Таня Гроттер и проклятие некромага - Емец Дмитрий Александрович - Страница 26

Глава 6

Multa renascentur, quae jam cecidere[3]

Спеша поскорее добраться до контрабаса, Таня сделала вещь, в которой постыдилась признаться бы даже Ваньке, – заблудилась в Тибидохсе. Конечно, можно было оправдать себя тем, что в темноте она свернула не на ту лестницу. Однако истинная причина была в ином.

В этот тревожный ночной час, когда только редкие факелы потрескивали в кольцах стен и плоские, давно лишившиеся сущности призраки проносились над полом едва различимым белесым туманом, трудно было реально воспринимать происходящее. Таня ощущала себя в полусне, когда принимаешь решения и сам удивляешься спонтанности совершаемых поступков. Все вроде временное, но временное любит становиться постоянным. Все же постоянное на самом деле иллюзия. Леденец на палочке, который утешительница-судьба заталкивает в рот рыдающему младенцу, предварительно натянув одноразовые перчатки, чтобы не испачкаться его слюнями.

В такие ночи человека ведут эмоции, но не разум. Разум отдыхает, ехидничает, и на всякий случай собирает на эмоции компромат, чтобы предъявить его потом, днем, и попилить себя задним числом. Старый пакостный старикашка-разум любит выступить в роли наблюдателя, а после поугрызаться. Таня бежала по лестнице, удивлялась тому, что та все никак не закончится, и думала о Бейбарсове.

«Бейбарсов должен оставить меня в покое! Меня и Ваньку! Он обманул меня у Серого Камня! Таких вещей не прощают! Я с ним объяснюсь!» – это была главная, правильная, парадная мысль, с которой Таня неслась вперед, как воин несется с тараном разбивать ворота крепости.

За этой парадной мыслью скрывалась куча других, непарадных, тех смутных искренних мыслей, в которых человек редко когда себе сознается, особенно если ему всего восемнадцать-девятнадцать лет и жизнь, если и била его головой о дверь, все же великодушно подкладывала в месте удара кусок поролона.

Наконец лестница закончилась. Таня оказалась на темной площадке и вдруг ни с того ни с сего решила, что это Жилой Этаж, а она в общей гостиной недалеко от своей комнаты. Впереди, отмечая поворот, чадил тусклый факел. Магия вечного огня была наложена на факел, когда тот уже догорал. В результате агония факела длилась вечно, и так же бесконечно огонь потрескивал, искрил и испускал чадящий дым. С удивлением покосившись на факел, Таня толкнула дверь и шагнула в комнату.

Щурясь от внезапно хлынувшего потока света, она попыталась нашарить взглядом футляр контрабаса. Однако вместо контрабаса обнаружились чьи-то ноги в темных ботинках. Затем еще одни ноги в светлых туфлях из очень хорошей кожи, с небольшим каблуком. Скользнув изумленным взглядом вдоль этих «туфельных» ног, Таня увидела античные плечи и медно-рыжую голову Медузии Горгоновой.

– Ой! А что вы делаете в моей… – начала Таня.

Доцент Горгонова подняла брови. Только она одна умела делать это с убийственной вежливостью, причем убийственной иногда буквально.

– Я слушаю тебя, Гроттер! Признаться, смысл твоей последней реплики от меня ускользнул.

Пока она говорила, в глаза Тани успели прыгнуть круглый магический светильник и стол, заваленный бумагами. Даже коварное окно и то перепрыгнуло на другую стену.

– Простите! Я думала: это моя комната! – испуганно сказала Таня и попыталась выскочить за дверь.

Медузия моргнула, и дверь не открылась.

– Не так быстро, Гроттер! – сказала доцент Горгонова. – Если человек пришел в гости без приглашения – он нахал. Но если он пришел случайно – значит, его привела судьба… Ты знакома с Андреем Рахло?

Таня обнаружила, что перед Медузией стоит упитанный третьекурсник с испуганными бараньими глазами. Не зная, куда деть руки, он то принимался откручивать пуговицы, то грыз ногти.

– Привет! – сказала Таня. Несколько раз она сталкивалась с этим парнем то за обедом, то в коридорах, однако знала его плохо.

– Прекрасный юноша! Потомок Дантеса по материнской линии. По отцовской – в родстве с Емельяном Пугачевым, – сказала Медузия и, подумав, насмешливо добавила: – И, как это обычно бывает, природа решила отдохнуть на потомке по всем линиям сразу.

Андрей Рахло покраснел и уставился в пол. Паркет, на который он смотрел, странным образом позеленел.

– А почему он попал в Тибидохс? Какой у него врожденный дар? – спросила Таня, запоздало соображая, что говорить в третьем лице о присутствующем человеке – дурной тон.

– Андрэ, покажи ей! – с улыбкой сказала Медузия.

Рахло послушно наклонился, дохнул на полировку стола Медузии и выпрямился. Прошло несколько секунд, и мертвое дерево выпустило росток. Набухшие почки выстрелили молодой листвой.

– Ага! Так, значит, мой стол все же буковый. А Сарданапал спорил, что это смоковница, – задумчиво произнесла Меди.

– Прекрасный дар! – сказала Таня.

Доцент Горгонова кивнула.

– Да. Его можно запустить на свалку, и он за два часа превратит ее в цветущий сад. Ты заметила, что у меня на полу проросла трава? А ведь он просто смотрел.

– Я нечаянно… – прогудел в нос несчастный третьекурсник.

– Не оправдывайся, дорогой мой! Я ничего не имею против травы. Однако одной искры магии, увы, мало, чтобы озарить пыльный чердак твоего разума. Сколько дополнительных занятий – и нулевой результат. Итак, Андрэ, продолжим! Когда нас прервали, ты говорил, что убитого верфольфа следует немедленно закопать в землю?

– Э-э… да… То есть нет… Может, иногда… – сомневался двоечник, по выражению лица Медузии пытаясь вычислить правильный ответ.

Бесполезный труд. Лицо Медузии сохраняло непроницаемое и насмешливое выражение.

– Значит, будем закапывать? А где – за оградой кладбища или на самом кладбище?.. – вкрадчиво спросила она.

– Вне… то есть в ограде… там земля другая, оттуда не вылезет… то есть не сразу вылезет… – путался двоечник.

Медузия благосклонно кивнула.

– Значит, не сразу, Андрэ? Ну и на том спасибо, что хоть не сразу. Будет время чуток отряхнуть лопату… Приходи через недельку, дружок. Подучи еще!

– Но я в восьмой раз уже прихожу! – простонал бедолага.

– Именно. А я в восьмой раз трачу на тебя свое бесценное время… Но не унывай, дружок! У тебя осталось всего две попытки. Если не сдашь с десятой, личное общение с парочкой разъяренных верфольфов я тебе гарантирую. Лучше сама убью дурака, пока этого не сделал кто-то другой. Ступай, дружок!

Переставляя ноги как паралитик, потомок Дантеса пошел к выходу, всем своим видом изображая скорбь. Однако, едва дверь закрылась, он тотчас повеселел и помчался по коридору.

– Non scholae, sed vitae discimus,[4] – нравоучительно сказала Медузия.

Услышав знакомую латынь, перстень Феофила Гроттера попытался разразиться целой тирадой, однако Таня сунула руку в карман. В темноте старикашка быстро засыпал.

Медузия опустилась в кресло и, откинувшись на спинку, посмотрела на Таню. При магическом свете, который, пульсируя, истекал из шара, ее волосы казались темнее, чем при дневном.

– Итак, ты попала ко мне случайно? – спросила она.

– Да.

– И часто ты бродишь ночами по неосвещенному Тибидохсу?

– Обычно он не такой темный, – уходя от прямого ответа, сказала Таня.

Медузия кивнула, задержав голову в нижней точке. Подбородок коснулся ключицы. Никакого намека на второй подбородок! Античная красота не страшится времени. Пипа взорвалась бы от зависти, смешав пурген с нитроглицерином.