Первый эйдос - Емец Дмитрий Александрович - Страница 42

Все же Ирка была встревожена. Ей впервые пришло в голову, что она может потерять Багрова. И именно поэтому ей захотелось потерять его прямо сейчас, немедленно, не откладывая в долгий ящик. Она повернула было обратно, чтобы выяснить все до конца, но опомнилась.

«А, неважно!» – подумала Ирка и выбросила Багрова из головы. Во всяком случае, на этот день.

Она решила вернуться в «Приют валькирий», но желания телепортировать в себе не обнаружила. Ирка впрыгнула в троллейбус. Толкавшийся рядом Антигон, чтобы не смущать никого своим запойным носом и ластами, натянул морок младенца.

– Девушка! Вы случайно задели ногой вашего брата! Бедняжка прямо скорчился! – укоризненно обратилась к Ирке некая благоухающая дама-цветок.

– Пните его еще раз! Сделайте человеку приятно, – разрешила Ирка.

Антигон только хрюкнул. Он уже просек, что от дамы-цветка, кроме охов, никаких конструктивных действий не дождешься.

Потолкавшись в пробке китовой тушей, троллейбус остановился у станции метро. В нос Ирке ударил гниловатый, пахнущий терпкой бомжатинкой запах подземного перехода, сменившийся теплым и приятным, отдающим резиной и пластиком духом метро.

Проездного у Ирки не оказалось. Карточки тоже. В единственное работающее окошко стояла длинная очередь. Ирка пристроилась в хвост и надолго зависла. С ней вечно так бывало. Она настолько благородно пропускала тех, кто бесцеремонно лез вперед – всех опаздывающих юнцов, потеющих мужиков и прочих пронырливых попрошаек, что под конец очередь начинала грызть ее, считая изменницей корпоративным интересам.

«Таамаг бы сюда! Ее бы ты потолкал локотками. А потом сложил бы ручки и ножки в пакет и пошел домой!» – с досадой подумала Ирка, когда прямо перед ней к окошку протиснулся очередной нетерпеливый субъект. На его лысине художественно располагались три волосинки. Две из них стояли дыбом, что в мире условностей могло означать богемную прическу.

Этот даже не выглядел особо наглым. Можно было легко приструнить его, навлечь коллективный гнев очереди, но начались бы вопли, оправдания, писки, а бытовые разборки были Ирке глубоко противны. Она предпочитала уступить, пусть даже уступка будет на ее моральной территории.

– Да будьте же вы понаглей, девушка! – с досадой сказали за спиной.

Ирка оглянулась. Увидела одинокое, жалкое, недоброе лицо женщины смазанных лет. На ее лице отражалось не негодование, как ей хотелось, а лишь старая привычка чувствовать себя несчастной.

«Ты и сама хотела бы быть наглой, но не можешь. И простить себе этого не можешь», – определила Ирка. Ей стало неловко, и она пропустила вперед и эту даму тоже. Пускай на ее счету будет маленькая победа. Больше никто не влезал, и карточка на пять поездок была куплена.

«Нет, не то, – подумала Ирка, стремящаяся бесконечно анализировать каждый свой поступок. – Гордиться нечем. Есть доброта и снисходительность сами по себе, в чистом виде, а есть доброта и снисходительность от презрения к людям. Вроде как к дебилу или слюнявому младенцу, который выливает себе на голову кашу. И вот это второе хуже гордыни».

Она спустилась по эскалатору и остановилась внизу, у мраморной колонны, похожей на слоновью ногу. Метро дребезжало вагонами. Тоннель глотал поезда. Забыв о своем слабоумном братце, который намеренно лез в самую толчею в надежде, что кто-нибудь врежет ему коленкой в нос, Ирка стояла и наблюдала людей. Каждый вспыхивал на миг, оказываясь в фокусе взгляда, и сливался с толпой.

В метро, когда мимо течет поток, как-то сразу становится ясно, что люди – это река. Медлительная и узкая лесная речка, прокопавшая русло в торфяных берегах. Кто-то подобен блику на воде. Кто-то лилия, кто-то кувшинка, кто-то притопленная у берега коряга, покрытая темной слизью.

«Есть течение времени, а есть люди, выпавшие из течения времени. В теории, возможно, есть люди, существующие вне времени, но их мало и в толпе они неотличимы», – рассуждала Ирка.

Рядом с ней нарисовались двое молодых людей, словно подскакивающих постоянно. На Ирку они не обращали внимания. Так уж повелось, что ее замечали только бездомные собачки, попрошайки и субъекты с неадекватной психикой. Для них она существовала как факт бытия.

– Этому человеку нельзя верить. Он и сам себе не верит, – сказал один подскакивающий молодой человек другому.

– Почему? Ты же никогда его не видел, – отвечал второй.

– А мне и видеть его не надо. У него гуманитарное образование.

– Ну и что?

– Гуманитарии – жалкие люди. Я сам гуманитарий, если на то пошло. У нас слишком быстрый мозг, чтобы нам можно было верить. Для нас слова ничего не значат. Мы жонглируем словами, как мячиками. Они у нас круглые, хорошие, правильные, но всего лишь слова. Нужно же говорить такие слова, чтобы за каждое слово, за каждую фразу не стыдно было отдать жизнь.

Ирка внимательно слушала. Второй подскакивающий молодой человек заметил ее интерес и с негодованием уставился на нее.

– Девушка, вам что-то надо? – спросил он.

– Нет. У меня уже все есть, – заверила его Ирка.

Молодой человек кивнул и метнулся в двери вагона. Кающийся гуманитарий последовал за ним, и оба скрылись, подпрыгивая, как самцы кенгуру.

«Если случайных встреч не бывает, значит, и у этой был какой-то смысл», – сказала себе Ирка. Очевидный смысл не находился, и она на него временно плюнула. Однако запомнила все сказанное молодыми людьми. Жизнь давно представлялась ей логической игрой, где везде и всюду надо искать ключи.

Ирка пропустила еще один поезд и наконец шагнула в вагон. Замешкавшемуся Антигону прихлопнуло ласты, и он зарумянился от счастья, тем более что пять взрослых мужиков немедленно кинулись раздвигать двери и спасать «деточку». «Деточка» хлопала выпуклыми, со сквозившей в них глубинной русалочьей тоской глазками и старалась не дышать болотным перегаром.

Предоставив Антигону самостоятельно отвечать испитым голосом на вопросы, где его мама, и отгрызать пальцы тем, кто пытался погладить его по головке, Ирка прислонилась спиной к двери с надписью «Не прислоняться!».

Внезапно валькирия-одиночка ощутила сосущую тревогу. Она даже оглянулась, как если бы кто-то мог напасть на нее со спины, из тоннеля. Но нет, в тоннеле никого не было. Лишь поезд болтало, и ползли куда-то толстые связки проводов. Понимая, что интуиция не могла сработать просто так, Ирка переключилась на истинное зрение и проверила весь состав. Все чисто. Лишь в третьем от конца вагоне обнаружился суккуб, прикинувшийся яркогубой блондинкой с непрокрашенными корнями волос. Суккуб старательно охмурял парня простецкого вида, который час назад впервые в жизни вошел в метро на «Комсомольской».

Ирка послала суккубу мысленное предупреждение, и тот мгновенно сник. На первой же станции он поспешил улетучиться, отделавшись от парня телефоном общества любителей аквариумных рыбок, который сам, очень нежно, написал у него на запястье помадой, вместо черточек ставя поцелуйчики. С валькириями суккубы благоразумно не связывались. Имели печальный опыт. Слишком много их отправилось в Тартар по бесплатному проездному билету, выписанному копьями огненных воительниц.

Беспокойные, вечно в поиске, валькирии рыскали по городам и весям России, старательно отправляя в небытие всех духов мрака, что встречались им на пути. Они не знали, что Лигул лишь посмеивался, узнавая о потерях. Сорняки на поле растут все равно быстрее, чем их пропалываешь.

«Нет, дело не в суккубе… В чем-то другом!» – подумала Ирка.

Ее снова кольнула тревога. Виски сжались от мгновенной боли. В стекле вагона, где прежде было лишь ее отражение, вспыхнуло лицо Буслаева. За его спиной, там, где теснились быстрые тени, Ирка увидела еще одно лицо – повернутое вполоборота, затененное, недоброе, с сухо поблескивающими глазами. Ирка жадно всмотрелась.

– Дафна! – недоверчиво воскликнула она.

Воскликнула вслух, поймав на себе удивленный взгляд грузной дамы. Ирка смутилась. Бесцеремонно растолкав пассажиров, к ней пробился Антигон. Для большей устойчивости кикимор лез на четвереньках, и голова его высунулась на уровне колена.