Битва За Масть - Белов (Селидор) Александр Константинович - Страница 23

Генерал тяжело вздохнул и расстегнул воротник кителя. Но воздуха все равно не хватало. Ему всего-то пару лет оставалось дотянуть до пенсии, а тут — такая подстава! Как назло, зазвонил еще и телефон спецсвязи. Взяв трубку, генерал Чуйков вытянулся по стойке смирно:

— Да, товарищ министр… Есть, товарищ министр!..

Игорь Леонидович Введенский лишь посмеивался в свою рюмку. Такая уж у него была работа.

Володя Каверин сегодня имел право быть счастливым. Собранных им документов вполне хватало для того, чтобы генерал, не задумываясь, подписал ордер на арест Белова. Сам ордер он подготовил, можно сказать, с любовью, собственноручно.

— У себя? — скорее для формы поинтересовался он у секретарши, прекрасно зная, что генерал его ждет. Что подтвердила и секретарша:

— Он только что вас спрашивал. Злой… — протянула она участливо.

— Счас развеселю, — не очень-то поверил в генеральскую злость Каверин.

Для кого злой, а для кого и отец родной. Каверин молодцевато расправил плечи, открывая дверь в кабинет.

Позабыв поздороваться, так его распирало, Каверин начал прямо с порога:

— Ну, Петр Ильич, висяк-то я размотал…

Труп — дело рук преступной группировки Белова.

Приблизившись к огромному генеральскому столу, он, как козырного туза, выложил перед Чуйковым ордер.

— Есть факты, доказательства. Ордер подпишите.

Петр Ильич ордер взял в руки, внимательно прочитал его и, вместо того чтобы поставить на нем свой размашистый автограф, бросил бумагу в нижний ящик своего безразмерного стола.

Челюсть Каверина начала медленно отвисать: он ровным счетом ничего не мог понять из того, что происходило.

Между тем физиономия генерала Чуйкова приобретала несвойственный ей алый оттенок.

— Белов, говоришь? — генеральская шея багровела прямо на глазах. — Ну-ну… — Он стал медленно подниматься из-за стола и заговорил с уже едва сдерживаемым бешенством. — Ты, Владимир Евгеньевич, знаком с Артуром Лапшиным, предпринимателем?

— Да знаком, ясный перец! Вот и заява от него, — он стал доставать из папки заявление, подписанное Артуром. — А что стряслось-то?

Чуйков побагровел теперь весь — от кончиков ушей до лысой макушки. Он несколько раз вздохнул, все еще пытаясь сдержать ярость, но это было уже выше его сил. Он заорал так, что задрожала люстра и жалобно подпрыгнули чернильницы, когда генерал со всего маху опустил кулак на дубовую столешницу.

Генеральский кабинет слышал, конечно, многое, но такой отборный мат, скорее всего, прозвучал здесь впервые.

— Ты что, па-адлец, совсем (здесь генерал употребил все знакомые ему возвратные глаголы сексуального характера)!!! Думаешь (генерал вспомнил дальних и близких родственников подчиненного, совершавших необдуманные поступки опять же остро сексуального характера)… умник (генерал достиг высот виртуозности — на два слова, прилагательное и существительное, приходилось четыре матерных)!.. А из-за тебя и меня (глагол был один, но опять же нецензурный и очень емкий)!..

В общем, бумагу генерал подписал размашисто. Только это был не ордер на арест Белова, а приказ об увольнении капитана Каверина В.Е. из рядов доблестной советской милиции…

Лейтенант Коноваленко в темных очках сидел за столиком Шереметьевского бара с развернутой «Financial Times». Поверх совсем не интересовавшей его газеты он поглядывал на Артура Лапшина, нервно пившего рюмку за рюмкой.

Диктор аэропорта объявила рейс на Дюссельдорф.

— Кажется, ваш? — участливо поинтересовался лейтенант у бывшего предпринимателя.

Тот словно бы проснулся. Тяжело поднявшись из-за стола, Артур с ненавистью глянул на усмехавшегося соседа. Набрав в легкие побольше воздуха, он вложил в свои слова всю накопившуюся ненависть:

— Пошел ты в жопу со своей вонючей родиной! И со своими гэбистскими березками!

Коноваленко нехорошо улыбнулся. Артур, неуклюжий и нелепый в излишне пестром галстуке, подхватил саквояж и двинул в сторону конторки регистрации. Все, хватит! Сюда он больше не ездок!

Коноваленко, глядя вслед Артуру, склонился к воротнику плаща и произнес в микрофон:

— Объект отправлен на регистрацию, прием! Лейтенант нравился себе чрезвычайно. В этих темных очках, длинном светлом плаще с микрофоном в воротнике он чувствовал себя Джеймсом Бондом. В исполнении Шона Коннери.

XXII

Каверину оставалось пройти только формальности. Правда, самые неприятные. Его будто бы лишали его мужской силы. Ну, если не силы, то ее символов.

«Дерьмо, дерьмо, дерьмо!» — стучало в голове Каверина, забивая все мысли и чувства.

Первым делом ему пришлось сдать оружие. За железной дверью оружейки сидел флегматичный прапор, которому ровным счетом не было никакого дела до треволнений отставного опера. Прапор лишь осмотрел каверинский «Макаров», не иначе как на предмет порчи казенного имущества, и внимательно, пальцем, пересчитал патроны.

В отделе кадров, сдавая свое красное удостоверение, Каверин из уст грузного толстогубого капитана-кадровика услышал нечто вроде напутствия:

— Ну что, куда дальше?

— Поглядим, — независимо повел плечом Каверин, а про себя подумал: «Ах ты, дерьмо собачье!»

С полученным в зубы обходным листом он направился получать дурацкие подписи — в архиве, в маттехчасти и даже почему-то в медицинском кабинете. «А это-то на хрена!» — стиснул зубы Каверин.

Хорошо хоть анализы не заставили сдавать! Развели бездельников! Силовые, блин, структуры!

Уже на выходе из Управления Каверин отдал честь. Но не этому долбаному зданию. И не заплеванному знамени. А собственному фото, которое еще не успели снять с Доски Почета Управления.

Джазовый коллектив Виталия Майского репетировал в ДК железнодорожников у Трех вокзалов. Их туда пускали два раза в неделю на два часа. Бесплатно. Ну, не совсем. За эту услугу они отрабатывали по субботам на танцах. Все для тех же железнодорожников. Бартер — по-современному называл это Виталик.

Сегодня Виталик лютовал, так как играли его новую композицию. После седьмого прогона он, наконец, смилостивился:

— Ну что, ребята, на сегодня — все. Репетиция окончена. — Он взглянул на часы: — Точно, уложились минута в минуту, как в аптеке.

Музыканты принялись складывать инструменты и отключать аппаратуру. Виталик, покосившись на Олю, которая была явно не в лучшем настроении, напомнил:

— Завтра — как всегда, в семь.

Оля уже уложила скрипку в футляр и, набросив плащ на руку, спустилась со сцены в зал:

— Счастливо, ребята! До завтра!

В центре зала ее догнал Виталик и взял под локоть:

— Я провожу.

— Ну, проводи, — мягко высвобождая руку, не слишком охотно разрешила Оля.

Виталик шел в полушаге за нею, оглядывая ее ладно скроенную фигуру:

— Ну как твой мавр, сцены не устроил? — иронично поинтересовался он.

— Нормально все. — Оля была на удивление спокойна.

— Ну, видишь как. А ты волновалась.

Они прошли партер, и Виталик снова взял ее за руку, заставив обернуться:

— Оленька! — Он пристально смотрел ей прямо в глаза. — А мы премьеру твою так и не отметили.

— Ну, какие проблемы? — на его интимный тон Оля отвечала нейтрально, по-дружески. — Приезжайте к нам, отметим…

— Ну, это само собой, — перебил ее Виталик и продолжал вкрадчиво: — А может, поедем ко мне, посидим, выпьем? Послушаешь, что в ту пластинку не вошло.

— Не, Виталь, спасибо, мне домой надо.

— Оленька, ты же музыкант — надо быть свободнее… — не отставал Виталик.

— Надо, надо, — только чтобы он отстал, согласилась Оля.

— В конце концов, имею я отношение к тому, что ты играешь снова? — В его голосе прозвучал уже не интимный намек, а едва ли не требование расплатиться за оказанное благодеяние.

— Самое непосредственное, спасибо тебе, Виталик… — устало улыбнулась Оля, в который раз освобождая руку от его пожатия. — Но я, понимаешь, имею отношение к своему мужу…