Меттерних. Кучер Европы – лекарь Революции - Берглар Петер - Страница 9

Да, следует отметить: здесь Меттерних добился более длительных успехов, чем на международной арене. В большой политике Австрия, одна из пяти великих держав, постоянно подвергалась опасности очутиться в изоляции или попасть в зависимость от более сильных. В союзе же она противостояла одной Пруссии, и здесь полностью проявились как старая имперская традиция, так и духовное, политическое превосходство Меттерниха: ему удалось убедить Пруссию в том, что общность интересов обоих государств перевешивает их различия, и на долгие годы превратить ее в своего рода “младшего партнера” габсбургской империи; таким образом он приобрел решающее влияние на мелкие и средние государства, прежде всего, Южной и Центральной Германии. Учреждения союза стали на долгое время орудием господства Австрии в германском пространстве, ее правовое и фактическое положение как главенствующей державы союза укрепляло ее международный авторитет.

Германский союз был союзом государств, и поэтому нельзя критиковать те моменты, которые были обусловлены его государственно-правовой природой: то есть отсутствие главы, ответственного общего правительства, верховного союзного суда, общенационального представительства. У союза были только те органы и учреждения, которые были необходимы для его функционирования и которые он мог иметь с учетом суверенитета отдельных государств: союзное собрание, которое состояло из связанных инструкциями посланников государств-членов союза и выступало то как “суженный совет”, то как “пленум” под председательством Австрии; позже – отдельные центральные ведомства, которые занимались расследованием “революционных беспорядков”. Функционировал третейский суд, исполнялись приговоры и союзное военное соглашение. Однако ключевой проблемой всей этой конструкции оставался суверенитет. Он должен был непременно сохраняться за членами союза. Впрочем, в определенной степени он уже был фикцией, ибо вступление в союз, вытекающее отсюда ограничение свободы союзов (“никаких объединений.., которые могли бы быть направлены против безопасности союза или отдельных союзных государств”, ст. 11 Союзного акта), обязательство выносить конфликты на рассмотрение союзного собрания и в случае необходимости подчиняться судебному решению; далее, определенное число налогов, судебная система (статья 12), “осуществление” основных земских законов (статья 13), посредничество в спорах (статья 14) и все, что касалось комплекса основных прав отдельного гражданина государства, – все это означало ограничение суверенитета. Венский Заключительный акт продемонстрировал это еще более отчетливо. Он был выработан на Венских конференциях полномочными представителями германских правительств с ноября 1819 по май 1820 года и явился дальнейшим развитием Союзного акта от рамочного закона до сравнительно подробной конституции, которая в своих 65 статьях, с одной стороны, вновь подтверждала суверенитет членов союза, но, с другой стороны, ограничивала его положениями о вмешательстве и санкциях со стороны союза. Испытывая более или менее обоснованный страх перед революционными, то есть национальными, демократическими, республиканскими движениями, правительства стран – членов союза передали ему как целому определенные права вмешательства в их внутренние дела. Можно сформулировать это иначе: Австрии, то есть Меттерниху, с помощью Пруссии, в которой закончился период реформ, удалось нагнать на отдельных князей и правительства такой страх перед “переворотом”, что они передали союзу исполнительную власть для защиты от собственных подданных, таким образом согласившись на сокращение суверенитета, чтобы спасти “монархической принцип”. Что же это означало на практике? То, что Австрия и Пруссия как самые сильные союзные государства – сильные именно потому, что, будучи европейскими державами, они лишь частично были прикреплены к союзу – образовали “фактическую директорию”, поскольку их суверенитет не был сокращен, ибо невозможно было представить себе вмешательство третьих стран в их внутренние дела. Фактически Германский союз мог существовать до тех пор, пока в нем существовал австро-прусский консенсус, воля к нему. С точки зрения реальной власти между 1815 и 1866 годами мы имеем дело с правлением двух держав, конституированным как союз государств.

Когда Меттерних пытался продвинуть на Венском конгрессе свою концепцию нового устройства, он не мог и мечтать о том, что спустя десятилетия он сможет рассчитывать на прямо-таки послушную Пруссию, по крайней мере в вопросах, которые касались внутреннего, монархического и легитимистского порядка. Поэтому Союзный акт в своих решениях о распределении голосов в союзном собрании, о распределении ответственности, о прохождении дел предусматривал надуманную систему баланса: теоретически градация государств по величине была невозможна, и тем не менее с различным “специфическим весом” членов союза на практике считались. Благодаря такой тактике Меттерниха Союзный акт был приспособлен к потребностям Австрии; в случае, если бы Пруссия приобрела в союзе слишком большое влияние или вступила в серьезные противоречия с Австрией, то последняя смогла бы опереться на большинство средних государств; они же, как и мелкие государства, видели бы в габсбургской империи своего естественного защитника. Это была предупредительная мера, которая намного позже, в 1866 году, приобрела практическое значение, хотя и не спасла положения. До поры до времени политическая реальность выглядела таким образом: вокруг прусско-австрийского ядра группировались все члены союза (пусть даже иногда и несколько выходя за рамки послушания, как Баден или Саксония-Веймар) – из страха перед революцией. Борьба против “революции” – это понятие толковалось в широком смысле и включало все устремления в германских странах, нацеленные на изменение установленного в 1815 году порядка, – тесно сплотила правительства независимо от других столкновении интересов (например, в области торговой и таможенной политики).

Этот страх перед революциями Меттерних сумел сделать важнейшим рычагом верховенства Австрии в союзе. В течение тридцати лет сильным связующим моментом для союза была защита от “переворота”, и Австрия при поддержке Пруссии составляла ее основу. Нужно рассматривать борьбу Меттерниха в правильной перспективе. Ему – а не только студенческим корпорациям, либеральным депутатам и “Геттингенской семерке” – была свойственна верность убеждениям, которая заслуживает уважения; и ему было присуще нечто вроде героизма, печального героизма проигравшего. Согласно планам Меттерниха, согласно воле Австрии, Пруссии и иностранных держав, при согласии всех участвующих правительств, Германский союз был учрежден как порядок, основанный на плюрализме суверенитетов, на легитимизме и монархическом принципе. Исходным пунктом законности и строгого соблюдения этих трех фундаментальных принципов было не какое-то “прошлое”, какие-то исторические реминисценции и реставрация, а совершенно однозначная дата календаря: 8 июня 1815 года. На Венском конгрессе – мы уже говорили об этом – были существенно нарушены все священные принципы так называемого “века реставрации”. Однако теперь, со дня вступления в силу Союзного акта, колесо исторического развития Германии должно было остановиться, – представление, удивительно далекое от действительности и истории.

Развитие не остановилось. Так, например, в статье 13 Союзного акта говорилось: “Во всех союзных государствах будет существовать земская конституция”. Хотя это было задумано, чтобы задержать конституционное движение и направить его в определенное русло, вскоре оказалось, что это своего рода длинный бикфордов шнур на бочке с порохом, причем во многих аспектах: сознательно расплывчатая формулировка позволяла различные интерпретации того, что вообще следует понимать под термином “земская конституция”, что должно стать ее содержанием, каким путем она должна реализоваться. Сколько палат должно было существовать, как следовало созывать депутатов, какие права и обязанности они должны были иметь, какие прерогативы оставались за короной, как вообще должно было выглядеть разграничение полномочий? Должна ли конституция быть односторонним даром властителя своему народу или представлять собой договор, можно ли ее отменить, изменить, и как, когда, в какой мере? Означало ли слово “сословное представительство”, что народ должны представлять избранные депутаты? Или это должно было быть представительство от сословий в доконституционном смысле? Генц, в согласии с Меттернихом, пытался объяснить, что под термином “сословное представительство” подразумевается именно это, то есть что сословия следует понимать в старом смысле слова. А когда наконец конституция уже существовала на бумаге, ее должен был утвердить властитель (“навязать”) или должны были выторговать представители сословий (как в Вюртемберге); конституцию до 1830 года получили пятнадцать союзных государств, до 1848 года – все, кроме Австрии и Пруссии; затем началась борьба за ее интерпретацию и применение в политической практике. Букву конституции найти было сравнительно легко, но за осуществление конституции десятилетиями велась маленькая война между монархом, правительством, палатами. “Монархический принцип” предполагал в правителе единственного носителя суверенитета; конституционный принцип, по своей природе демократический, предполагал суверена в народе, который действовал через монарха и через парламент. С логической точки зрения оба принципа были в конечном счете несовместимы друг с другом; то, что оба они были заложены в Союзный акт и в Заключительный акт Венского конгресса, было подобно установке взрывного устройства с часовым механизмом; впрочем, он тикал очень медленно, в сущности, до 1918 года.