Первый эйдос - Емец Дмитрий Александрович - Страница 33

– Надо было оставить снаружи, – проворчал он.

– Златокрылые вас выследили? – спросил Меф.

Арей покачал головой. Чтобы не упасть, он был вынужден опереться о дверной косяк.

– Встреча была случайной. Ее никто не ожидал: ни я, ни они. Я так и не понял, кто атаковал первым. Эта пара златокрылых всем была хороша, но они подпустили меня ближе, чем следовало.

Даф слушала, дрожа. Арей ничего не замечал. Ему порой не хватало такта, когда он увлекался и начинал говорить о том единственном, что действительно его интересовало.

– На их месте я держал бы разрыв метров в шесть-восемь. Тогда второй успел бы завершить маголодию, пока я разбирался с первым. Но и без того им почти удалось меня прикончить. Если бы Аида не подобрала меня, я долго бы валялся, – сказал Арей.

Барон мрака предпочитал воспринимать жизнь просто. Златокрылые не успели завершить маголодий, поэтому он лишь ранен. Завершили бы – уже они понесли бы в Эдем его меч и дарх, тоже для надежности обернув их чем-нибудь.

Внезапно Меф понял, что всегда смущало его в Арее и мешало попасть под влияние этого цельного характера. Порой глаза мечника застывали и подергивались пленкой, как у мертвых кур. В них появлялся мутный, неподвижный блеск, какой бывает у убийц – нет, не убийц-психопатов, а спокойных деловитых убийц, вроде военных пулеметчиков или снайперов, для которых людей нет, а есть заградительная стрельба или мишени.

Арей убивал будто нехотя, по необходимости, но в то же время не без ленивого удовольствия, какое испытывает профессионал, когда ему удается недурно сделать свою работу.

Мечник опустился в кресло, из которого незадолго до этого вспорхнул Чимоданов. Во взгляде Улиты Петруччо прочитал, что, если он вякнет о мотыле, исчезнувшем из кресла пару минут назад, это будет последняя шутка клоуна.

Дверь скрипнула. Из кабинета начальника русского отдела, кокетливо прихрамывая, вышла Мамзелькина. В руках она цепко держала чашу с медовухой.

– Не против, Ареюшка, что я у тебя распоряжаюсь? – спросила она.

Начальник русского отдела что-то промычал, не открывая глаз.

Мамзелькина глотнула медовухи. Подержала во рту, посмаковала и проглотила. Желтоватые щечки, покрытые сеточкой старческих жилок, раскраснелись. Аида Плаховна пришла в хорошее расположение духа.

– А ну, Буслаев, ходь сюды! Разговор есть! – приказала она.

Меф приблизился. Мамзелькина отвела его в угол и, небрежным взмахом руки выставив барьер против подслушивания, спросила:

– Лихо ты с яросом управился. Сам или помог кто?

Глазки старушки алчно сощурились. Меф молчал.

– Ну да хоть бы и помог. Все равно лихо, – бойко затараторила Мамзелькина. – Не ожидал Лигул, хоть дархом и подстраховался. Приглядываются к тебе в Тартаре многие. Лигул-то не всем по нраву! Скупердяй он, бумажная душонка, в канцеляриях штаны просидел, всех паутиной оплел. Рубакам-то и служакам старым, вроде Арея, плохо при нем стало. Эйдосы-то нынче ручейком текут, не речкой. Горбун это знает и зол на тебя… Жди беды!

Меф усмехнулся. Ждать беды от Лигула – не новость.

– Прасковью тут давеча видела. В Москве. Привет она тебе шлет! – продолжала частить Мамзелькина.

Буслаев смутился.

– Как это? Она же не разговаривает?

– И-и, милый, что я немых мало носила? Важное-то глазами говорят. Язык, он так: по зубам потрепаться да остановку автобуса узнать.

– Не верю.

– Не веришь, так и не верь. За что купила, за то продаю. Заинтересовал ты ее. Да только не гордись сильно: кого она в Тартаре видела? Выбор-то сам понимаешь: из двух елочек да из сосенки! Ты, милый, Прасковье не верь. Не простая она. Лигул-то не за красивые глазки ее взял.

– А зачем он ее взял? – спросил Меф.

Аида Плаховна воздела лукавые глазки к потолку.

– Вот уж не знаю. Он мне не докладается.

Меф, научившийся разбираться во лжи, понял, что старуха что-то утаивает.

– Дарх-то как? Шейку до крови не натирает? – поинтересовалась Мамзелькина.

– Нет. Все врекрасно, – сказал Меф, нарочитой оговоркой выдавая истину.

Аида Плаховна понимающе хмыкнула.

– И валькирии-одиночке не доверяй! Осторожен будь… Через нее, через Прасковью, да через Даф беда к тебе ползет. Уж с какого боку, не знаю, да только чую, – пропела она.

Сухими пальцами Мамзелькина ущипнула Мефодия за щеку и, позванивая косой, засеменила к двери.

– Все, голубки, пошла я. Двадцать минут уж на Земле никто не помирал. Лопухоиды, коли заметят, диссертации научные защищать будут. На озон да на витамины все списывать. А что Мамзелькина у друзей гостила, ни одна собака не догадается.

Продолжая бубнить, Аида Плаховна взялась за ручку двери и исчезла. Если стражи телепортировали всегда с четкой вспышкой, то Мамзелькина втягивалась внутрь и исчезала с шашлычным дымком. По характеру исчезновений она напоминала Дафне джиншу Гюльнару, которая давно сидела в кувшине. Однообразные шуточки про блондинок всех порядком достали.

По приемной расплылся сладковатый, грустный запах кладбища. Казалось, старуха, исчезая, высосала из мира всю радость.

– Подчеркиваю: когда-нибудь у нас закончится медовуха. Тогда старуха перестанет прикидываться доброй и всех прикончит, – сказал Чимоданов.

– А другую медовуху раздобыть нельзя? – спросил Мошкин. – Или наложить на бочонок заклинание, чтобы он никогда не пустел?

– Магия, что ли? Стреляного воробья дихлофосом не траванешь, – презрительно заявила Улита, и Евгеша почувствовал полную безнадежность своего предложения.

В двери резиденции поскреблась тишина. Портрет Лигула оскалился лошадиными зубами. По портрету поползла неосторожная, томная от летней жары муха. Зубы щелкнули. Муха исчезла.

– Черный юмор Аиды мне надоел! – решительно заявила Ната, подводя черту под недавним разговором.

Меф улыбнулся.

– Ты не знаешь, что такое настоящий черный юмор. Я тоже не знал, пока вчера сам не увидел. Мужик, продающий у метро памятники, высек на граните свой портрет. С датой рождения, со всеми делами, даже с черточкой. Стоит, лыбится. Мамзелькиной бы такой понравился.

– Ей вообще дураки нравятся. Только напрасно дураки думают, что им это сильно поможет, – цинично заявила Улита.

Арей с час просидел на кресле, закрыв глаза. Затем рывком встал и удалился в кабинет. Меф знал, что сегодня он будет отлеживаться. Золотые крылья стражей Арей унес с собой, а флейты в мешковине остались на полу. Дафна подошла и горестно присела рядом, глядя на грустно сияющие мундштуки. Лицо у нее было бледным. Из него точно выпили весь румянец. Она смотрела на флейты и ей хотелось, с криком ворвавшись в кабинет Арея, броситься на него и расцарапать ему лицо.

Что он понимает, этот тупой барон мрака, для которого убийство – спорт! Первым нанес удар, сорвал с шеи золотые крылья – вот и все. Угрызений совести не больше, чем у пенсионера, который выиграл у приятеля партию в шашки. Разве он понимает, сколько раз заботливые, чуткие руки касались флейт! Сколько раз полные спокойной мудрости маголодии поднимались в прозрачное небо Эдема. Сколько эйдосов отвоевано, сколько размазано липких и мерзких комиссионеров! И вот теперь флейты в мешковине, а их хозяев, которых она, Дафна, возможно, знала, больше нет.

Лишь стражи мрака с их извращенным сознанием могут думать, что флейты – оружие. Это их мечи годятся только для войны. Флейты же света прежде всего инструмент созидания и пробуждения. Боевые маголодии – это вторично. Они возникли лишь в последние тысячелетия, когда появилась необходимость защищаться от мрака.

Какое оправдание можно придумать Арею? То, что он несчастен? Но не потому ли Арей несчастен, что он слишком часто сам причинял страдание, и оно по неумолимому закону вечности вернулось к нему с лихвой?

Меф внимательно наблюдал за Дафной. Ему казалось, что она где-то далеко, не в резиденции мрака. Даф то бормотала что-то, то горестно раскачивалась, то слабо улыбалась, а под конец развернула мешковину и стала гладить флейты, точно они были живыми.