Песня зверя - Берг Кэрол - Страница 43

Огонь костра сверкнул в ее глазах.

– Нет, я прекрасно знаю, кого винить! Ты совершил преступление задолго до того, как я угнала кая из Кор-Неуилл!

– Лара, объясни!

– Я тебе уже говорила, что слышала, как ты поешь. Это было не только в Кор-Неуилл перед самым твоим арестом. Когда мне было восемь лет, ты пел в лагере Эль'Сагор во Флориане…

Да, это я помнил. Я тогда впервые пел для Двенадцати Семейств. Мне едва исполнилось шестнадцать. Была жаркая унылая ночь, в воздухе повисла угроза, тяжелые тучи то и дело рассекали багряные молнии, от грома закладывало уши. Но Всадники твердо решили меня слушать и заставили меня петь, хотя перед самым выступлением полил дождь и долина превратилась в озеро грязи. Служба моя состояла в том, чтобы никому и никогда не отказывать в песне, однако, взбираясь на камень под струями ливня перед лицом тысячи суровых воинов, я чувствовал себя маленьким и слабым, как никогда.

Но стоило мне коснуться струн, и дождь и ветер утихли, как дети, которых окрик матери заставил замолчать. По рядам слушателей пронесся изумленный шепоток, но для меня, подростка, вся жизнь которого была чередой чудес, все это было лишь очередным явлением славы моего господина. Набрякшие тучи, слегка подсвеченные зарницами, висели низко, словно боги послали их, чтобы укрыть и защитить меня. Той ночью мне вовсе не пришлось напрягать голос, как могло бы случиться под открытым небом; напротив, пел я приглушенно, привнося в песню полутона и оттенки и нежно вплетая слова в мелодию арфы, чтобы все увидели то, что вижу я. В ту ночь Роэлан даровал мне музыку столь щемящей прелести, что после всех этих лет дыхание мое прервалось при воспоминании о ней и опустевшая душа заболела.

– Ты тогда пел о полетах, о парении на крыльях ветра, о такой высоте, когда реки превращаются в синие нити на зеленой земле, а небо становится как синий бархат, а бесчисленные звезды – как серебряные иглы. Я все это так и видела. Я чувствовала под собой мускулистую жилистую спину, видела, как вздымаются крылья, покоряя ветер. Ты обещал мне такую первозданную свободу, что с того дня я ни о чем больше не могла думать. Я поклялась на отцовском мече, что полечу на драконе. И еще я поклялась, что возьму с собой этого юного и прекрасного певца-сеная – пусть он увидит, что это и вправду так красиво, как он пел, и что девчонка из Клана может сделать так, чтобы все на самом деле было как в его дивных песнях. Я ведь любила тебя, Эйдан Мак-Аллистер. Я преклонялась перед тобой. Пять лет я день и ночь вспоминала твой голос, твое лицо, твои песни. А когда я наконец полетела, все было совсем не так, и я свалилась с неба прямо в преисподнюю. Мир не видел такой ненависти, как моя ненависть к тебе! И если бы я не была в таком долгу перед Наримом, ты был бы уже мертв!

Волна Лариной горечи захлестнула меня. Я не мог произнести ни слова. А что мне было сказать? Что мне жаль, что так вышло? Я бы обесценил все, что с ней случилось, если бы решил, будто слова с ненавистных уст способны стереть память о страшной боли и страшные шрамы с тела. Я хотел поведать ей, что восхищаюсь ее силой и достоинством и горько оплакиваю вместе с ней ее потери, но ведь она решит, что я насмехаюсь над ней… А больше мне нечего было дать ей – кроме уверенности в том, что нет во мне себялюбивого гнусного стремления к оправданию. Не стану я подавать ей то блюдо, которое сам ненавижу.

Но не только это лишало меня возможности двигаться и заставляло тупо пялиться в гаснущий костер. Ее слова пробудили во мне такое… неожиданное, немыслимое, нелепое – оно было бы нелепым, если бы не охватило меня с такой силой, что я едва мог с собой совладать. Мне было тридцать восемь, и с тех пор, как меня отняли от груди, я едва ли прикасался к какой-нибудь женщине, кроме собственной матери. Двадцать один год служил я моему богу, и, хотя и пел о земной любви и телесной страсти, в моем сознании – и в моем теле – они переплавлялись в ту, другую страсть. Все, что я знал, что чувствовал, чего хотел, воплощалось в музыке. Я не знал, что такое одиночество, пока не стало слишком поздно. Но той ночью на склоне близ Кор-Талайт, когда Лара сказала мне, что когда-то меня любила, пусть даже с пылкостью очарованного ребенка, – только тогда я понял, сколько я потерял.

Я не имел ни малейшего понятия, как дарить любовь и как распознать ее, будь она направлена на меня, хотя и знал твердо, что ждать любви стоит отнюдь не от тех, кто говорит о ней в той же фразе, в которой признаются, что готовы горло мне перерезать. Ни попытки «найти общий язык» с легкой руки Нарима, ни ночные излияния души не дают мне повода предлагать утешение в моих объятиях или льстить себе мыслью, что она не ответит на подобное предложение возмущением и насмешкой. Лара была для меня совершенной загадкой, и отгадать ее я не надеялся. Так что я остался сидеть у костра, и она тоже осталась сидеть у костра, отгородившись стеной молчания. Мы ждали, когда настанет рассвет, и незаметно оба задремали.

Настало утро, серое и печальное. Весь мир окутал густой комковатый туман. Лара проснулась первой и разметала угольки костра башмаком так яростно, будто это были вражеские воины. Я страшно смущался, а Лара, охваченная, как всегда, ненавистью и гневом, чувствовала себя легко и спокойно. Вспомнив томления прошедшей ночи, я в тысячный раз обозвал себя дураком. Ничего, что они не замедлили вернуться при первом же воспоминании. На свету с такими вещами справляться как-то легче.

Лара, не произнося ни слова, устремилась прочь по склону холма. Казалось, ей дела нет до того, иду ли я за ней. Поначалу я было решил стоять на своем и не трогаться с места, пока кое-чего не выясню, но быстро понял, что ее преувеличенно прямая спина вот-вот исчезнет за ближайшим гребнем. Я со вздохом поплелся следом, надвинув капюшон, потому что с неба, само собой, закапал холодный дождик.

Битый час мы шли по унылой грязи и наконец оказались у горы, где обитал Келдар. Я попытался было сосредоточиться на том, в чем состояла цель нашего прихода, но реальная и осязаемая вода в ботинках и загадочная Лара, шагавшая, не оборачиваясь, впереди, отодвинули сказки о говорящих драконах куда-то на задний план. Даже когда мы спустились по каменным уступам в просторную голую долину, полную опаленных скал и обугленных деревьев, и скинули нашу поклажу у зияющей в скальном склоне дыры, – даже тогда мне с трудом верилось, что мы пришли сюда говорить с Келдаром.

Я снова повторил вопрос, который уже задавал третьего дня:

– Мы готовы?..

Лара, которой, по всей видимости, не хотелось сейчас обсуждать что бы то ни было, кивнула на мешок с моими доспехами и принялась облачаться в свои.

Я вытащил штаны и надел их, неловко затянув завязки.

– Чем это все так воняет?

– Это вигар, от него кожа не горит. Секрет изготовления принадлежит Клану.

– Хорошо, если действительно не горит.

Ни шлема, ни маски у меня не было. Мы не успели их доделать. Лара вытащила из сумки свои, глянула на меня – и вдруг швырнула их наземь и стремительно зашагала к пещере. Выражение ее спины запретило мне говорить. Я улыбнулся, горько сожалея, что времени у нас совсем не осталось. Дождь капал на ее брошенный шлем и окропил мне лицо, когда я взглянул вверх, представив себе солнце и голубое небо, укрывшиеся за серыми тучами. Горы и долины были еще в снегу, но зима в Караг-Хиум кончилась. Я чувствовал весну в потеплевшем воздухе, я слышал ее в журчании воды под корочкой льда, я ощущал всем телом, как дождь пробуждает землю. Мир замер в ожидании, и мысленно я обнял его. А потом вслед за Ларой нырнул во тьму.

Глава 19

– Готовься.

Тихий голос, раздавшийся у меня над головой, был тверд и настойчив. В жизни не слышал большей глупости. Как можно приготовиться к тому, что меня ожидало? Когда я в прошлый раз пришел в эту огромную вонючую пещеру, я был на волосок от смерти. А ведь тогда я всего-навсего захотел его услышать.