Брат, которому семь - Крапивин Владислав Петрович - Страница 6

Подарок

Вырастет Алька – будет строителем дорог и тогда через все болота протянет мосты. А то идёшь по болоту, и получается не дорога, а мучение. Ноги то и дело уходят по колено в жидкую грязь. Выберешься на кочку, а там осока, твёрдая, острая, как сабельные клинки. А в мутной воде вьются пиявки. Только заглядишься на голубых стрекоз или погонишься за весёлым лягушонком – готово, уже присосалась, проклятая!

Алька мог бы идти с Мариной и Котькой по тропинке у края болота. Но он не идёт. У него своя дорога.

– Алька! – кричит Марина. – Сейчас же вылазь! Я кому говорю?! Уже в грязи по пояс!

Голос у неё в точности, как у старшей вожатой. Научилась уже.

– Ну иду, иду, – отвечает Алька, хотя вовсе не собирается идти на тропинку.

– Он в лагере совсем от рук отбился, – жалуется Котьке Марина.-Нет, ты представляешь? Раньше всегда слушался. Бес-пре-кос-ловно, А здесь на него влияет этот хулиган Лапников.

При упоминании о Лапе Алькино сердце наполняется нежностью. Лапа, конечно, влияет. Он хорошо влияет. Научил Альку делать хлопушки из лопухов. Фляжку подарил, которую нашёл в кустах. Вот она, фляжка, на боку. А разве Лапа хулиган? Хулиганы дерутся, а Лапа, наоборот, драться не даёт. Недавно Вовка Сазонов из третьего отряда хотел Альку отлупить за то, что Алька будто бы подглядывал, когда играли в разведчиков. Лапа сразу заступился. Весь березняк загудел от Вовкиного рёва.

А ещё Лапа любит птиц, только не хищных. А разве хулиганы любят птиц?

Хоть Алька и младше Лапы, им хорошо вдвоём, весело. Поэтому они целыми днями вместе.

Но вчера с Лапой случилась беда. У него заболело горло. Лапа охрип. Ну и, разумеется, его сразу положили в изолятор. То есть, конечно, не положили: лежать в кровати Лапа отказался наотрез… Но всё равно сидеть в пустой палате изолятора не очень-то весело.

Открывать окно Лапе запретили. Он весь день сидел на подоконнике и мрачно смотрел на солнце и деревья.

Несколько раз прибегал Алька.

– Всё скучаешь? – спрашивал он и жалобно глядел на расплющенный о стекло Лапин нос.

– А как же… – сипло отвечал Лапа.

Сперва ему даже нравилось скучать. Кроме тоски по воле Лапа испытывал ещё и мрачную гордость. Будто он был брошенный врагами в подземелье, но не сломленный узник.

Перед обедом мальчишки из четвёртого отряда принесли узнику банку земляники. Полную банку. Литровую. Из-под малинового варенья. Это Лапе прибавило сил.

Но к вечеру горло у Лапы совсем прошло, и он загрустил по-настоящему. Лапа любил свободу. Ведь он и птиц в клетке не держал подолгу, если только выпущенные птицы не возвращались сами…

– Всё скучаешь? – спросил его вечером затосковавший без друга Алька.

– Ещё бы, – вздохнул Лапа.

И Алька едва расслышал сквозь стекло его грустный голос.

Эх, Лапа… Такой большой и сильный был, а сейчас сидит на подоконнике печальный какой-то.

– Мишка Гусаков мне мальков принёс и головастиков, – заговорил Лапа. – Я их в банке держал, которая из-под варенья, в воде. Выбросили. Говорят, зараза.

– Ты бы не показывал.

– Я и не показывал. Медсестра узнала. Твоя Марина мимо окон бегала и, наверно, увидела банку в окно. А потом наябедничала.

– Наверно, – вздохнул Алька. – Она ни рыб, ни лягушек даже видеть живых не может. Просто трясётся вся. Говорит, они скользкие.

Лапа поводил пальцем по стеклу и сказал:

– Я аквариум хотел сделать… Жалко мальков. Маленькие такие рыбёшки.

– Александр! Кому говорят! Не отставай! – злилась Марина. – Ты что, совсем уже завяз в болоте?!

– Говорил я, не надо его брать… – осторожно упрекнул Котька.

Марина и сама не хотела брать с собой Альку.

Но уж очень он просился. Алька понимал, что намечается путешествие, хоть и небольшое. Котьку Василевского и Марину послали в Ольховский пионерлагерь, чтобы договориться о большом общем костре, о концерте и ещё о чём-то. Алька, когда услыхал про это, сразу вмешался:

– И я…

– Тебя и не хватало, – сказала Марина.

Если бы Лапа не считался больным и если бы его не обещали продержать в изоляторе ещё два дня, Алька бы и не просился в Ольховку. Но без Лапы он помирал от скуки. И он так пристал к Марине, что она скоро начала сдаваться.

Но Котька Василевский почему-то не хотел, чтобы Алька шёл с ними.

– До Ольховки далеко, – говорил он, трогая на переносице очки. – Разве это для детей дорога? Совсем не для детей. Семь километров до Ольховки.

– Пять, – сказал Алька. – Я-то знаю.

– Жарко будет, – убеждал Котька Марину. – Он устанет. Пить захочет. Знаешь, как маленькие пить хотят, если жарко идти?

– Я фляжку возьму, – заявил Алька и притащил Лапин подарок.

Стеклянная фляжка была большой и тяжёлой, с широченным горлышком без пробки. Но зато настоящая, походная, К горлышку Алька привязал верёвку, чтобы таскать фляжку через плечо.

Марина увидела фляжку и сразу вспомнила про Лапу. И подумала, что если Альку не взять, он будет бегать к Лапе и может заразиться ангиной. Хоть окно и не открывается, но всё-таки… "Ладно", – решила Марина. Но напоследок припомнила:

– Сейчас-то ты хороший. А вчера на мёртвом часе никого не слушался. Мне говорили.

– Буду слушаться, – поспешно обещал Алька.

– Алька! Кто утром обещал слушаться?! Из-за тебя и к ужину в лагерь не вернёмся!

Алька не отвечает. Даже и не слышит. Он остановился у крошечного озерца, блеснувшего чистой водой среди осоки.

Встав коленями на берёзовые жерди, брошенные среди кочек, Алька смотрит в воду. Зелёная вода прошита яркими лучами до илистого дна. Тень от листьев кувшинок уходит ко дну тёмными столбиками. Снизу бегут на поверхность цепочки весёлых пузырьков. Тонкие голубые стрекозы, все в чёрных кольчиках полосок, смотрят с воздуха, как пляшут пузырьки.

Иногда раздаётся посвист крыльев. Сизые птицы, похожие на маленьких чаек, проносятся над Алькой. Лапа говорил Альке, что их называют морскими голубями. Но почему морскими – никто не знает. Лапа сказал, что, может быть, раньше здесь было море, а потом высохло.

А птицы остались…

Морские голуби скрылись в дальних камышах. Алька снова опустил голову. Под водой, в путанице водорослей и солнечных лучей, тоже была жизнь…

– Александр! Александр!! Александр!!!

– Ну иду, иду…

Наконец он догнал их.

– Ох! Грязнее чёрта! А почему без майки?

– Жарко же.

В мокрую майку Алька завернул фляжку и нёс её теперь в руке, как мешок. "Это правильно, – подумала Марина. – Вода будет холоднее". Но всё-таки сказала:

– А кто разрешил майку мочить? В лагере мы ещё поговорим…

Говорят, обратный путь кажется короче. Куда там! Идёшь, идёшь, а до лагеря ещё – как до Луны.

Болото давно кончилось, песчаная дорога бежит по лесу среди сосен. И тут навалились комары. Просто чудо какое-то: на болоте их не было, а в лесу надвинулись тучей! Алька хлопает ладонью по спине, по животу, по ногам, отчаянно дёргает лопатками. А тут ещё жара донимает. Кажется даже, что не комары, а сам знойный воздух звенит и колет кожу.

Марина тоже устала. Лицо у неё покраснело, чёлка на лбу и волосы, собранные сзади в какой-то лошадиный хвост, растрепались.

– Алька, дай попить… – попросила она.

Алька вдруг перестал отбиваться от комаров. Он прижал к животу завёрнутую в майку фляжку.

– Не дам, – сказал Алька.

– Ты чего? Жалко тебе?

– Нет… Не жалко.

– Ну, дай глотнуть.

– Не дам.

Он остановился. Котька и Марина удивлённо оглянулись на него.

– Рехнулся, – сказала Марина. – Воды жалеет.

– Нельзя, – убедительно морща лоб, объяснил Алька.

– Но почему?

– Так… Болотная вода.

– Кто тебе разрешил? – закипятилась Марина. – Зачем набрал?!

Алька отодвинулся на шаг и, не глядя на сестру, сказал:

– Я просто так набрал. На всякий случай. Если уж очень захочется пить.

Марина провела языком по сухим губам. Подумала. Отмахнулась от комаров и мазнула ладонью по мокрому лбу: