Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий Александрович - Страница 26

«Пап, я тут! Пап, я уже старше, чем ты был, когда сбегал ночами из Тибидохса на Лысую Гору», – подумала она с нежностью.

Таня села на контрабас и, указав смычком направление, произнесла Торопыгус угорелус . Влажный ночной ветер упруго толкнул ее в лицо. Если бы не ветер, Таня могла бы решить, что не летит, а зависла над землей. Темнота съедала звуки, скрадывала расстояние. Она съедала даже направление полета, и если бы не темная черепаха Тибидохса внизу и не золотая монетка луны над головой, Таня затруднилась бы сказать, где земля, а где небо.

На несколько минут она забыла о Глебе и удивилась, поняв, что он продолжает держаться рядом. Причем даже опережает ее на несколько метров.

«Ничего себе дела!» – удивилась Таня. Когда они стояли на крыше, она, признаться, подумала о старой ступе с иронией и даже сравнила ее про себя с пустой кадушкой из-под капусты. Одновременно Таня отметила, что Глеб, даже со старомодной ступой, ухитряется выглядеть естественнее, чем тот же Горьянов или Семь-Пень-Дыр на новеньких пылесосах.

Лица Глеба в темноте было не разглядеть. Таня только увидела, что он поднимает руку и подает ей знак. Пока Таня соображала, что это может означать, Глеб заложил умопомрачительный вираж и исчез.

Таня сразу прочувствовала преимущества ступы при выполнении внезапных перестроений и вертикальных маневров. Ступа управлялась короткой видавшей виды метелкой. Когда надо было резко набрать высоту, Глеб вскидывал руку с метелкой. Ступа мгновенно останавливалась и, точно штопор, ввинчивалась в небо. Достигнув нужной высоты, Глеб вновь придавал метелке горизонтальное положение.

Метелка выглядела смешной и растрепанной. В избе у алтайской ведьмы она наверняка валялась где-нибудь за печкой, и ею же под горячую руку колотили домашнюю нежить. Как разительно отличалась она от длинной, с золотыми буквами на рукояти метлы Гурия Пуппера, которой кощунственно было даже коснуться мусора и которая после каждого состязания уносилась особым джинном, и тот, в тишине, расправлял у метлы каждый прутик. Джинн был лично аттестован самой доброй тетей на благонадежность и имел соответствующий диплом об уходе за метлами.

Опасаясь отстать от Глеба, что означало бы явное моральное поражение, Таня подняла руку со смычком и устремилась вдогонку. В отличие от ступы, ее контрабас не был способен к вертикальным перемещениям под прямым углом к земле. Пользуясь этим, Бейбарсов всякий раз менял высоту, заставляя Таню промахиваться и проноситься мимо.

Под конец Таня сообразила, что, если срочно не изменит тактику, ей ничего не светит. Надо заставить Глеба играть по ее правилам. «Посмотрим, насколько хорошо его ступа справляется с мгновенными перевертонами, бочками, змейкой и высшим пилотажем», – решила она. Таня удобно перехватила смычок, и ее контрабас стал чертить в воздухе хитрые вензеля, рассекая ночь стремительными перемещениями. В высшей точке мгновенного перевертона , в который она вошла почти без подготовки, Таня боковым зрением увидела ступу. По тому, как ступа перемещалась, Таня сделала вывод, что Глеб потерял ее и срочно пытается нашарить ее глазами.

«Эх, какой момент для заговоренного паса! Жаль, это не драконбол!» – мелькнула озорная мысль.

Наконец Глеб нашел ее и резко бросил ступу вверх. Они сблизились. Таня с запрокинутой вниз головой, только еще завершавшая маневр, и ступа юного некромага.

– Noli me tangere! [2] – проворчал перстень Феофила Гроттера.

Они находились точно над центром острова – там, где в единой магической пуповине внешнего купола сходились все семь разноцветных радуг. Таня интуитивно чувствовала, что еще немного, и придется произнести Грааль Гардарика , в противном случае они столкнутся с внешней защитной магией Буяна.

– Выше уже нельзя! Придется произносить заклинание перехода, а Поклеп и Зуби засекают все Гардарики! – крикнула она, пользуясь тем, что Глеб оказался у нее по ветру.

Бейбарсов прокрутил метлу, заставив ступу завертеться штопором. Приблизился к Тане и дальше полетел, уже не спеша. Белки глаз у юного мага вуду светились в темноте. Таню это слегка напрягало. С другой стороны, она не могла не признать: Бейбарсов был чертовски привлекателен. У него не было Ванькиной гиперзаботы, переходящей в занудство. И родственников Пуппера у него тоже не было.

«Интересно, можно ли любить одного и чуть-чуть, совсем чуть-чуть, увлечься другим? Увлеклась же я тогда Ургом… Но это все равно ничего не значит!» – подумала Таня и ощутила к Ваньке, который был сейчас где-то внизу, в Тибидохсе, удвоенную нежность.

– Ты отлично летаешь. Я в тебе не ошибся, – поощрительно сказал Бейбарсов и этой снисходительной интонацией мигом все испортил.

– Да? Я за тебя рада, – вспыхнув, сердито сказала Таня.

Она терпеть не могла мужские похвалы свысока. Почему бы Бейбарсову просто не сказать: «Ты меня сделала, Танька! Еще немного, и я бы вывалился из ступы, пытаясь повторить за тобой перевертон !» Он ведь, правда, едва из нее не вывалился. Попробуй удержись в деревянном стакане, который еще и переворачивается кверху дном!

– Обиделась? Я ведь не хотел ничего такого… – спохватился Бейбарсов.

Таня провела ладонью по полировке контрабаса, влажной от ночного тумана. В темноте она задела струну. Четкий одинокий звук был проглочен ветром.

– Я обиделась? Ничуть. Самое глупое, что может делать человек, это обижать и обижаться, – сказала она.

– Возможно. Я во многом еще не разобрался из того, что происходит во внешнем мире, – проговорил Глеб, подлетая совсем близко, чтобы не приходилось кричать. – Несколько лет – ну после того, как старуха выкрала нас, – мне было одиноко. А потом я привык.

– Ты же был там не один! Там же еще две девчонки были. Или вы не разговаривали? – поинтересовалась Таня с внезапным любопытством.

– Разговаривали, но только в последний год, когда мало-помалу разобрались с магией старухи. А до этого ведьма использовала чары. Мы слышали лишь ее голос и совсем не слышали друг друга. Приходилось общаться знаками. Мы даже по губам научились читать. Совсем без общения было не выжить. Тогда же я начал рисовать. Когда рисуешь – не так одиноко.

– И как там было? Тесная маленькая избушка в чаще? – спросила Таня.

– Я не сказал бы, что маленькая. Но и не изба. Землянка, не бросающаяся снаружи в глаза. Она уходила вглубь как раз настолько, насколько на кладбищах зарывают гробы.

– Зачем?

– Энергетический пласт некромага. Чем ближе к поверхности, тем он слабее. С магией вуду попроще, хотя для классической вуду желательны палящее солнце, воск, смола и высохшие останки. Еще лучше тела, которые нашли в пустыне, – сказал Бейбарсов. Он говорил равнодушно, как человек, который давно перестал чему-либо удивляться.

Незаметно оба перешли на Пилотус камикадзис . Контрабас и ступа медленно летели рядом, почти соприкасаясь. Прямо над ними – рукой можно было дотянуться, хотя темнота и скрадывала расстояние, – мерцала магическая завеса Грааль Гардарики . Ее слабое свечение рассеивало темноту. Луна сквозь Гардарику была видна, как сквозь зеленое бутылочное стекло. Зато Тибидохс внизу почти пропал. Лишь угадывались темные очертания башен и нечеткая, но определимая линия побережья.

– Расскажешь, как там все было? – спросила Таня.

– А стоит ли? У каждого свои истории. Убежден, тебе тоже есть о чем вспомнить, – уклончиво отвечал Бейбарсов.

– Расскажи! – повторила Таня. Ей отчего-то важно было знать.

– Как хочешь… Меня старуха перенесла туда первым. Аббатикову недели через две, и Ленку Свеколт через месяц. Там были еще и другие, человек пять, мальчишки и девчонки, но они не выжили. Я их почти не запомнил. Тот год для меня прошел как в тумане. Только первый миг в память врезался… Темная сырая комната. На столе коптит лампа. Тускло, слабо. Но кое-что все же видно. Кости, воск, иглы, какой-то веник с человеческим глазом… Внутренности. И еще что-то неопределимое, страшное шевелится по углам и под землей. Старуха вышла и захлопнула дверь… И все эти шорохи, утробные звуки, хохот сразу стали сильнее. То в одном углу, то в другом, то прямо подо мной. Я стоял у лампы, почти прижался к ней. Казалось, шагну в темноту – и все, конец, растерзают… И тут слышу тихий такой звук – точно когти царапают по дереву, – и ко мне из темноты, прямо на свет, выходит мертвый, почти облезший кот и начинает тереться о ногу… Я закричал и потерял сознание. А потом старуха вернулась и вылепила меня из воска. Очень быстро и точно. Сделав это, она вымазала фигурку кровью из моего пальца и в тесной клетке подвесила ее к потолку. И сказала, что теперь воск – это я и если я попытаюсь бежать, то сразу умру.