Загадка Лейтон-Корта - Беркли Энтони Кокс Френсис Айлс - Страница 2

Именно этим мистер Роджер Шерингэм как раз и занимался в тот момент, когда началась наша история.

Нельзя сказать, что Роджер Шерингэм был поэтом. Ни в коем случае! Но он был прозаиком, что ничуть не лучше! А писатель должен знать точно, как выглядят розы летним утром в восемь часов, да и много чего другого, что есть на свете! Роджер и был занят тем, что мысленно освежал свои заметки по этому вопросу.

Пока он так занят, давайте поменяемся с ним ролями и займемся изучением его самого. Нас вами много раз придется встречаться с ним в ближайшем будущем, а первое впечатление, как известно, всегда крайне важно.

Пожалуй, прежде всего, даже еще до того как мы приступим к описанию его внешности, следует обратить внимание на неудержимую, бьющую через край энергию этого человека. Роджер Шерингэм явно относится к разряду тех чрезвычайно динамичных людей, которые каким-то образом за одну минуту успевают пережить так много, что другим на это понадобилось бы по крайней мере две минуты. Что бы он ни делал, он все делал так, будто именно этим намеревался заниматься всю жизнь. Увидев его теперь, когда он обозревает розы, вы бы подумали, что этот человек старается что-то запомнить наизусть, с таким неподдельным увлечением он вглядывался в цветы. Во всяком случае вы готовы заключить пари, что мистер Роджер Шерингэм теперь может точно сообщить, сколько розовых кустов на каждой куртине, сколько цветков на одном растении и сколько тлей на каждом их них. Трудно сказать, было ли это естественной, врожденной наблюдательностью или профессиональной выучкой, однако Роджер Шерингэм несомненно обладал ею в высшей степени.

Роджер Шерингэм был немного ниже среднего роста и коренаст; с лицом скорее круглым, чем удлиненным, и серыми проницательными глазами, в которых вспыхивал насмешливый огонек. Бесформенные брюки и сомнительного вида норфолкская куртка[2] свидетельствовали об эксцентричности и пренебрежении к принятым условностям, которые казались несколько преднамеренными, чтобы выглядеть естественными, не впадая в позу. Большая с коротким мундштуком трубка казалась его неотъемлемой частью. Добавьте к этому, что лет ему было более тридцати и менее сорока; что в школе он учился в Винчестере, а в университете – в Оксфорде и что он испытывал (во всяком случае, по его собственным словам) глубочайшее презрение к своей читающей публике, которая, по мнению его издателей, была на удивление многочисленной, – и вот Роджер Шерингэм, эсквайр, к вашим услугам!

Звук шагов, приближавшихся по широкой, вымощенной гравием дорожке, которая отделяла розарий от зеленого обширного газона, находившегося за домом, заставил его очнуться от раздумья, вызванного феноменом раннего утра. В следующую минуту из-за небольшого поворота показался высокий, широкоплечий молодой человек с приятным, веселым лицом.

– Святой Боже! – воскликнул Роджер тоном живейшего удивления. – Алек! И на полтора часа раньше обычного! Что с тобой случилось?

– То же самое я мог бы спросить у тебя, – широко улыбнулся молодой человек. – С тех пор как мы сюда приехали, я впервые вижу тебя раньше десяти часов.

– Мы вообще здесь всего три дня. Между прочим, где наш достопочтенный хозяин? Я считал очень утомительной привычкой то, что он каждое утро до завтрака проводил в саду. Во всяком случае вчера он очень пространно говорил мне об этом.

– Не знаю, – безразлично ответил Алек. – Но что тебя привело сюда в такую рань?

– Меня? О, я работал. Изучал местную флору и фауну. Последняя искусно представлена в образе Уильяма. Знаешь, тебе следует заняться Уильямом. Я уверен, Алек, у тебя с ним есть много общего.

Они стали прогуливаться среди куртин, засаженных розами.

– Ты работаешь в этот час? – удивился Алек. – Я считал, что ты пишешь свою халтуру между полуночью и рассветом.

– Вы, молодой человек, обладаете удивительной проницательностью, – вздохнул Роджер. – Вряд ли кто осмелится назвать мою работу халтурой. Однако, что греха таить, мы с тобой, Алек, конечно знаем, что так оно и есть, не правда ли? Только ради всего святого никому не сообщай своего мнения! Мои доходы, как ты сам прекрасно понимаешь, зависят от того, как расходятся мои книги, и если Александр Грирсон свое отнюдь не лестное мнение сделает достоянием широкой публики…

Алек шутливо ткнул кулаком в «литературную» грудь своего друга.

– О, ради всею святого заткнись! – пробормотал он. – Ты что, никогда не перестаешь болтать?

– Перестаю, – с сожалением признал Роджер. – Когда сплю. И это для меня служит величайшим испытанием. Поэтому я так ненавижу ложиться спать. Однако ты мне еще не сказал, почему в такую рань уже на ногах.

– Не мог уснуть, – несколько смущенно ответил Алек.

– О-о! – Роджер остановился и принялся критически разглядывать своего собеседника. – Пожалуй, Алек, я должен за тобой понаблюдать. Прошу простить, если это причинит тебе неудобство или беспокойство, однако это мой долг перед великой британской читающей публикой. И это совершенно очевидно, мой занятный молодой влюбленный. Может, теперь ты сообщишь, по какому случаю отравляешь этот чудесный сад своим присутствием в такое неподходящее время.

– Да заткнись же ты! Черт бы тебя побрал! – сильно покраснев, огрызнулся «занятный молодой влюбленный».

Роджер, разглядывал его с пристальным вниманием.

– Наблюдение за поведением только что обручившегося индивидуума мужского пола свидетельствует: во-первых, он резко меняет свои привычки – подхватываясь рано утром, спешит на свежий воздух, когда должен был пребывать в духоте, бездельничая в постели; во-вторых, нападает на своих самых близких друзей без малейшего повода; в-третьих, становится ярко-кирпичного цвета, если ему задают самый простой вопрос; в-четвертых…

– Ты наконец заткнешься? Или мне придется швырнуть тебя на розовый куст? – закричал возмущенный Алек.

– Я заткнусь, – поспешно сказал Роджер, – но только ради Уильяма. Пойми это, пожалуйста! Я чувствую, что Уильям будет вне себя, увидев, как я приземляюсь на один из его драгоценных розовых кустов. Это повергнет его в величайшее уныние, и даже подумать страшно, к каким последствиям может привести. Между прочим, как так случилось, что ты появился со стороны ворот, а не из дома?

– Ты сегодня дьявольски любопытен, – улыбнулся Алек. – Если хочешь знать, я был в деревне.

– Так рано? Алек, должно быть, с тобой все-таки что-то творится! С какой стати ты был в деревне?

– Чтобы… Ну, если ты уж так хочешь знать, я ходил на почту опустить письмо, – нехотя сказал Алек.

– Ага! И письмо настолько важное и срочное, что не могло подождать, пока соберут все письма в доме, чтобы отправить их на почту, – рассуждал Роджер. – Интересно! Может быть, письмо было адресовано в «Тайме»? «Превосходно, Холмс! Как вы пришли к такому выводу?» «Вы ведь знаете мои методы, Ватсон. Их только необходимо правильно применять…» Ну что, Александр Ватсон, я прав?

– Нет, ты не прав, – резко ответил Алек. – Письмо было к моему букмекеру.

– Ну-у… я могу лишь только сказать, что письмо должно быть адресовано в «Тайме», – с негодованием ответил Роджер. – В сущности, вряд ли правильно то, что письмо было не для «Тайме». Ты выстраиваешь цепь фактов, ведущих к заключению, что это злосчастное письмо было для «Тайме», и тут же резко меняешь курс и хладнокровно сообщаешь, что оно адресовано твоему букмекеру! Если на то пошло, к чему вообще писать букмекеру? Телеграмма – самый подходящий вид переписки с букмекерами. Уж конечно тебе это известно.

– Скажи, Роджер, у тебя никогда не болит язык или гортань, – устало вздохнул Алек. – Или, может, бывает вывих челюсти? Можно подумать, что…

– Я, разумеется, с величайшим удовольствием выслушал бы твою небольшую лекцию по медицине, – поспешно перебил его Роджер с серьезным выражением, – но, к сожалению, предварительно назначенная крайне важная встреча лишает меня подобного удовольствия. Я только что вспомнил… мне необходимо встретить одного человека по поводу… Гм… по какому же поводу? О да! Вспомнил! Вот козел! Ну, пока, Алек! Надеюсь, увидимся за завтраком.