Болтик - Крапивин Владислав Петрович - Страница 8

Максим шагал, радовался, перебрасывал болтик из ладони в ладонь. И вдруг подумал: а куда идти?

В школу рановато. Если поспешить, можно заскочить домой, узнать, понравилась ли передача. Но это будет неинтересный, торопливый разговор. Во-первых, мама засадит обедать, а есть совсем не хочется. Во-вторых, скажет, чтобы переодевался. Нечего, мол, казенную одежду трепать. Но в школьных штанах и куртке он заживо сварится – вон какое солнце! А новенькую пионерскую форму трогать нельзя: она приготовлена к послезавтрашнему сбору.

Да, по правде говоря, не только в этом дело. Просто хочется Максиму быть таким, как на выступлении. И не хвастовство это вовсе. Ну, может быть, только чуть-чуть… Просто он чувствует, что, если снимет форму "Крылышек", потеряет частичку радости. А зачем?

Нет, лучше уж сразу в школу. А чтобы не прийти слишком рано, можно попетлять по незнакомым улицам. На каждой улице – лето. И на каждой – что-то неизвестное. И все надо узнать. Ведь это теперь его, Максимкин, город.

Максим прикинул примерное направление к школе, перешел дорогу и свернул за угол.

Улица называлась Восточная и была тихая. Дома -разные: деревянные и каменные. Некоторые одноэтажные, а чаще по два и три этажа. Но все старые. И тротуары старые – не асфальтовые, а из стертых гранитных плит. В трещинах пробилась яркая травка и желтели одуванчики. Максим шагал, стараясь не наступать на них. В одном месте плиты были выворочены, и улицу пересекала глубокая траншея. Видимо, водопроводчики меняли здесь трубы. Но сегодня была суббота, и никто не работал. Через траншею перекинут был мостик из досочек. Но это – на другой стороне улицы. Там у чугунных узорчатых ворот стояли две девчонки– наверно, класса из пятого – и поглядывали на Максима.

Максим посмотрел за траншею, и внутри у него слегка захолодело. Но как быть? В конце концов, нельзя же трусить всю жизнь!

Он отошел, вздохнул и крепко сжал болтик. И разбежался так, что ветер засвистел в ногах. Р-раз! Он перелетел! Мельком увидел под собой темную глубину траншеи с голубым осколком воды и упал на четвереньки в кучу рыхлой глины.

Вскочил, отряхнул глиняные крошки и пошел, не оглянувшись на девчонок.

Но так спокойно и независимо шел он недолго. Потому что на тихой улице послышался громкий плаксивый голос. Кто-то кричал и причитал за углом высокого дома.

Максим заторопился и свернул в переулок. На тротуаре стояла худая, как палка, тетенька в синем платье и клетчатом платке. Платок закрывал всю голову, лоб и шею. Голова была похожа на клетчатый шар с маленьким остроносым лицом. Тетенька стояла прямо, как на сцене, и, глядя перед собой, голосила:

– Сгорим, сгори-им ведь, паразит он проклятый, утюх-та не выключен, и ушел, чтоб его машина переехала, опять наберется по уши, висельник окаянный!..

Толстый дядя в полосатой рубахе, две женщины с большими сумками и очень высокий гражданин в очках стояли неподалеку и переглядывались. Видно, понять не могли: что за невыключенный "утюх", который ушел куда-то, и почему его должна переехать машина.

Максиму тоже стало интересно и сделалось немного жаль крикливую тетеньку.

Подошла еще женщина – видно, знакомая. Ухватила голосистую за локоть. Громко спросила:

– Что с тобой, Марина?

Тетенька с девчоночьим именем Марина стрельнула по сторонам глазами и опять запричитала:

– Только на минутку вышла к Нюре за маслом, велела паразиту: "Никуда не уходи", – ключ не взяла, а он уже смылся, дверь захлопнул! Только бы за воротник залить ради субботы, а что утюх горит, сообразить – ума нет! Ой, пожар будет на всю улицу! Ой, будет!.. Там газеты рядышком лежат, все равно что растопка…

– Ну ясно, – сказал толстый дядя женщинам. – Муж сбежал, ключа нет, утюг калится. Это надо же: уходить – и не выключать электроприборы.

– На минутку вышла-то, кто же его знал! – жалобно откликнулась Марина. И захныкала, не поворачивая головы.

– Подожди ты! Может, твой Витя выключил утюг-то, – сказала знакомая.

Марину опять прорвало:

– Выключит он, как же! Сроду ничего не выключает, палец о палец стукнуть дома не желает, чтоб он отравился! Наделаем пожару, всю жизнь не расплатимся, будет знать, рожа запойная!

– Дело понятное, – сказал толстый дядя. – Все может кончиться возгоранием.

– Тогда, наверное, есть смысл немедленно позвонить пожарным, – откликнулся высокий гражданин.

Несколько остановившихся прохожих ему возразили: а вдруг утюг все же выключен и пожарные приедут зря? Неприятность будет.

– Пока ведь не горит. Ежели бы горело, дым бы из форточки шел. Она открытая.

Все посмотрели наверх. Над нижним кирпичным этажом поднимались еще два – деревянные, и на верхнем, под узорчатым карнизом большого окна, темнел квадрат распахнутой форточки.

Подошли две девчонки – те, что стояли у ворот, когда Максим прыгал. Тоже стали смотреть на форточку, быстро поняли, что к чему. Одна сказала:

– Если бы кто залез да выключил…

– Это, пожалуй, здравая мысль, – откликнулся высокий гражданин. – Но кто рискнет? Тут необходимы ловкость и сноровка.

Может быть, они просто так говорили, но у Максима под рубашкой забегали холодные мохнатые жуки. Показалось, что все смотрят на него. Если ловкость и сноровка, то у кого? Не у толстого же дяди и не у этих пожилых женщин с кошелками. И не у девчонок с глупо приоткрытыми ртами.

Наверно, видели передачу и уже вспоминают, как он пел про полет.

Здесь, конечно, не песню петь. До окна с форточкой метров семь: если стукнешься, щепки будут… А пилотка? А эти слова: "Ведь я ничуть не боюсь высоты"? Попробуй теперь сделать вид, что тебя ничего не касается, попробуй уйти! Может быть, ничего не скажут, но как будут смотреть вслед…

И как потом ходить по городу в пилотке с крылышками?

Максим глянул на водосточную трубу. Даже не оправдаешься, что старая и не выдержит. Или что грязная – перемажешься ржавчиной. Как назло, новая, прочная, покрытая коричневой масляной краской.

В конце концов, по шесту в спортзале он лазил, не падал…

И по правде говоря, как было бы здорово, если бы сейчас на виду у всех он спас от пожара дом…

Чувствуя замирание в душе. Максим снял пилотку и положил в неё болтик. Потом расстегнул и скинул жилет. Протянул все это высокому гражданину в очках:

– Подержите, пожалуйста.

Гражданин с почтением взял Максимкино имущество. Зрители эапереговаривались:

– Ишь, смелый малец…

– А чего! Он как перышко, враз доберется.

– Перышко! Мать-то видела бы…

– Да поймаем, коли оборвется…

– Ты, мальчик, главное, не бойся, забудь, что всоко…

– Граждане, зачем вы разрешаете? А если что случится?

– А если пожар?

– Мальчик, не надо!

"Не надо"! Теперь никуда не денешься, нужно держаться до конца. Максим, не оборачиваясь, подошел к трубе и здесь сбросил сандалии и носки. Глянул вверх, вдоль трубы. И все, наверно, смотрели, как он – ловкий, гибкий и быстрый – готовится рисковать. Сзади тяжело затопали – подошел толстый дядя.

– Давай-ка, акробат, я подсажу повыше. Все легче будет.

И не успел Максим вздохнуть, как оказался в двух метрах над землей. Почти на уровне второго этажа.

Он вцепился в трубу. Сжал ее коленями, ступнями, ладонями. Прижался грудью и даже щекой. Будто приклеился. Посмотрел вниз. Все с ожиданием глядели на него. Максим вздохнул и полез…

Труба, хотя и блестящая была, но не очень скользкая. И не очень шершавая – не царапалась.Она словно прилипала к ногам и ладоням. Угол дома был в тени, труба не нагрелась от солнца и приятно холодила. Максим после каждого рывка прижимался к ней щекой. Это прогоняло боязнь.

В общем, лезть было не очень трудно, и Максим понял, что до третьего этажа доберется.

А вот как дальше?

Он подтянулся последний раз, встал на перемычку, соединявшую трубу со стенкой. Железо было тонкое и резало ступни. Максим сжал зубы, зашипел от боли и поскорее перебрался на длинный карниз, который отделял второй этаж от третьего.