Любовь одна - Берристер Инга - Страница 2

Дороти почувствовала, что краснеет. Она всегда ненавидела свою слишком белую кожу, свои щеки, которые заливались предательским румянцем всякий раз, когда она была смущена. Ненавидела свои светлые волосы. Свои светло-серые глаза… Ей всегда хотелось быть брюнеткой. Смуглой брюнеткой с роскошными длинными локонами и темно-карими глазами — жгучими, проникновенными и выразительными.

Еще тогда — десять лет назад — Дункану нравились именно яркие, экзотические смугляночки. Дороти особенно запомнилась одна девушка, которую Дункан как-то привез из Брайтона. Смуглая, черноволосая, похожая на цыганку красавица с яркими алыми губами и чернющи-ми, будто сверкающие угольки, глазами… Они с Дунканом были неразлучны. Дороти помнила, как она завидовала этой красавице, как жутко она ревновала ее к Дункану. Дороти тогда было пятнадцать. Дункану — почти двадцать два.

Даже теперь, по прошествии стольких лет, воспоминания о той безумной и безнадежной подростковой влюбленности отдавались в ее душе пронзительной болью. Дороти тогда была совсем ребенком — глупым, наивным ребенком. И угораздило же ее влюбиться в парня, который был для нее абсолютно недостижим. Теперь-то она понимала, что ее чувство к нему было просто нелепым и смехотворным.

Впрочем, она поняла это еще тогда. И Дункан сам так сказал. Конечно, не ей. Просто Дороти случайно подслушала разговор Дункана с его дедом.

Она пришла к ним домой якобы для того, чтобы навестить дедушку Дункана — давнего друга ее родителей. А на самом деле надеялась застать дома Дункана и втайне мечтала о том, что он — может быть — уделит ей какое-то время, побудет с ней, поговорит…

Запросто, по-соседски, Дороти вошла через заднюю калитку в дальнем конце сада. Но когда уже подходила к дому, из распахнутого окна на первом этаже донесся голос ее кумира.

Дороти никогда не подслушивала чужие разговоры. Но тут она замерла на месте, словно громом пораженная. Она слышала каждое слово, и все они были для нее точно пощечины. Именно в эти мгновения романтическая юношеская влюбленность в Дункана, замешанная на слепом обожании и восхищении, обернулась горьким презрением к себе. Тогда она действительно возненавидела себя: свою детскую глупость, свою дурацкую наивность. Дороти очень хорошо помнила свои тогдашние переживания. Впечатление было такое, что ее существо раскололось надвое. С одной стороны, она так и осталась глупой девчонкой, которая по уши влюбилась во взрослого парня и, несмотря ни на что, все-таки питала какие-то сумасшедшие надежды на взаимность. Но вместе с тем в самых глубинах ее детской души, переполненной горечью и обидой, родилась другая Дороти. Взрослая и даже немного циничная, эта новая Дороти все понимала и могла только пожалеть наивную девчушку, которой она была еще буквально пару минут назад.

Да, говорил Дз^кан, у него есть глаза. И он все видит. Он видит, что Дороти в него влюблена, и понимает, насколько это опасно. И, конечно, сделает все для того, чтобы она поняла: ее чувства к нему'— это просто ребячество. Что между ними не может быть ничего такого. Причем, угрюмо заметил Дункан в разговоре с дедом, ему было бы намного проще, если бы Дороти не приходила в поместье, как к себе домой, то есть каждый божий день. И он даже обвинил деда в том, что тот сам поощряет девочку приходить к нему в любое время.

— Я люблю эту девчушку, — отозвался Джордж Эшби-Кросс, и в его голосе слышалась искренняя теплота. — У нее доброе сердце, благослови ее Бог. А я одинокий старик. Когда ты уезжаешь, Данк, мне грустно одному в этом огромном доме.

— Я давно тебе говорю: продай поместье и купи дом поменьше. Поближе к городу. Или даже в самом городе.

Они заспорили, а Дороти тихонечко развернулась и ушла.

Она знала, что Дункан уже давно уговаривает деда продать поместье и переехать в дом поменьше. Однако старый Эшби-Кросс был такой же упрямый, как и его внук. Это поместье принадлежало семье еще со времен королевы Виктории.

Первый Эшби-Кросс, переехавший в их маленький городок из Бирмингема и построивший «родовое гнездо», открыл здесь свое дело. Теперь у его потомков была целая строительная корпорация. Бизнес процветал, и старый Джордж Эшби-Кросс не отошел от дел даже тогда, когда мог спокойно уйти на пенсию и жить на доходы от своего предприятия. Он продолжал заниматься делами компании до самой смерти.

А умер он месяц назад. Скоропостижно скончался во сне от сердечного приступа.

Конечно, Дороти знала о том, что Дункан вернулся в город. Он просто не мог не приехать на похороны деда, О его возвращении знали все. Однако никто пока не знал, что он собирается делать с компанией, которую унаследовал от дедушки.

Джордж и Дункан всегда были очень близки. У них было много общего. И при этом они были патологически неспособны работать вместе, как говорится, в одной упряжке. Они попробовали совместно вести дела корпорации, когда Дункан закончил университет. Но поскольку оба были людьми упрямыми и горячими, обсуждение любого — даже самого незначительного — вопроса всегда заканчивалось у них плачевно. Они постоянно ругались и ссорились. В конце концов Дункан уехал в Штаты, где открыл свою фирму по разработке лазерных технологий. Лазеры тогда только-только начали завоевывать место под солнцем. Технологии имели успех, и Дункан не раз предлагал деду использовать их и в строительном бизнесе. Однако старый Эшби-Кросс неизменно отказывался от таких новшеств.

Подобный консерватизм неизбежно привел к тому, что за последние десять лет дела компании Джорджа пришли в упадок. В городе ходили слухи, что теперь Дункан либо продаст дедовскую компанию, либо вообще ее закроет.

Дороти не раз слышала подобные разговоры, но сама в mix не участвовала. Если кто-то спрашивал ее мнение, она холодно и сдержанно отвечала, что, у нее своих дел хватает и ей вовсе не интересны ни дела Дункана, ни он сам. Иногда, правда, она краснела. И этот предательский румянец выдавал ее с головой. Как бы она ни старалась убедить себя самое, что Дункан Эшби-Кросс ей действительно не интересен, на самом деле это было далеко не так. Ведь себя не обманешь.

Конечно, она давно уже излечилась от той — безумной детской влюбленности. Но горечь, обида и злость остались. И ноющая тоска по несбывшемуся, и память о пережитом унижении.

Больше всего Дороти задело даже не то, что Дункан знал о ее чувствах к нему — чувствах очень личных и сокровенных, которые были ее самой страшной тайной, — а то, что он мог с такой легкостью говорить жесткие и насмешливые слова о вещах, которые для нее десять лет назад были самыми важными в жизни.

Именно тогда она со всей ясностью осознала, какая непреодолимая пропасть разделяет пятнадцатилетнюю девочку и молодого мужчину двадцати двух лет. Именно тогда она поняла, что мир детей и мир взрослых — это два разных измерения, которые соприкасаются только поверхностно и никогда — по-настоящему. Именно тогда она осознала: чтобы преодолеть эту пропасть и тоже стать взрослой, ей надо научиться быть такой же, как Дункан: жестокой, бесчувственной и равнодушной.

Однако вскоре Дороти поняла, что еще не готова к такому решительному шагу, и решила не притворяться кем-то, кем она не была, да и вряд ли бы стала. Она решила, что лучше всего оставаться собой, и перестала часами сидеть перед зеркалом, накладывая на лицо изысканный макияж, перестала одеваться и вести себя так, как — по ее мнению — должны одеваться и вести себя взрослые, умудренные жизнью женщины. Она опять влезла в свои старые линялые джинсы и удобные бесформенные свитера. Перестала зачесывать волосы назад и собирать их в высокую взрослую прическу, открывающую лицо, и вернулась к привычным и безыскусным «хвостам». Снова стала много гулять по окрестностям и гонять на велосипеде вместо того, чтобы часами тупо разглядывать журналы мод и изыскивать способы, как переделать себя в смуглую черноволосую красавицу, которым — как она давно уже поняла — отдавал предпочтение Дункан.

Черная краска для волос — купленная в последнем порыве отчаяния — полетела в мусорное ведро. Набор косметики был погребен под бумагами в нижнем ящике стола. Золотые сережки с браслетом убраны в шкаф.