Неоновый дождь - Берк Джеймс Ли - Страница 48

Я швырнул кожаную сумочку через дверь кухни в кучу мусора, лежавшего на столе, потом зашел в спальню и взял рубашку, брюки и туфли из вороха одежды на дне шкафа. Молния раскалывала небо на куски, дом сотрясали раскаты грома. Дождь колотил по оконным стеклам. Я бросил одежду Мерфи, развязал ему руки и снова взял его на мушку.

— Наденешь вот это, — сказал я.

— Пора в путь? — улыбнулся он.

— Одевайся, Мерфи.

— По-моему, путешествие будет не из приятных.

— Подумай о других вариантах. Остается Миссисипи.

— Сдается, ехать мне в багажнике, — сказал он, садясь и надевая рубашку. — Не против, если я заскочу в ванную? Я как раз туда направлялся, когда ты постучал.

— Оставь дверь открытой, — сказал я.

Он прошаркал, как старик, в туалет, в своих пижамных брюках и незастегнутой рубашке. Оглянулся на меня, доставая член, и шумно помочился. Розовое от флуоресцентного света лицо было спокойно, на нем выражалось повиновение и облегчение. Из приличия или просто отвлекшись, даже не знаю почему, но я отвел от него глаза. В окна стучали ветки деревьев, а лужайка вспыхивала белым светом, очерчивая вокруг резкие тени, когда молния проносилась по небу. Я очень устал, руки онемели от напряжения, не хотели сжимать ружье, давить на курок.

Он, видимо, хотел снять, а не сдвинуть крышку бачка, потому что приподнял ее, стараясь достать 7,65-миллиметровый «вальтер», прикрепленный внутри. Но когда его рука только крепко сжала рукоятку, я уже спустил предохранитель, рывком поднял обрез и выстрелил ему в грудь. Угол прицела оказался неверным, и дробь, разнося край дверного косяка в дождь белых щепок, разорвала рубашку ему на плече, а на обоях осталась длинная полоса крови, как будто кто-то стряхнул ее с малярной кисти. Позже я так и не смог решить, нужен ли был второй выстрел. Но в его руке был «вальтер», конец черной изоленты болтался на стволе, разбитая фаянсовая крышка бачка лежала на унитазе. Вытряхнув пустую гильзу из магазина, я заправил следующий патрон в патронник и, чувствуя запах дыма и кордита в воздухе, почти сразу же нажал курок. С такими патронами охотились на оленей, и пуля вошла в него прямо под сердцем, пробив тело насквозь. Лицо исполнилось неверием в случившееся, когда он, раскинув руки, упал на стеклянные двери душевой кабины, разбив их.

Я поднял с ковра теплые гильзы и положил в карман. Потом взглянул на Мерфи в ванной. Пуля расплющилась при входе в тело, и на спине виднелась дыра диаметром в пятидесятицентовую монету. Открытые глаза уставились в пустоту, лицо было абсолютно белым, как будто через рану из него вытекла вся кровь до последней капли. Одна рука, лежавшая на круглом животе, все еще судорожно подергивалась.

Но мне было совсем не весело.

Перекинув ремень ружья через плечо, я застегнул плащ и вышел под ливень. Воздух был холодный, пахло мокрой корой и листьями, летящими вместе с ветром, доносился серный запах молний, лизавших черное небо над заливом. Дождь заливал за края шляпы, хлестал по лицу, а я шел по тротуару, шлепая по темным лужам, будто их и не было. Через несколько часов наступит рассвет, небо на востоке с началом нового дня станет розовым, пальмы, берег и волны прибоя, скользящие по песку, начнут медленно выступать из тьмы, пока солнце будет подниматься в небе. А я вернусь в Новый Орлеан, и эта ночь навсегда останется в моей жизни, каким-то образом расположившись в моей собственной комнате.

Но все равно, мне редко когда удавалось прийти в мыслях к успокоению или поверить в чудо. Гроза бушевала всю ночь и весь следующий день, а я, забившись в дальний угол своей лодки, все не мог успокоиться.

Глава 11

После обеда я пошел навестить Джимми в больнице. Он все еще был в отделении интенсивной терапии, состояние не изменилось, я так и не услышал его голоса. Руки и лицо были такого цвета, как будто по ним прошлись кисточкой с мокрым пеплом.

В пять тридцать я поехал к Энни. Небо прояснилось, воздух вдруг наполнился синевой и золотом, когда солнце пробилось сквозь тучи, но ветер еще шумел в кронах дубов по переулкам, а лужайки были усеяны сорванными листьями. Она приготовила нам обоим кофе со льдом, бутерброды с тунцом и яичницу, и мы вынесли еду на заднее крыльцо, где расположились за стеклянным столиком под деревом. Энни была в белых джинсах, розовой блузке без воротничка, в ее ушах болтались золотые колечки, от чего она была похожа на хиппи 60-х. Я не рассказывал ей ни о Джимми, ни о Билокси, но она угадала мое настроение, как только я вошел в дверь, и теперь, когда передо мной стоял недоеденный ужин, беспокойство и непонимание, как ей вести себя с представителем жестокого и непостижимого мира, снова омрачили ее лицо.

— Что с тобой, Дейв? Разве ты не можешь хоть немножко мне доверять? Мы что, всегда будем охранять границы личного, за которые не позволим заходить другому?

Тогда я рассказал ей о Джимми.

— Я думал, что об этом уже написали в газетах, — сказал я. — Он хорошо известен в Квартале.

— Я не... — начала она.

— Ты не читаешь такие заметки.

Она отвернулась, в глазах появилось страдание.

— Прости. С Джимми могло этого и не произойти, а меня могло не оказаться поблизости, чтобы помочь ему. Мне сейчас очень тяжело.

Голубые глаза пристально смотрели в мои.

— Розы и конфеты в кулинарии, — проговорила она. — Так вот почему ты не хотел меня видеть. Уходил куда-то и думал, что я попытаюсь тебя остановить.

— Да есть ли причина, по которой я должен приносить все свои проблемы в твою жизнь? Любимую девушку нельзя делать несчастной.

— Дейв, а почему ты думаешь, что ты единственный, кто может вынести все трудности? Отношения — это больше, чем просто ночи любви с кем-то, по крайней мере для меня. Я не хочу быть твоей любовницей на час. А если ты действительно хочешь причинить боль, продолжай обращаться со мной как с человеком, который не в состоянии принять проблемы, которого нужно от этого оберегать.

— Я собираюсь огорчить тебя прямо сегодня вечером, у меня нет способа избежать этого.

— Не понимаю.

— Прошлой ночью в Билокси я убил Филипа Мерфи.

У нее дернулось лицо, я заметил, как она сглотнула.

— Он не оставил мне выбора, — сказал я. — Я наверняка хотел это сделать, когда только пришел туда, но хотеть чего-то и сделать это сознательно — разные вещи. Собирался отвезти его в Новый Орлеан. Я проявил неосторожность, и он решил, что сможет меня прикончить.

— А это он стрелял в твоего брата? — тихо спросила она, что означало, что я очень сильно ее задел.

— Я так не думаю.

— Что будешь делать?

— Еще точно не знаю. Кто-нибудь скоро обнаружит тело. В такую погоду, даже если помещение проветривается...

Я заметил, как сжались ее губы, а ноздри стали раздуваться.

— Суть в том, что рано или поздно меня арестуют, — добавил я.

— Ты сделал это в целях самообороны.

— Я ворвался в чужой дом с ружьем, без всяких законных полномочий. А потом покинул место убийства. Это их немного задержит, но они пойдут по моим следам, имея, возможно, все основания для ареста.

— Нам нужно с кем-нибудь посоветоваться. Это не зазорно, — предложила она. — Все, что ты делаешь, возвращается к тебе. Ты невиновен. Вон тех, других надо сажать в тюрьму. Разве никто в этом участке этого не понимает?

— Я тебе рассказал все это по другому поводу, Энни, — выдохнул я. — Мерфи сообщил кое-что, о чем мне нужно тебя расспросить. Безусловно, он был злым человеком и пытался заставить других думать, что мир так же зол, как и он. Но если есть хоть капля правды в том, что он сказал, значит, он связан с правительством или с кем-то оттуда.

— Что он...

— Он сказал, что ты в Канзасе в свое время хипповала. Сказал, что ты забеременела и потеряла ребенка, катаясь на лошади.

Я выждал. У нее вспыхнуло лицо, глаза заволокли слезы.

— Неужели они так глубоко проникли в твою жизнь? — прошептала она.

— Энни...