Таня Гроттер и молот Перуна - Емец Дмитрий Александрович - Страница 6

Ртутный, Пепельный, Искристый, Огнеметный, Дымный и другие сыновья Гоярына в отличие от своего знаменитого отца не впадали в спячку. Они были для этого слишком горячими. Никакой мороз не мог остудить их кипящую кровь. Нетерпеливо дожидаясь, пока джинны принесут им ртути и выведут полетать, они ревели, кусались, подскакивали, сталкивались грудью, ударяли друг друга крыльями, выпускали струи дыма пополам с огнем и колотили хвостами в гулкие стенки ангара.

Заглянув к ним, Таня закашлялась от едкого дыма и поспешила поскорее выйти наружу. Молодые драконы плохо отличали своих от чужих и немедленно нападали на всякого, кто имел неосторожность попасться им на глаза. Именно поэтому Соловей так охотно использовал их на тренировках и никогда не выставлял «воротами» в серьезных матчах.

Несмотря на мороз, команда Тибидохса тренировалась ежедневно. Соловей ни разу не говорил об этом вслух, но все равно все откуда-то знали, что в мае – июне спортивный комитет Магщества должен назначить дату матча-реванша Тибидохс – невидимки. Хлопоча об этом, Сарданапал несколько раз летал на Лысую Гору.

Окончательное согласие Магщества на матч получено еще не было. Бессмертник, Тиштря и Графин Калиостров изобретали одну отговорку за другой. Но все же надежда оставалась. «Меди, хотел бы я знать, что они придумают, чтобы нам отказать? Мне кажется, я все предусмотрел. Им придется хорошо пораскинуть мозгами!» – не раз озабоченно говорил академик.

Садясь на контрабас и произнося Торопыгус угорелус, Таня сообразила, что совсем забыла про обед. Когда она примчалась в Зал Двух Стихий, столы уже были накрыты. Молодцы из ларца, одинаковые с лица, давно расстелили скатерти и теперь с переброшенными через руку полотенцами, точно бойкие половые из придорожного трактира, услужливо замерли у преподавательского столика.

Готфрид Бульонский глодал огромный окорок, лихо расправляясь с ним с помощью зубов и кривого турецкого кинжала. Вилками-ложками он принципиально не пользовался, находя, что это недостаточно мужественно. Великая Зуби, отпивая из бокала красное вино, многообещающе поглядывала на своего воинственного супруга. Тарарах, хотя и более древний по годам, но уже несколько цивилизовавшийся, охотился с вилкой за ускользающими пельменями. Ванька, тайком наблюдавший за ним, посмеивался. Он сообразил, что, если охота и дальше будет происходить с той же результативностью, питекантроп встанет из-за стола голодным.

Поклеп Поклепыч налегал на блины с осетриной. Изредка он принимался грозно вращать зрачками, крякал и телепортировал осетрину из блинов русалке. Сами блины были Милюле мало интересны. Максимум у нее хватило бы воображения налепить их на плешь водяному.

Малютка Клоппик тоже сидел за преподавательским столиком на том самом месте, что раньше занимал профессор Клопп. Теперь его пересадили сюда, чтобы он не бузил и чтобы была хоть какая-то возможность за ним присматривать. Но даже и под присмотром Клоппик ухитрялся, хихикая, швырять в старшекурсников котлетами, причем заговаривал их так, что, попадая в цель, котлеты возвращались к нему, не оставляя никаких улик.

Балуясь, малютка Клоппик совсем забывал обедать. Даже ложку он использовал больше как катапульту, чтобы бросаться картошкой. Под конец отчаявшаяся Зуби, уставшая делать Клоппику замечания, каждое из которых было самым последним, прибегла к помощи молодцов из ларца. Молодцам пришлось кормить Клоппика насильно. Один ласково придерживал ему руки, а другой, сноровисто работая деревянной ложкой, начинял его бараньим желудком с кашей по рецепту Собакевича.

Сарданапала и Медузии почему-то не было. Их пустые стулья за общим столом выглядели настораживающе. Прежде академик пропускал обед лишь в исключительных случаях, например, когда безвылазно сидел у себя в кабинете, карауля Безумного Стекольщика, или пытался разгадать загадку Исчезающего Этажа.

Ученики шептались, пытаясь угадать или на худой конец прочесть на лицах у остальных преподавателей, что это может означать. Не рискнув сканировать никого из учителей, Ягун попытался незаметно подзеркалить Готфрида Бульонского, но оказалось, что Готфрида страхует его супруга. Ягун встретил такой мыслеблок Великой Зуби, что едва не рухнул носом в кисель.

«Ну и не надо, если так! Обчихайтесь вы своими тайнами! Они мне даром не нужны!» – сердито решил играющий комментатор.

Таня проскользнула за свой столик. Баб-Ягун, Ванька и Рита Шито-Крыто, сидевшие вместе с ней, выглядели довольными. Сегодня по жребию им выпала шоколадная скатерть, и они демонстративно морщили носы, пытаясь, кроме шоколада, вытребовать у скатерти восьмой сорт мороженого в дополнение к тем семи, которыми скатерть щедро делилась. С соседних столиков за ними завистливо наблюдали «редечники» и «маннокашники».

«Винегретно-вафельники» и обладатели пончиковой скатерти сохраняли нейтралитет.

– Эй, Танька, ты чего? Соображай, на какие скатерти опаздывать! – весело закричал Баб-Ягун, уже оправившийся от конфуза с неудачным подзеркаливанием. – И не покупайся, если хмыри с восьмого столика булочки будут на обмен предлагать! Они их заговорили и теперь ищут, кому спихнуть!

– Ум… Тузиков попробовал – у него щеки, как у хомяка разнесло! Оно, конечно, удобно запасы хранить, но девушкам это не нравится, – с набитым ртом добавила Рита Шито-Крыто.

Один Ванька ничего не сказал Тане, а только отрешенно улыбнулся и пожелал приятного аппетита. Тане захотелось сунуть этого упрямца носом в шоколад, а потом расцеловать, чтобы он больше не дулся, но вместо этого она тоже вежливо улыбнулась и пожелала Ваньке «самого расчудесного аппетита и замечательного пищеварения». Обменявшись колкостями, оба миролюбиво занялись шоколадным тортом.

После обеда все разделились. Баб-Ягун умчался к Семь-Пень-Дыру смотреть новый драконбольный каталог, который тому прислали с Лысой Горы.

– Я ничего не куплю, вот увидишь! Только посмотрю одним глазком! – сказал он Тане.

Таня Гроттер хмыкнула. Уже по тому, что Ягун ни с того ни с сего стал давать обещания, она готова была поспорить: играющий комментатор скупит добрую треть каталога, истратив все подаренные ему на Новый год дырки от бублика. Недели же через три, когда придут все эти непрожигаемые мази, огнеупорные насадки на пылесос, тренировочные реактивные мячи и ускоряющая настойка из цикуты для добавления в русалочью чешую, – Ягун снова будет бить себя кулаком в грудь, плеваться и клясться, что немедленно отправится на Лысую Гору, найдет того, кто рассылает каталоги, и заставит его съесть всю эту дребедень, заедая ее кусочками каталога.

Одновременно с Ягуном убежал и Ванька. Он отправился к Тарараху проведать химеру, львиный рык и козлиное блеянье которой каждую ночь ставили на уши весь Тибидохс. Циклопам, имевшим привычку дремать на часах, спросонья мерещилось, что напала нежить. Они начинали бегать с секирами по школе, перекрывая ведущие в подвал лестницы.

Химера, змеиный хвост у которой никак не желал заживать, неплохо прижилась у Тарараха. Она уже загрызла вепря и едва не сожрала Жар-птица, так что питекантропу пришлось посадить химеру в клетку. Тарарах был этим недоволен. Он считал, что все магические существа должны жить на свободе. К тому же, бросаясь на прутья клетки, химера наносила себя раны, которые Тарараху приходилось залечивать.

Единственным, к кому химера относилась неплохо, был, как ни странно, Ванька. Когда он входил в берлогу к Тарараху, берлогу, по запахам и загроможденности давно превратившуюся в зверинец, химера переставала рычать. Ее четыре глаза на расположенных одна за одной мордах – львиной и козлиной – не отрывались от Ваньки все время, пока он оставался в берлоге. Если мощному Тарараху, когда он делал химере перевязку, приходилось прибегать к помощи циклопов, Ванька обходился один и без всякой помощи. Химера охотно пускала гибкого худощавого подростка к себе в клетку и не бросалась на него, даже когда он накладывал едкую мазь на ее раны.