Алые перья стрел. Трилогия - Крапивин Владислав Петрович - Страница 64

На прощание Татьяна Григорьевна нагрузила Варфоломея солидной связкой книг:

– Я не знакома пока с твоей сестрой, но раз она тоже учительница, то остальное неважно. Эти книги ей пригодятся в начале педагогической деятельности.

Алексей мельком проглядел корешки: Крупская, Ушинский, Макаренко и даже Песталоцци. От такого подарка он бы и сам не отказался. Варфоломею вручен был перочинный нож о четырех лезвиях.

– Держи, партизанский питомец! Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай, – сказал Антон Сергеевич.

– Не выну, не вложу, – абсолютно серьезно пообещал Варька. – Мне давно такой надо, чтобы с кривым кончиком. Я им вырежу Айвенго из ясеня.

– О! – восхитился Голуб. – Ясеневый бюст при жизни. Он, пожалуй, заслужил.

– А еще пригодится стрелы строгать, – деловито сообщил Варька.

Снова замелькали городские пригороды, а вскоре начались по обе стороны булыжного шоссе и нескончаемые леса. Неожиданно Дмитрий запел вполголоса:

У него был мягкий баритон, легко справлявшийся с широкой, торжественно-печальной мелодией. Песня текла за окна быстро бегущей машины, и сосны согласно кивали ей вслед: да, мы задумались, да, мы ждем…

– Митя, что за песня? – тихо спросил Алексей.

– Не слыхал? Это песня старых политкаторжан, – так же тихо ответил брат. – Есть вещие слова:

Варфоломей в уголке машины подозрительно потянул носом: он опять думал про Айвенго. Только чубатый шофер Женя не был склонен к минору. Он назидательно изрек:

– Мой гвардии генерал-майор, когда из гостей ехал, песни пел сплошь веселые. Была у него любимая – «Эх, Андрюша, нам ли быть в печали!». Андрей Ипполитовичем его звали.

– Да знаком, знаком я с твоим Андреем Ипполитовичем, – с досадой сказал Митя. – В прошлом году вместе на уток охотились… Действительно веселый человек. Не то что некоторые зануды…

– Знакомы? – почтительно прошептал Женя. И всю оставшуюся дорогу уважительно молчал.

Митя и Алексей ехали на заднем сиденье. Варька сидел рядом с Женей. Казалось, он задремал.

– Ну как, рассеялся, надеюсь, парнишка? – спросил Дмитрий Петрович.

Алексей задумчиво проговорил:

– Знаешь, он, кажется, на меня похож.

– Чем это?

– Тем самым талантом «встревать», как ты выражаешься. Они с Айвенго одного типа искали в поселке, а его вчера в городе видели. Если это, конечно, одно и то же лицо. Сейчас Варька до макушки переполнен своими соображениями, а изложить некому: участковый «прихворнул».

– А с тобой не откровенничает?

Алексей вздохнул:

– У меня, кажется, рождаются некоторые собственные соображения.

– Горе ты мое! – вскинулся Дмитрий. – Все матери напишу.

…А Варька не дремал. Он уставил в стекло невидящие глаза и шептал слова песни:

Переехавшие в начале сорок шестого года в Польшу Шпилевские задержались здесь ненадолго. Народные власти без особого восторга встретили пана Августа, выдворенного из Советской страны за весьма неблаговидную деятельность. От уголовного наказания в Белоруссии его избавило лишь великодушие соответствующих органов: учли, что у Шпилевского семья с несовершеннолетним сыном.

Уличенный вскоре на Познанском черном рынке в крупной спекуляции золотом и алмазами, пан Август не стал дожидаться повестки к следователю. Собрал остатки валюты, наплевал на подписку о невыезде и через Балтику уплыл с семейством в Швецию, а оттуда попал в Лондон, под крылышко печально знаменитого эмигрантского правительства. Был удостоен личного приема у его главы Миколайчика, где достойно расписал свои кратковременные контакты с «лесными братьями». В его рассказе банда Бородатого оказалась вовсе не деморализованным сборищем уголовников, а чуть ли не регулярной частью любезной сердцу Миколайчика Армии Крайовой – оплота борьбы против большевизма и во имя возрождения панской Польши.

Безудержная фантазия пана Августа насчет его энергичного участия в вооруженном подполье «АК» создала ему некоторый авторитет. Он получил патент на содержание часовой мастерской, а семнадцатилетний сын Казимир был определен на казенный кошт в частный университет на славянский факультет. Потекла довольно сытая жизнь лондонских обывателей.

Сначала Казимиру нелегко было учиться и дышать университетским воздухом, потому что он почти не знал английский язык. Эго вызывало ежедневные насмешки однокурсников, которые вконец испортили болезненно самолюбивый характер парня. В отместку своим недоброжелателям он стал напористо изучать бокс, всерьез занялся гимнастикой, сбросил до последней унции прежние жировые отложения, и уже через год редко кто осмеливался поддразнить его в разговоре. Однажды Казимира даже исключили за драчливость, но пан Август куда-то отнес уникальные настольные часы викторианской эпохи, и сыночка восстановили. И пополнилась бы через пару лет бесчисленная армия лондонских клерков в белых воротничках еще одним собратом, не свались пан Август под колеса двухэтажного столичного автобуса.

Казимир пошел по знакомому адресу в унылый особняк эмигрантского «правительства», чтобы попросить денег на похороны отца. Он получил пять фунтов стерлингов на оплату катафалка и ксендза и заодно сообщение о прекращении ему выплаты средств на университет. «Пусть славный польский гражданин пан Август в мире почиет, а субсидировать пана Казимира мы больше не в состоянии. Можем лишь содействовать в устройстве на работу»

Удрученный и одновременно взбешенный, Казимир спустился в вестибюль и здесь услышал ворчливый голос швейцара:

– Hex млоды пан лучше вытирает обувь, я не каторжный вылизывать эту английскую слякоть.

Не раздумывая, Казимир дал ему основательного пинка и тут же был схвачен за плечо. Коренастый человек средних лет сказал ему по-польски, но с лондонским акцентом:

– Может быть, гневный юный пан меня пожелает ударить вместо старика?..

Не дослушав, Казимир вкатил ему молниеносный прямой слева. Тот устоял, но отскочил и издали произнес:

– О-отлично! Где учились?

– Сейчас покажу! – совершенно остервенел парень и снова кинулся на незнакомца, но через секунду стоял в углу с вывернутыми назад руками. Так осуществился его контакт с джентльменом из Интеллидженс сервис.

Через месяц после многочисленных бесед и проверок Казимир был увезен из дымного Лондона в Северную Шотландию, в бывшее имение богатого лендлорда, с многомильным охотничьим парком, вполне похожим на лес. Перед смертью лендлорд завещал свои владения «британской короне для умножения ее могущества». Сейчас все въезды и подъезды к имению были перекрыты шлагбаумами и автоматами часовых.

Вот тут молодой Шпилевский развернулся вовсю. Теперь он был не парией, как в университете, а признанным лидером сверстников-курсантов. Хорошее знание русского, польского и белорусского языков, а также вполне приличное немецкого делали его кандидатом на ответственное задание. Очень пригодился бокс, помноженный в стенах школы на джиу-джитсу и каратэ. Но долго пришлось учить Казимира хладнокровию и терпеливости.

К пятидесятому году, то есть к своему двадцатилетию, это был натренированный физически и технически выпускник сверхсекретного учебного заведения. Он пробегал стометровку за одиннадцать секунд, мог в обмундировании перепрыгнуть четырехметровый ров, взвиться с шестом на высоту четырех ярдов, имея за спиной рюкзак со снаряжением; умел молниеносно стрелять назад из-под руки и попадать за пятьдесят шагов в подброшенную фуражку. Ну, а плавать он и с детства умел неплохо.