Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий Александрович - Страница 36

– Гениальное решение! Думаешь, я не даю ему ртути? Более того, это не простая ртуть, а ртуть с одолень-травой и цветком папоротника, сорванным в Иванову ночь!.. – язвительно сказал Ванька. Его, как и всякого профессионала – а уж в ветеринарной магии он был достойный ученик Тарараха, – раздражали советы «чайника».

– И что, не помогает?

– Помогает, но не от тоски. Просто разогревает кровь. Лечить тоску дракона одной ртутью так же глупо, как лечить любовь аспирином, – с болью сказал Ванька.

Таня быстро вскинула голову.

– Сегодня я полдня просидел в библиотеке. И вчера день. О драконьей тоске написано много, но все больше в философском аспекте, а то и вообще гекзаметром. Туману много, реальных советов вообще нет. К счастью, мне удалось набрести на книгу одного толкового мага. Он считался знатоком драконов, причем изучал их не в неволе – драконьи ангары он вообще презирал, – а в естественных условиях. Он жил вместе с драконами десятилетия, и даже смерть принял как дракон. Его заколол копьем один из тех средневековых рыцарей-лопухоидов, что дюжинами отправлялись на поиски подвигов. Правда, в основном рыцари убивали драконят, не вставших еще на крыло, и защищавших их дракониц, отрубали им головы и, взвалив на седло, отправлялись в город хвастаться. С самцами-драконами рыцари сталкивались редко, иначе расклад был бы другой.

– А почему взрослые драконы не защищали детенышей? – спросила Таня.

– Ничего себе вопросик для ученицы Тарараха! У драконов слабые родственные узы. Взрослые драконы-самцы живут отдельно от семей в горах и предгорьях. Вспомни, как Гоярын относится к Искристому и Ртутному, не говоря уже о Пепельном! Недаром их ангары на разных концах поля!

– Так что там написал твой маг? Как лечить драконью тоску? – нетерпеливо спросил Ягун.

– Единственный способ – надо пролетать дракона. Сутки, двое, трое – сколько потребуется, провести с ним вместе в воздухе, приободрять его, кричать на него, ни в коем случае не разрешать ему снижаться и садиться на землю. Поначалу дракон будет лететь тяжело и неохотно, но воздух и ветер мало-помалу возьмут свое. Но останавливаться дракон не должен. Хоть ты хвост ему отгрызи, но чтоб летел! Если он сядет где-нибудь, то уже потом не взлетит и сдохнет от тоски и усталости. Драконы чудовищно упрямы.

– Трое суток летать над драконбольным полем? – спросил Ягун.

– Нет. Оно, уверен, успело надоесть Гоярыну до омерзения. Думаю, даже небо над Буяном не подойдет. Гоярын должен улететь далеко, очень далеко отсюда. Надеюсь, он все же захочет вернуться, но это должно быть его решение. Если он заскучает по дому, это и будет означать излечение от тоски, – заметил Ванька.

Таня быстро посмотрела на него, жалея, что не может разглядеть Ванькиного лица. Ей почудилось, что Ванька говорил не только о драконе. Она вспомнила рассказ о девушке, которая кричала грохочущим поездам: «Заберите меня!» Не потому ли Ванька так понимал Гоярына, что им самим владела такая же тоска?

Таня присела на корточки и уткнулась головой в пространство между ноздрями Гоярына. Лбом она ощущала прохладу его кожи. Дыхание Гоярына касалось ее волос. В горле чуть першило от сильного запаха серы.

– Сегодня ночью я буду спать. Долго спать! А завтра утром мы с тобой полетим. Ты же полетишь со мной, Гоярын? – спросила она.

– Танька, ты с ума сошла! Трое суток в полете! Это чудовищно сложно! Да ты через сутки упадешь в океан! У тебя не хватит сил! Я лечу с тобой! – решительно заявил Ягун.

– На пылесосе? А как ты будешь заправляться? Сомневаюсь, что в воздухе тебя будут ждать пакеты с русалочьей чешуей или барабашки, вытрясающие перхоть из русых кудрей. Я лечу одна.

– А если мы будем чередоваться? Двенадцать часов ты – двенадцать я. Тогда с заправкой проблем не будет, – предложил Ягун.

– Сомневаюсь, что Гоярын будет летать вокруг острова. Так тоска не излечивается. Забивать же стрелку невесть где над океаном – не выход. Да и тебя, Ягун, Гоярын не будет слушать, как меня. Если он захочет броситься в океан, ты его не остановишь. Если у кого-то есть лишний амулет удачи, можете мне его одолжить, – сказала Таня и быстро, опасаясь, что Ванька начнет ее отговаривать, вышла из ангара.

Ванька смотрел на ее удаляющуюся спину, которая четко обозначилась в полосе света, пробившейся из приоткрытой створки ангара.

Тучи, тучи… Сизые, с фиолетовым подпалом, пахнущие сырым железнодорожным бельем. Таня падает с огромной высоты, падает давно, но ее падение не ускоряется, и лишь облака дряблой ватой встречают ее лицо. Смычок в руке превращается в змею. Таня кричит и внезапно понимает, что это не змея, а всего лишь липкая лента от мух.

Последняя туча, через которую она проносится, лопается. Ветер разносит ее, закругляя края. Одновременно падение замедляется, и Таня видит внизу океан.

Нет, его не штормит, но океан редко когда бывает спокоен… зеркальность и безмятежность вообще свойство маленьких затхлых прудов. Волны темно-синие, почти черные, кое-где с зеленоватой пеной мертвых водорослей. Раз за разом они накатывают на маленький, почти затопленный каменистый островок.

В центре острова Таня видит темный провал, куда низвергаются волны. Сверху он узкий, почти правильной формы. Ниже провал расширяется, и, дробя взгляд углами и сколами, уходит в бесконечность, постепенно расширяясь. Чувствуется, что где-то на самом дне провала – на глубине, которую нельзя даже осмыслить, – бушует вечное пламя. Но здесь, в верхней своей части, колодец сырой, он лениво заглатывает пену неосторожных волн.

Тане жутко заглядывать в этот влажный провал, но одновременно ее влечет к нему… Внезапно она понимает, что падение ее давно прекратилось. Она лежит на животе рядом с колодцем и заглядывает внутрь. Капли с ее мокрых волос падают вниз, в бездну, и оттуда, из бездны, неумолимо поднимается розовый вязкий туман.

Таня вскакивает, хочет убежать, улететь, но понимает, что бежать некуда и улететь она не может. В этот миг что-то проносится рядом, и она видит, как в колодец, навстречу розовому туману, падает окровавленный сокол… Таня пытается поймать его, спасти, срывается в колодец и… просыпается.

Таня лежала на спине и, глядя в смутно белеющий потолок, осторожно разделяла сон и реальность. Она разбирала их по нитям, как некогда Ягге распускала цветной шарф Ягуна. Рядом ехидно раздувались Черные Шторы. Пипа и Гробыня спали, свернувшись под одеялами. Вводя в заблуждение Морфея, во сне обе казались сущими ангелами. Сложно было поверить, что, когда у одной было плохое настроение, в Тибидохсе крошились зубцы на стенах. Другая же любила развлечься на досуге магией вуду, оживляя скелеты известных лопухоидов.

Таня села на кровати, обхватив колени. Узкое плечо выбилось из-под ночной рубашки. В этот момент грозная русская Гротти – если, конечно, кто-то считал ее грозной – казалась обычной шестнадцатилетней девчонкой, окончательно заблудившейся между страниц своего жизненного календаря.

Как же ей надоело разгребать и решать все самой, надоело наступать на горло своему «хочу» ради мерзкого и противного «надо», которое, может статься, только кажется таким уж необходимым. Ей захотелось вдруг, чтобы кто-то крепко прижал ее к себе, успокоил и назвал Танечкой. Кто-то сильный и добрый, как ее отец Леопольд Гроттер. Но кто мог это быть? Смешной Ванька, самовлюбленно-наивный Пуппер, насмешливый Ург или роковой маг вуду Бейбарсов?

И вновь она увидела колодец, который захлестывали волны. Только теперь колодец был уже не на неведомом океанском острове, а здесь, на Черных Шторах. Закручиваясь спиралью, розовый туман, чавкая, пожирал настоящее и, пропуская его через черную дыру песочных часов, превращал его в небытие.

Таня закрыла глаза, а когда вновь осторожно открыла их, на Шторах ничего уже не было. Лишь мигали на стенах оживающие постеры из журнала «Сплетни и бредни», которые недели две назад из озорства повесила Пипа. На одном постере была команда невидимок, на другом – сборная Тибидохса. Игроки двух команд мрачно косились друг на друга и швырялись драконбольными мячами, явно используя заговоренный пас. Нос у принца Омлета был свернут набок. Баб-Ягун хмуро разглядывал трубу своего пылесоса, согнутую дугой. Кэрилин Курло была тщательно замазана фломастером. Это сделала Гробыня после того, как дважды упала на ровном месте и разбила свою любимую чашку.