Алые перья стрел. Трилогия - Крапивин Владислав Петрович - Страница 59

Ушел Алексей взбешенным. Соня права: кавалерийским наскоком не обойдешься. Но и не опускать же руки! Волго-Дон строим, университет высотный, а тут действуем точь-в-точь на манер бессмертного Остапа Бендера с его безапелляционным доводом: «Бога нет!» Ладно, там великий комбинатор боролся за единственную душу шофера «Антилопы-гну», а здесь сколько душ?

Алексей снова покряхтел на песке. Еще неизвестно, как Дмитрий отнесется к его самодеятельной антиклерикальной акции. Сказано ведь было – не ввязывайся…

– К ксендзу я ходил, видимо, за сплошными неприятностями, – мрачно ответил Алексей на вопрос Варфоломея.

– Во-во! Только беду и наживешь. Я раз на минутку заскочил в костел, так меня два часа песочили на сборе.

Алексей об этом уже знал из Сониного рассказа. Но не все знал. Когда Варька упустил зловредного хуторского Стефку, он с досады плюнул. И сразу угодил в цепкие лапы костельного старосты. В одной руке староста нес не проданные за обедню свечи, а другой скрутил Варькин воротник.

– В божьем храме плюешь, бахур! А ну, пошли…

Он повлек Варьку в костельную пристройку – притвор, где ксендз переоблачался после службы. Пастырь был не один. Прислонившись к мозаичному окну, стоял глухонемой Дударь. Они о чем-то разговаривали за дверью. Это Варфоломей отчетливо слышал, когда староста пихнул его через порог.

– Вот, пан ксендж! Это хамово отродье плевалось в стенах святого костела. Пусть его отец поучит вожжами своего пащенка.

Ксендз оглядел Варьку и брезгливо сказал:

– Ты стареешь, пан староста. Он же из семьи схизматиков. Православных. Это Мойсенович. Простим недомыслие отроческое… Отпусти его с молитвой.

Варфоломей получил молитвенное напутствие в виде подзатыльника и вылетел наружу. Перебирая в памяти все происшедшее, он вдруг вспомнил о разговоре за дверями притвора. Да, там слышался не только мягкий голос ксендза, но и другой – бас!

Ци-и-каво![9]

Сейчас он спросил у Алексея:

– Скажи, глухонемые могут разговаривать?

– Между собой – да. Знаками.

– Никакими не знаками, а басом. Могут? Хотя бы иногда? Вдруг у них такое время бывает: вылечивается голос. А потом он опять немой.

– Не говори чепуху… В чем, собственно, дело?

И тут Варфоломея прорвало. Начав рассказ с костельного притвора, он переключился на фигуру Дударя вообще и его роль в обнаружении высокопородистых червей, а затем и загадочного ящика. После этого в повествование вполне закономерно вклинилась бабка Настя с ее свидетельством о ящике в саквояже у юного прохожего. В связи с саквояжем упомянуты были исчезнувшая желтая сумка, а также остроносые туфли, в поисках которых Варька гонял на полустанок, а потом докладывал участковому о неудаче.

Так Варька волей-неволей ответил на вопрос Алексея, зачем бегал на вокзал.

Алексея заинтересовал Айвенго:

– А Квентин Дорварда нет в вашем экзотическом краю? Ты что же, в ординарцах ходишь у этого рыцаря без страха и упрека?

На столь звучную должность Варфоломей не претендовал.

– Н-не. Мы просто дружим. Как с тобой. Хоть он и старый.

– Ну, мерси за лестную аналогию. А теперь скажи: все эти туфли, ящики и сумки не имеют роковой связи с закордонным самолетом?

Варька широко раскрыл рот, поскольку о самолете слыхом не слыхал. «Ага, – сообразил Алексей, – полного милицейского доверия парень еще не удостоился. А меня, кажется, уже тянет окунуть башку в эту коловерть без опознавательных знаков».

– Познакомил бы ты меня, Варфоломей, со своим мэтром.

– С Айвенго! Гы-ы, это вставать надо же до зари. Только так и поймаешь его на берегу. Да и то если не с севера ветер. Когда северный, рыба не клюет. Тогда он дома книжки читает. Какую-то… крем-налист… Не выговорю. – Потом подумал и добавил: – Ладно, познакомлю. Может, даже сегодня, хотя тут секретное дело.

Алексей улыбнулся: опять секреты! Варфоломей обиделся на улыбку: не на весь же свет орать, если Айвенго и ему прямо не сказал, что пойдет вечером на разъезд, а только осторожно спросил: «Слушай, друг, ты был на полустанке. Там сразу за кассой стоял стожок сена. Не заметил, есть он или уже свезли?»

Варька все заметил: стог стоял на месте.

– Итак, резвимся. Дон-ки-хот-ству-ем… – Дмитрий разделял слога глотками кофе. – С поднятым забралом на штурм ци-та-дели Ватикана. Белый флаг капитуляции с собой увезешь или нам от щедрот своих пожертвуешь – сирым и убогим?

Издеваться старший брат умел. Это Алексей знал с детства. Только до конца никогда не мог понять: злился Дмитрий или просто насмехался. Сейчас он, кажется, делал то и другое. Он язвительно поведал о приходе в райком Василия Кондратьевича. Тот вежливо поздравил секретаря с приездом в гости младшего братца, мимоходом поинтересовался его жизненными устремлениями, а потом напрямик заявил: «Знаете, ваш младшенький мне сегодня довольно коварно перебежал дорогу». И рассказал о своем рандеву с ксендзом. «Понимаете, ваш расторопный братец едва не сбил меня с правильного следа…»

– Не икнулось? – поинтересовался у брата Дмитрий Петрович. И взмолился: – Ну что, на канат привязывать тебя? Где ты раздобыл эту сволочную проповедь?

На кухне Соня предупреждающе грохнула посудой.

– Не сигнализируй! – повысил голос Дмитрий. – Жуть как трудно догадаться, что тут не обошлось без моей любезной женушки. Вы что, втроем решили меня доконать?

– Почему втроем? – возникла в дверях Соня.

– А как же! Лялька меня утром гладит по затылку: «Папочка, ты райкомщик? Бедненький, нелегкая у тебя жизнь!..» Чьи это слова, филантропы чертовы?

Но сделанного не поправишь. Да в конце концов Алексей теперь не очень раскаивался в посещении ксендза. Конечно, это был не штурм, но все-таки сигнальный выстрел. Сейчас его интересовало другое: как отправиться на вечернюю прогулку с Варфоломеем. После случившегося он вроде бы снова почувствовал себя перед старшим братом несовершеннолетним. Однако никто его удерживать не собирался. Дмитрий и Соня шли в кино и по дороге хотели завести Ляльку к Люде-капитанше.

– Пусть со мной останется, – сдвурушничал Алексей.

– На двадцатом году жизни летние вечера не проводят с младенцами, – сказала Соня. – Но может быть, ты с нами пойдешь в кино?

– Интересно ему ходить туда с женатиками, – хмыкнул Дмитрий. – Он с другими пойдет… Куда, кстати?

– Н-ну, мы погуляем, – неопределенно ответил Алексей.

– Вот-вот, он погуляет, – пробурчал Дмитрий. – Будет наблюдать мигающие и падающие августовские звезды. А не упадет ли в очередной раз на его голову что-нибудь потяжелее, поскольку данный мыслящий объект фатально притягивает на себя из макромира самые, пардон, дерьмовые булыжники?

– Ми-тя-а-а! – укоризненно протянула жена.

Алексей посидел в одиночестве и решил никуда не идти: настроение было испорчено. Но Варфоломей такой категории душевного состояния еще не знал. Для него всякая договоренность была непреложным законом. В полдевятого он появился под окнами Вершининых.

– Ну чего ты! Не пускают? Меня и то Прасковья отпустила.

– Да?! – удивился Алексей. – А что она делает?

– Она, по-моему, злится. Ну, что мы ее не позвали с собой.

Они все-таки ее позвали. И опять той же троицей, как было давным-давно, отправились на прогулку. Только на этот раз Варфоломей был флагманом, а не плелся в хвосте. Сумерки в лесу сгущаются быстро, и он спешил показать Алексею как можно больше интересного. Вот отсюда начинается полоса подсочки: из сосновых стволов добывается смола-живица и идет на смолокуренный завод, к брату Ивану. У одной из сосен под широкой насечкой в виде оперения гигантской стрелы Варька отколупнул жестяную воронку, полную застывшей янтарной массы, и поднес Алексею. При этом он сообщил, что такие сосуды укреплены на деревьях в количестве 3772. Ни больше ни меньше. Он сам считал. Зачем? А для математики. В каждой воронке бывает по 250–300 граммов смолы. Значит, только с этой делянки колхозный завод получит больше тонны сырья.