Ля-ля-фа - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 4

– Мама, это я…

Хорошо, что Джерри на кухне, у этого телефона сумасшедший динамик, слышно на пять метров. А содержание монолога на том конце провода исключительно приятное. Успеваешь только скромно вставлять:

– Да, мама, конечно, мама…

Но постепенно волны откатывают, буря превращается в бриз, что является хорошим признаком. К вечеру я буду прощен. Остается придумать, куда меня занесло ночью, а заодно спросить, где бы взять бумажку с портретом президента Франклина. Хотя бы на время, попользоваться.

Мать, кстати, уже пять минут занимается телефонным воспитанием, а задать наипростейший вопрос «Сынок, а может, у тебя неприятности, может, тебе денег надо?» так и не догадалась. Но я мать не виню, это она от радости, что я жив-здоров. Криминальную хронику по десять раз на дню передают, можно призадуматься… А неизвестность всегда всякие кошмары рисует. Чего только не передумаешь.

– Хорошо, мама. Я у Юли. Сейчас приду.

Уже твердой рукой трубка кладется на аппарат. Сейчас я не приду. Мать все равно ждать не будет, уйдет в столовую, а у меня исключительно важное дело. Попробуй-ка за девять дней раздобыть полмиллиона при полном отсутствии твердого источника доходов, моральном падении и полнейшей деградации личности. Да, мистер Том, вы деградирующая личность. Милиция, наркотики… Завтра дойдет до краж из музеев и разбойных нападений на жилье. Дойдет, дойдет… И сами будете виноваты. Вместо того чтобы овладевать знаниями, строить светлое будущее, гармонично развиваться, целыми днями шляетесь по рынку в поисках легкого заработка и приключений на юную задницу.

А что? Я – потерянное поколение. Не в том смысле, что меня кто-то потерял, а в том, что я не могу себя найти. Я не могу найти достойного применения своему развивающемуся телу и пока не окончательно испорченной душе. Учиться? Увольте. Пять лет потей, бедствуй на стипендию, чтобы потом попасть в жидкую прослойку, называемую при социализме интеллигенцией, и до старости зарабатывать двадцать долларов в месяц, просиживая штаны в одной из контор. Не-не, я ошибся дверью.

Бизнес? Очень заманчиво, но, имея желание, я не располагаю возможностями. Нет так называемого «начального капитала». И самое обидное, что его никто не предлагает. Сам? С удовольствием, но в моих услугах почему-то никто не нуждается. Молодой человек, понимаете, дело в том, видите ли… Пошел вон, короче.

Остается рынок. Само собой, не тот, про который говорящие головы трещат: «Мы идем к рынку!». Остается получерный районный рынок площадью пару га, где потерянное поколение ищет себе применение, местные бизнесмены наращивают свои начальные капиталы путем спекуляции, прикрытой красивым словом «коммерция», местные бандиты – путем попрошайничества, прикрытого красивым словом «охрана», а местные нищие – путем вымогательства, прикрытого красивыми словами «умерла мама».

Ну, и так далее. Вот какой я крутой правдолюбец и обличитель! Всех насквозь вижу. А поэтому отстегнули бы, что ли, сотню долларов? Ну, пожалуйста.

Нашего рынка нет на карте города, нет в справочнике «Весь Петербург». Он

– результат дарованной народу свободы перепродажи. Вроде как аллергия на сладкое. Съел конфетку – прыщик. С аллергией поначалу пыталась бороться местная администрация. Довольно традиционным лекарством с не латинским названием «ОМОН». Ничего не получилось. Аллергия только прогрессировала. Старая медицинская истина – почесал, ну, и разнес инфекцию. Вскоре лечение прекратилось. Как поговаривают, кто-то из «медперсонала» администрации взял. Короче, рынок жил, рынок жив и, вероятно, будет жить. Пока есть кому брать.

Вернулась Джерри-Юлия.

– Матери позвонил?

– Позвонил.

– Так где ты был?

– А сколько мне лет? Сколько я еще должен отчитываться, где бываю, где ночую, с кем гуляю и чем занимаюсь? Сколько вы за мной с носовым платочком бегать будете? Вот, Коленька, лужица, не наступи, а вот, Коленька, ветерок дует, не простудись, а вот, милый мой, «МММ», не сдавай туда денежки, осликом станешь.

– Никто за тобой бегать не собирается, – чеканя каждое слово, медленно произносит Джерри. – И сюда я тебя не звала, сам явился, а поэтому сбавь оборотики, Ко-лень-ка…

Я, не отвечая, взял приготовленный бутерброд с финской колбасой. Юлькины предки только в «супере» затариваются, можно надеяться, что не отравлюсь. Хотя черт его знает, «супер» «супе-ром», а люди-то везде одинаковые.

На вкус колбаса воспринимается нормально, и я быстро приканчиваю два оставшихся бутерброда, запивая их чайком «Пиквик».

Юлька молчит и смотрит на стенное панно. Мне неожиданно хочется обнять и поцеловать ее, но я гневно гоню эту мысль прочь, давя на корню свои мужские инстинкты, находя их в данную секунду абсолютно не своевременными. Есть у нас делишки и поважней.

– Юль, слышь, тут такое дельце… Ты предкам не говори только. Ну, и матери моей тоже, если увидишь. Мне надо денег. Тысяч триста хотя бы… Очень надо. В долг, конечно. Ты бы у своих не могла попросить, а? Ну, соври там что-нибудь… Подружка в институте замуж выходит, на свадьбу надо, залетела, теперь вот расписываться придется. Или еще там что. А, Юль?

– Серьезно? Всего триста тысяч? А почему не три миллиона?

– Я скромен, как и все великие. Ну, попроси, а? В натуре.

– А личико тебе «Клерасилом» не вымыть? Чтоб прыщиков не было? Тоже мне, умненький юноша. Как по ночам гулять – это мы взрослые, а как вляпаемся – ой-ой-ой, дайте денежек, я еще маленький и работать не могу. Лучше б тебя в армию забрали, может, действительно повзрослел бы.

Последняя фраза позаимствована Юлией у моей матери. Мать вспоминает эту армию при любом подходящем случае. А когда полгода назад и в самом деле пришла повестка, так всю ночь ревела, а наутро побежала к подруге-врачу справочки наводить, как бы не допустить, чтобы Коля Томин стал воином и защитником Отечества. В итоге у меня теперь шумы в сердце, и я к службе как-то не очень пригоден. Конечно, если честно, в армию я и сам не шибко рвался. «Горячих точек» на карте Родины, что лампочек на елочной гирлянде, и получить пулю от какого-нибудь чабана-скотовода, ну, совсем уж не интересно. Лучше шум в сердце, благо его и не слышно вовсе.

– Юль, я не прошу денег насовсем. Я ж в долг.

– Еще бы ты насовсем просил. Куда тебе деньги?

– Ну, понимаешь, проиграл на рынке в автоматы. У крупье взял в долг. Обещал через два дня вернуть. Слово чести.

– Проиграл? А теперь иди и выигрывай. Мне заниматься надо.

– Не попросишь?

– Гуд-бай, мой мальчик…

Я вылезаю из кресла и ползу в прихожую, осознавая гибельность выбранной мной тактики.

Сначала надо в ноги упасть, футболочку разорвать, слезинку пустить, по коврику покататься, а получив требуемое, можно и о смысле жизни поболтать. Все-то у тебя, мистер Том, ракообразно. Все наоборот. Ну так, конечно, сначала тебя поднимут на седьмое небо, а потом ручки уберут. И летишь ты, пока не жахнешься головенкой об асфальт. Знаете, как больно? Хуже, чем дубинкой по спине. Дубинкой хоть честно и прямо – на! Волей-неволей зажмуришься, потому что удара ожидаешь. А тут – хоп, развернул и увидел. Написано-то было «сто баксов». А подразумевалось примерно следующее:

«Послушай, ублюдок. Все вы грязные засранцы, и место вам в тюряге. Тебе и таким, как ты. И глубоко плевал я на твою так называемую „душу“ и плаксивые речи о тяжелой жизни. Ты, парнишка, гаечка, поэтому делай то, что велят. Иначе где-нибудь ненароком сорвешь резьбу».