комнату, присел на стул. Вздохнул:

– Там, в словаре, есть только горы Святого Ильи. В Кордильерах…

– Далековато, – сказал Кинтель. – Если уж искать, то поближе… Тебе дома не попадет за то, что пошел ко мне?

– Еще ведь не поздно.

Было около семи, в окно сквозь ветки светило совсем низкое оранжевое солнце.

– А я почти весь день "Устав" читал. Но целиком его не осилить. Это уж, наверно, только историки могут…

– Папа говорит, что там есть очень любопытные места. Даже перекликаются с современностью. Например, про борьбу с бюрократами…

– Давай ты сегодня книгу отнесешь домой. А то у отца небось на душе кошки скребут…

– Да ничего подобного!

– Ну, все равно пора возвращать. Я тебя провожу.

– И обязательно зайдем к нам!

– Вот уж фигушки!

Салазкин, глядя в пол, тихо сказал:

– Папа очень просил зайти. И мама…

– Ну вот! На кой это…

Не поднимая головы, Салазкин глянул сквозь во-лосы:

– Но ведь нельзя же так… Надо же как-то, чтобы все по-хорошему. Раз уж мы… познакомились…

"И надо сказать профессору спасибо за книгу, – подумал Кинтель. – А то свинство получается…"

– Ладно… Только учти: я на минутку…

Салазкин радостно подскочил:

– Да ты не бойся, маме сейчас не до тебя! И не до меня! Потому что такое семейное потрясение: Соня и Зоя в Москве разом замуж собрались. Они же все вместе делают, одинаково! И даже обоих женихов зовут Сергеями! Мама в трансе…

– Потому что оба Сергеи? – усмехнулся Кинтель.

– Вообще… Все четверо студенты, жить-то где? В общежитии? Масса проблем…

Профессора Денисова не оказалось дома. А с матерью Салазкина встреча получилась (к великому облегчению Кинтеля) без всяких лишних сложностей. Та прямо у двери быстро взяла закаменевшего Кинтеля за плечи, наклонилась:

– Даня! Вот и славно, что пришел. Я знаю, ты на меня тогда обиделся. Ну и правильно обиделся! Только ты меня пойми, я за Санчика так дрожу. Столько всего кругом, каждый день сообщения о всяких жутких случаях… С дочками-то меньше забот было, они всегда друг с другом. А с этим постоянно всякие истории…

– Это с ними сейчас истории, – весело напомнил Салазкин. – Я-то жениться пока не собираюсь…

– Ох, не жизнь, а кошмар… – Мать Салазкина смешно, как бабушка, всплеснула руками.

От нее слегка пахло духами и кремом и еще чем-то хорошим таким, домашним. Как давным-давно, в почти забытые времена, пахли в шкафу мамины платья. Мама уехала, а платья почему-то остались. И Кинтель, крошечный совсем, когда оставался один, открывал шкаф, зарывался в платья лицом и вспоминал. И почему-то очень боялся, что кто-нибудь увидит его в этот момент…

Он проговорил, глядя в плетеный половик:

– Я понимаю, конечно… Район незнакомый, люди тут всякие… Каждая мать за сына боится.

Ему очень хотелось, чтобы мама Салазкина поверила, что он понимает и не обижается. И она, кажется, поверила, по лицу видно. Тогда Кинтель сказал с облегчением:

– Вы передайте Александру Михайловичу большое спасибо за книгу. Я пойду, до свидания…

– Куда?! – хором сказали Салазкин и мать. И она добавила решительно: – Так в гости не приходят, без чая не отпущу! Тем более у нас на работе сегодня конфеты давали по заказу. "Кошкин дом" называются, вы, мальчики, таких и не видели…

Вот этого Кинтель боялся больше всего! Чаепития и всякого светского общения. И вдруг обрадованно вспомнил:

– Ой, да я же телевизор не выключил! Звук убавил до отказа и забыл! Вот как полыхнет! Я побегу!..

– Я с тобой! Провожу! – подхватил Салазкин.

– Только недолго! – всполошилась мать.

– Мы еще погуляем потом! – решительно заявил Салазкин.

– На ночь глядя?.. Тогда возьмите Ричарда! Ему тоже гулять надо.

Через минуту они мчались по освещенной закатом улице Достоевского. Салазкин крикнул на бегу:

– Ничего не будет! Черно-белые загораются очень редко!

– Кто его знает? Он один раз уже дымил!..

А спущенный с поводка Ричард был счастлив. Он мчался рядом и дурашливо хватал то Салазкина, то Кинтеля за штанины.

Когда ворвались в квартиру, старенький "Фотон" мирно и бесшумно мерцал экраном. Кинтель с облегчением повалился на тахту. Салазкин бухнулся в скрипучее кресло. Ричард обошел квартиру, обнюхал мебель и выжидательно уселся у дверей.

– Фу-у, – выдохнул Кинтель. – А я уж думал, полыхает наш памятник архитектуры… Знаешь, Санки, этому дому двести лет.

– С ума сойти! Привидений здесь нет?

– Домовой, говорят, есть. У соседей на первом этаже…

Ричард у дверей тихонько поскулил, напомнил о себе…

– Не нагулялся, – сказал Салазкин. – Может, вы-ключим телевизор и побродим?

– Ага… Сейчас, отдышусь маленько…

На экране шла программа Российского ТВ. Опять (который раз!) показывали горящие танки, потом митинг, потом – как снимают краном с постамента памятник Дзержинскому.

Салазкин тихо проговорил:

– А Павлика Морозова тоже сняли. И бросили у забора…

Кинтель сел:

– Когда? Он же совсем недавно стоял, помнишь?

– Да… А сегодня у нас было всего два урока, и я поехал на Калужскую, к Корнеичу. Надо было про одно дело спросить… А сад-то с памятником как раз на полпути. Обратного трамвая долго не было, я пошел пешком. Когда проходил мимо сада, глянул вдоль аллеи, а памятника нет. Постамент пустой… Я подошел, оглянулся, а потом вижу, он в сорняках…

– Ну что за сволочи, – шепотом выговорил Кинтель. – Скидывали бы памятники, которые себе ставили. То есть взрослым. А пацанов-то чего трогать…

– Мне… как-то не по себе стало. Знаешь, Даня, будто его… расстреляли и бросили…

"И наверно, из того окна это видно", – подумал Кинтель. Он встал. Попросил нерешительно:

– Может, съездим посмотрим? Это ведь недалеко…

Зачем такое нужно, он не смог бы объяснить. Но Салазкин и не спрашивал.

– Конечно! Пошли.

Им повезло: "двадцатка" подкатила к остановке как по заказу. И в вагоне было свободно, никто не заругался, что едут с собакой. Когда подъехали к саду, уже начинали густеть сумерки. Постамент, где раньше стоял щуплый непокорный мальчишка, был пуст.

– Пойдем, – шепотом сказал Салазкин. И повел Кинтеля сквозь лопухи. Листья громко шуршали по одежде. Ричард шастал в окрестных кустах.

Сквер был отгорожен от внутренних дворов квартала ветхим забором. Вдоль забора тянулась полоса частого кустарника, за ней стоял высокий бурьян. В ней и лежал сброшенный с постамента Павлик.

Было еще не совсем темно, можно разглядеть…

Он лежал лицом вниз. Теперь, на земле, видно было, что фигура крупнее детской, ростом со взрослого мужчину (это на постаменте она казалась маленькой). Но все равно было понятно, что это мальчик. По-детски лохматились на затылке волосы, тонкие щиколотки босых ног беззащитно высовывались из потрепанных штанов. Ступни по-прежнему упирались в квадратную площадку. Из нее с другой стороны торчали четыре штыря.

Бронзовые мальчики падают не меняя позы. И кулаки опущенных вдоль тела рук были, как и раньше, упрямо сжаты.

Несколько желтых, светящихся в сумерках листьев лежали на черной бронзе.

– Может быть, его лопухами закидать? – нерешительно предложил Кинтель. Он опять чувствовал себя так, будто в чем-то виноват.

– Давай, – согласился Салазкин.

Лопухи были вялые, мягкие, как тряпки. Их по-надобилось много, рвали долго, вдоль всего забора. Укрыли…