Третий всадник мрака - Емец Дмитрий Александрович - Страница 9

Anika-voin: А если на нее, правда, напали? Вызовем милицию?

Miu-miu: Ага! Позвоним и скажем: «У юзера Rikka с неизвестным нам ай-пи адресом кто-то стонет на кухне! Когда мы предположили, что у чувака бензопила, она назвала нас «идиотами» и смылась куда-то». И представимся: Anika-voin и Miu-miu.

Anika-voin: Ты болван! (берет пулемет и стреляет).

Miu-miu: защищается сковородкой.

Anika-voin: Скороводку пули пробьют.

Miu-miu: Фигушки. Смотря какая сковородка.

Ирка торопливо перемещала рычаги, приводящие в движение колеса. Коляска ехала в полумраке коридора почти бесшумно, но Ирке чудилось, что ее выдают удары сердца – гулкие, хаотичные, точно внутри располагался обтянутый кожей бубен. Она угадывала уже входную дверь, которая была темнее стен. Открыть замок, затем засов, толкнуть дверь вперед – ни в коем случае не сильно, чтобы она не ударила о стену – и осторожно выехать. Вставить снаружи ключ, провернуть на один оборот – и тогда тот, кто в кухне, не сумеет последовать за ней. Она окажется в безопасности и доберется до соседей.

Правда, самое страшное впереди: от кухни до двери ведет короткий коридорчик – шага в три-четыре, не больше. И дверь из кухни просматривается прекрасно. Одна надежда на мрак. Если глаза того, кто забрался на кухню с более светлой улицы, не привыкли к темноте, у нее есть шанс.

Повторим еще раз: замок – засов – вытащить ключ – выехать – вставить снаружи ключ – закры …

Но прежде чем цепочка завершилась, мир дрогнул. Ладонь потеряла рычаг, натыкаясь повсюду лишь на резиновую упругость шины, а в следующий миг теплый линолеум ударил Ирку по щеке. Ирка лежала, недоуменно созерцая перевернувшийся мир. В голове гудело. Она слишком поздно сообразила, что зацепила край обувного шкафа, который обычно старательно объезжала. Темнота из друга стала врагом.

Понимая, что шумом безнадежно выдала себя, Ирка торопливо поползла и, как улитка раковину, потащила за собой коляску. Ее бесполезная предательская ступня – как же Ирка ее ненавидела в этот момент! – разумеется, угодила между спиц.

Покачнулась обувная полка, успевшая войти в заговор с коляской. Весело запрыгали убранные на лето зимние ботинки. Вещный мир разом обиделся и восстал на Ирку. Выглядело это трагикомично, на пересечении готики и обычного житейского фарса.

На кухне вдруг вспыхнул свет. Он был мало похож на электрический. Голубоватый, настойчивый, гораздо более яркий, он рвался наружу и освещал коридор. У Ирки заболели и заслезились глаза. Мир запестрил полосками крашеных стен (Бабаня ненавидела обои), заморгал легкомысленными вазочками на деревянных полках:

«Ну вот! Теперь точно всё!» – подумала Ирка, понимая, что, лежа, да еще прикованная к коляске, никогда не дотянется до замка.

Приподнявшись на руках, она тревожно заглянула в освещенную кухню, ожидая увидеть приземистую мужскую фигуру с ломиком, фонарем и большим мешком. Так она почему-то представляла себе квартирных воров. Но действительность потрясала больше любой наивной фантазии.

У стола среди осколков посуды лежала белая волчица. Обращенный к Ирке бок зверя был в крови. Волчица смотрела на Ирку изучающе, без ярости. В глазах зверя застыла тоска.

– Привет! А… а… а я вот тут ползу! – зачем-то сказала Ирка.

Верхняя губа волчицы приподнялась, обнажив длинные желтоватые клыки. Из раны продолжала течь кровь. Большими каплями она сбегала по намокшей шерсти.

– Тебе больно? Бедная, бедная моя! – проговорила Ирка, соображая, где волчица могла получить рану.

Порезалась, прыгая через стекло кухни? Но кухонное стекло выглядело целым. Откуда вообще мог взяться волк, да еще и альбинос, в городе, на втором этаже, при целом стекле?.. Но это все второстепенно. Многие вещи полезнее воспринимать как данность.

Жалея зверя, Ирка попыталась подползти к нему, подтягивая руками непослушное тело. О том, что испуганная, страдающая волчица может броситься, она не задумывалась. Слишком много ума было в печальных глазах зверя. Когда же, вскинув морду, волчица завыла, ее вой, негромкий, прерывистый, сразу оборвавшийся, походил на человеческую речь. Точно волчица хотела произнести нечто, но, не получив ответа, осознала тщетность своей затеи. Она попыталась встать, но не сумела. Задние лапы зверя так и не оторвались от пола, и она тяжело упала грудью на линолеум.

Так они долго лежали на полу. Две калеки – человек и зверь, в равной степени беспомощные. Разве что для Ирки беспомощность была привычна, волчица же, похоже, столкнулась с ней впервые. Ирка говорила какие-то одобряющие, отрывистые, не очень связные слова, а волчица то негромко рычала, то выжидательно смотрела на нее.

Наконец, изогнувшись, Ирке удалось высвободить ногу и избавиться от коляски. Без коляски Ирка тащила непослушное тело по линолеуму гораздо резвее. Волчица понимающе наблюдала за ней, не пытаясь сдвинуться с места. Изредка она поворачивала голову и лизала рану. Однако та была слишком глубока, и зверь лишь растравливал ее языком.

– Не трогай ее! Надо чем-то заклеить или позвонить в ветеринарку, если только эти дураки не будут стрелять в тебя снотворным. Погоди, я только… Блин, я же до стола не дотянусь, – бормотала Ирка, надеясь звучанием голоса успокоить волчицу.

Ирка почти доползла до стола, когда голубоватый странный свет померк, загадочным образом свернулся спиралью и окутал волчицу. Волчица завыла, и вой ее, становящийся с каждым мгновением все тише, был воем смерти. Она положила морду на лапы, продолжая смотреть на Ирку. Вой перешел в хрип и смолк. Взгляд помутился и остекленел.

Ирке чудилось, что она бредит. Тело мертвого волка менялось. Свалявшаяся шерсть с пятнами крови все больше напоминала перья. Морда с оскаленными клыками превратилась в белую птичью голову с клювом. И вот посреди кухни, силясь взлететь, забился лебедь со сломанным крылом. Кухня была тесна для огромной птицы. Здоровое крыло цепляло стол. Наконец, обессиленный, лебедь перестал биться и, вытянув шею, издал горловой жалобный звук. И снова это походило на речь.

– Я не понимаю! – беспомощно сказала Ирка.

Она уже не подползала ближе – застыла в метре или двух от лебедя, ощущая, что и это еще не конец превращению. И не ошиблась. Внезапно тело лебедя зарябило, теряя очертания. Серебристые искры обжигали Ирке лицо. Спасая глаза, она закрыла его руками. Когда же, щурясь, решилась выглянуть, то увидела молодую женщину в длинном белом одеянии, полусидевшую на полу. Ее ключица была разрублена страшным ударом. Женщина истекала кровью.

Обращаясь к Ирке, она хрипло произнесла что-то. Ирка замотала головой, показывая, что не понимает. Строгое, классически красивое лицо женщины исказила легкая досада.

– Не бойся меня! Я лебединая дева, – повторила она уже по-русски.

Голос ее звучал гортанно и отчужденно. Было в нем что-то и от воя волчицы, и от трубных звуков лебедя.

– Лебединая дева? – переспросила Ирка.

– Порой нас называют валькириями. Скоро я уйду совсем. Он застиг меня врасплох. Я думала: он слаб, и ошиблась. Это я оказалась слаба. Меч нанес мне рану, от которой мне уже не оправиться. Две мои сущности – лебединая и волчья – уже погибли. Теперь смерть подбирается к последней…

Ирка подползла к валькирии. Она едва верила в реальность происходящего и то и дело взглядывала вниз, туда, где ее обкусанные ногти царапали линолеум. Логика была такая: ногти на пальцах настоящие, линолеум с шелухой от лука тоже более чем реален. Шелуха и валяющийся под столом очешник Бабани слишком подробны для сна. Но особенная свобода и творческая беглость, пропускающая незначащие детали – та самая смелая беглость, которая всегда сопутствует сну, не исчезали, сбивая Ирку с толку.

– Кто ранил тебя? – спросила она, отложив на время мысль, реально ли то, что она видит, или это подглючивают прописанные позавчера новые таблетки.

Валькирия строго взглянула на нее. В ее усталых, то и дело меняющих цвет глазах было что-то пронизывающее, потустороннее. Странная сила, власть и мудрость. На стене за спиной лебединой девы Ирке смутно чудилась тень огромных весов. Разверзались миры. Из праха созидались вселенные. Судьбы сплетались и расплетались точно золотые волосы в косе.