Преемник - Дяченко Марина и Сергей - Страница 10

В этот самый момент мимо проследовали две горожанки – радостные и оживленные, они весело болтали на всю улицу, и Луар ясно расслышал слово «комедианты». Он вздрогнул и забыл о золотой цепочке; вслед за парой горожанок заспешила компания мальчишек, потом некий приличного вида господин с нарочито отсутствующим, гуляющим видом. На улице сделалось вдруг неожиданно многолюдно – и Луар совсем почти не удивился, когда на открывшемся перед ним перекрестке обнаружилась небольшая толпа. В центре толпы возвышались подмостки, с обоих боков подпираемые крытыми тележками. С подмостков доносилось звонкое:

– А ежели колдун без сердца Меня замучить пожелает Подобно маленькой пичуге – Пусть знает, что во тьме могилы Я буду о тебе, любимый, Я буду помнить в черной яме О том, кого я так любила…

Декламировала девица – тонкая, как стебелек, с разбросанными по плечам светлыми волосами; нежный голосок вполне равнодушно перечислял самые душераздирающие обещания. Луар понял, что уже в следующую минуту ему сделается невыносимо скучно.

Он решил уходить – но все-таки стоял, раздумывая и поглядывая по сторонам; пьеса благополучно подошла к концу, какая-то толстая дамочка из публики утерла слезу. Актеры раскланялись, с подмостков соскочил парнишка лет шестнадцати и пробежался по кругу с жестяной тарелочкой; послышалось реденькое звяк-звяк-звяк медяков о донышко. На лице парнишки проступило столь явное разочарование, что Луар не удержался и бросил серебряную монетку. Парень чуть повеселел, взобрался обратно на подмостки и объявил, что сейчас почтеннейшая публика увидит фарс о Трире-простаке.

Луар улыбнулся. Давным-давно, когда отец чуть ли не впервые взял его… На охоту? Или это было что-то вроде военного смотра? Луар запомнил только солнечный день, много лошадей, густой лошадиный запах, синее небо и дымящиеся каштаны на дороге, Луар в седле за спиной отца, весь мир лежит внизу, маленький и яркий, как картинка на крышке шкатулки. На обратном пути кавалькаде встретилась какая-то ярмарка – Луар точно помнил, что бродячий театрик играл именно этот фарс, о Трире-простаке. Простак идет с базара, где продал корову, а по дороге ему встречаются всевозможные хитрецы и выманивают понемногу все его денежки…

Над головами публики взвизгнул детский голос – строгая нянька оттаскивала от окошка едва не выпавшего оттуда сорванца. Цветочный горшок не удержался на подоконнике и сорвался вниз, чтобы со звоном расколоться о мостовую; сидевший под окном нищий увернулся с прытью, неожиданной для калеки, и тут же разразился громкой бранью. Надтреснутый вопль нищего на минуту перекрыл голос Трира-простака, крупного мужчины лет пятидесяти; озлившись, тот взревел, как ведомое на бойню стадо. Публика зааплодировала; Луар повернулся и пошел прочь.

– Да где ж пять монет, когда тут четыре монеты! – продребезжал ему в спину старушечий голос.

Так рыбина заглатывает сдобренный червем крючок. Луар вздрогнул и обернулся.

Старуха с головой утопала в просторном плаще, наружу торчали только седые космы. Танцуя и приседая, окружая несчастного простака сразу со всех сторон, старая мерзавка вытягивала из него монету за монетой – Луар тут же вообразил, какое у нее может быть лицо. Ухмыляющаяся рожа прожженной плутовки…

– Да где же четыре, когда три монетки всего! Сочти хорошенько, растяпа!

Трир-простак изо всех сил старался сосредоточиться. Маленькие глаза его напряженно моргали; Луар поймал себя на некотором сочувствии – Трир был сейчас его собратом по несчастью, его вот также провела эта самая старуха, это он, Луар, растяпа…

Ощущение сродства с персонажем фарса рассмешило его; он усмехнулся – впервые с начала представления.

Впрочем, прочая публика уже давно надрывала животы. Приличный господин позабыл о приличиях, да так, что ненароком пустил ветры. Сразу же вслед за этим он побагровел, как роза, и воровато огляделся – по счастью, за всеобщим весельем почти никто ничего и не услышал.

– Э-э, парень, да у тебя дыра в кармане! Смотри, всего одна монетка и осталась!

На глазах Трира-простака выступили настоящие слезы. Публику потряс новый взрыв хохота; один Луар стоял без улыбки, как каменный остров в бурном море. Ему было жаль Трира.

Один за другим последовали еще несколько коротеньких фарсов. Луар по-прежнему не смеялся – но стоял, как приклеенный. На подмостках сменяли друг друга хитрецы и дураки, злодеи и жертвы – и тут и там возникала горластая, как петух, девчонка. Вместе с платьем она всякий раз меняла лицо – пересмешница, пляшущая на гребне куража, неудержимая, как хлынувшее из горлышка шипучее вино; ее партнеры мелькали, как карты тасующейся колоды. Временами Луару казалось, что перед ним раскладывают большой и яркий пасьянс.

Наконец, щуплый парнишка, не успевший еще отдышаться после громкой сценической перебранки, соскочил с подмостков со своей тарелочкой; на этот раз звяк-звяк-звяк оказалось куда бодрее, в горстке медяков поблескивало и серебро. Луар замялся, снова испытывая неловкость; потом осторожно положил на поднос золотую денежку, кивнул обомлевшему парню и пошел прочь.

За занавеской Муха толкнул меня локтем:

– Во, там благородный со шпагой стоит… Хоть бы хихикнул, да?

Я смолчала. Я заметила «благородного» раньше; Муха, в отличие от меня, не подозревал, что, возможно, на нас надвигается следующая крупная неприятность. Успокаивало одно – его великолепного отца поблизости не было, полковник Солль – не иголка, его просто так на площади не спрячешь.

– Шел бы себе, раз не нравится, – бурчал под нос Муха. Я переодевалась, шурша множеством юбок, сгоряча втыкая в себя булавки и охая сквозь зубы, – Муха даже не удосужился отвернуться. Он вообще меня не видел – перед ним стояла не полуголая девица, а старый товарищ, выполняющий привычную работу.

– За «Единорога» мало дали, – продолжал бормотать Муха. – А сейчас ржут – так раскошелятся… Хоть бы немножко… покрыть… расходы-то…

Я знала, как мучится бедняга из-за истории с галантерейщиком и последовавшими за ней тратами. Хорошо бы визит Солля-младшего не обернулся новой бедой.

Стиснув зубы, я честно отрабатывала фарс за фарсом; мой старый знакомец не смеялся, но и не уходил, и с каждой минутой у меня становилось все тяжелее на сердце.

Наконец, мокрый от пота Флобастер велел Мухе отправляться за платой. Из-за занавески я разглядела, как Солль-младший бросил что-то на тарелку; когда Муха вернулся, глаза его были круглы, как блюдечко для денег:

– Во бывает, а! Стоял, хоть бы хихикнул!

И триумфальным жестом Муха воздел над головой новенькую золотую монету.

У меня было ровно два мгновения, чтобы сообразить и решиться.

– А-а! – завопил Муха. – Ты чего делаешь?!

Стиснув в кулаке отвоеванный золотой, я откинула полог и соскочила на землю. Вслед мне летели обиженный Мухин вопль и густое Флобастерово «заткнись».

Толпа разбредалась; на меня удивленно косились, кто-то засмеялся и попробовал заговорить. Не удостоив беднягу ответом, я уже через секунду была на месте, откуда наблюдал за представлением Солль-младший. Теперь там было пусто, только нищий у стены с готовностью протянул ко мне руку и завел свое «Подай». Я растерянно оглянулась – и увидела спину, удалявшуюся в переулок за квартал от меня.

Мои башмаки ударили по камням мостовой. Для того, чтобы быстро бегать, надо точно знать, куда и зачем бежишь.

Он шарахнулся – слава небу, это точно был он, я не спутала его спину ни с какой другой спиной. Присев в реверансе, я попыталась унять бешеное дыхание; он явно не знал, чего от меня ждать – и смотрел, пожалуй, даже опасливо.

– Господин… – пробормотала я, смиренно опустив глаза. – бедные комедианты… не заслуживают столь высокой платы. Вы, наверное, ошиблись монеткой, – и я протянула ему его золотой.

Он удивился и долго молчал, переводя взгляд с меня на монетку и с монетки на меня. Потом сказал медленно и осторожно, будто пробуя на вкус каждое слово: