Песня зверя - Берг Кэрол - Страница 32

Прошла еще четверть часа. Слабый огонек впереди оказался еще одним светильником. Он стоял на полу у широкого бокового прохода, а рядом лежал большой пустой кожаный мешок. Давин поставил свой светильник рядом и прикрутил фитиль, так что огонек едва теплился, и снова повел нас вперед. «Пятьдесят шагов от перекрестка», – шепнул мне в ухо Нарим. Я обнаружил, что мысленно считаю шаги. Молчание было осязаемо, как теплый воздух, пронизанный сладковато-гнилостным запахом серы. К нему прибавился другой аромат – густой, душноватый, животный… отдает мускусом… дракон!

– Да где же мы наконец? – выдохнул я.

Элимы не откликнулись, но очень скоро я и сам все понял. Пятно тусклого света в кромешной темноте ознаменовало конец путешествия. И едва я увидел, что же там, впереди, как застыл в изумлении и ужасе.

Наш темный коридор выходил под самый потолок просторной пещеры – не чистой, вылизанной, уютной подземной комнаты наподобие жилищ элимов, а громадной естественной каверны в сердце земли, освещенной грудами раскаленных камней. На полу пещеры кипели ярко-зеленые и молочно-белые лужи, из бесчисленных трещин поднимался пар, со стен текло, жаркий воздух был тяжел и душен. Между разломами и лужами виднелись полуобглоданные скелеты и разрозненные кости всех мыслимых размеров. Когда меня отпустило и я смог хотя бы вдохнуть, я едва не подавился густым запахом серы, падали и гнилостной мускусной вонью, которую источал чудовищный зверь, слишком долго пробывший взаперти.

Да, в пещере жил зверь высотой в два человеческих роста и длиной в пять, даже сейчас, когда шипастый хвост был подогнут под массивное брюхо. Дракон спал. Сложенные крылья – узорчатые, медно-зеленые, – торчали над его плечами, а чудовищная голова лежала на полу, и зияющие ноздри раздувались, мерно испуская язычки пламени. Тварь сипло дышала. Роговые выступы над глазами и острые словно бритва когти, способные без труда распороть слоновий бок, как бумагу, были толщиной с бревно. Бронированную шкуру, будто днище застоявшегося корабля, покрывали окаменевшие паразиты, а там, где голова соединялась с длинной мускулистой шеей, залегли глубокие складки. Дракон был немыслимо стар.

Нарим у меня за спиной шевельнулся, и я не сразу понял, что он сделал; заметив внизу на каменном уступе крошечную фигурку, я помотал головой, стряхивая наваждение. Почти под носом у зверя, вровень с его глазами, стояла та женщина, Лара. На ней были кожаные штаны и такая же куртка, перчатки с раструбом до локтя и войлочный шлем – всаднические доспехи. Нарим подал второй знак, и она подняла руку и заговорила, и эхо раскатилось в затхлом воздухе, отражаясь от заплесневелых стен. Сурово и повелительно прозвучали слова на древнем наречии Клана Всадников, несокрушимая воля звенела в ее голосе:

Аррит, тенг жа нав вивир!

«Проснись, дитя ветра и огня! Восстань от мертвого сна, исполни мой приказ!»

Эхо затихло, словно мир прекратил движение вокруг светила, словно само время замерло. Все мое естество застонало от ужаса, требуя, чтобы я спрятался, скрылся, пока время не вернулось на свою тропу. Ноги едва сами не бросились бежать. Но Нарим и Давин удержали меня – их сильные тонкие пальцы больно впились мне в плечи, словно элимы боялись, что я вот-вот рассыплюсь. Зверь пошевелился. Бежать было поздно.

– Твое имя, тварь. Говори, – велела женщина.

Могучее тело дернулось. Хвост ударил в стену. Земля под ногами дрогнула. Зверь хрипло вздохнул и выпустил струю пламени, поднял голову и приоткрыл глаза. Сверкающие красные зрачки, бурлящие омуты алого пламени, прикрытые слепяще-белыми веками, полные дикой, бессмысленной ненависти. От такого взгляда жертва каменела, а тем временем в утробе чудовища, как в недрах вулкана, рождался огонь, от которого люди вспыхивали, как факелы, и кровь закипала у них в жилах. Сейчас эта женщина превратится в горстку золы.

– Скажи, как твое имя, и засыпай снова зимним мертвым сном. Снег на охотничьих угодьях еще глубок. Братья и сестры не услышат твоего зова. – В поднятой руке Лары что-то блеснуло красным в коротких яростных вспышках пламени, извергавшегося из драконьих ноздрей. Камень-кровавик – кай'цет на наречии Всадников. О небо! Но я не успел подумать, как ей удалось улизнуть от Клана и унести это сокровище, откуда она знает, что с ним делать, она же женщина, а женщин к тайнам Клана не допускают, – не успел, потому что дракон открыл пасть и выдохнул огненную дугу, прошедшую у Лары над головой, и струйка воды, стекавшая по стене у нее за спиной, обратилась в пар, и тут чудовище испустило рев, потрясший самые корни мира.

Волна его крика захлестнула меня, словно целый океан поднялся, чтобы единым махом смыть всю историю рода человеческого, – только это была не вода, а огонь. В тот миг я был уверен, что жизнь моя кончена, что плоть моя сожжена, а внутренности обратились в кровавый пар, как этот ручеек, и кости догорают на обугленной земле там, где мы только что стояли. Не было больше ни отчаяния, ни горя, ни воспоминаний, ни изумления, ни страха – все смыл поток боли. Я не закричал, не взмолился о пощаде, не заплакал – я не мог этого сделать, ведь каждая частичка моего тела корчилась в огне. И вот прошел какой-то миг – маятник не успел бы качнуться, – и оказалось, что я сижу, съежившись, на неподвижной теперь земле, а за плечи меня крепко держат два перепуганных элима. И тогда я прочел слово, выжженное в моей душе болью и пламенем.

В этот миг, когда я был между жизнью и смертью, я вернул ему это слово легчайшим мановением духа.

Келдар.

И в тот же миг, вырванный из течения времени, я услышал ответ, такой тихий, что уловить его мог лишь тот, кто семь бесконечных лет провел в безмолвии.

Любимый мой.

Глава 15

У меня не нашлось слов, чтобы описать такое полное единение. Молния – слишком холодно; величие – слишком вяло; слава – слишком блекло; спасение – слишком размыто; преданность – слишком безлично. Кто бы ни говорил со мною в тот головокружительный миг – бог ли, дракон ли, – он оттолкнул меня от порога саморазрушения, и я ухватился за его слово, как тонущий ребенок за руку отца. В этом слове было столько горя, сожаления и нежной заботы, что даже за год я не смог бы осмыслить их все. Он знал меня. Он назвал меня так, как называл Роэлан, когда я был молод. Это слово пел мой бог, наполняя мир музыкой. Ужас и отвращение, охватившие меня, когда я узнал, что музыку мою питал чудовищный зверь, исчезли, смытые потоком любви этого создания. Ни один зверь не способен так любить. Душа у меня трепетала, полная радостных воспоминаний, а спутники мои ничего не поняли: я не мог рассказать им об этом, вообще не мог говорить – ведь тогда бы кончился этот неописуемый миг.

– Именем Единого, что мы натворили? – ахнул Давин, заставив меня поднять голову и заглядывая в лицо прозрачными серыми глазами.

– Мы сделали все, что требовалось. Если это ему не по силам, лучше узнать об этом сейчас.

Золотистые отблески драконьего огня играли на их лицах.

– Нарим, – Давин уставился на друга, задыхаясь от ярости, – да ты же ему так ничего и не объяснил! Ты в своем уме?!

– Давай-ка уведем его отсюда.

– Нарим, дружок, его жизнь – не наша, мы не вправе ею распоряжаться! Ты посмотри – он же плачет кровавыми слезами!

– С тех пор как он попал к нам в руки, я не мог найти случая все ему рассказать. Человек в отчаянии теряет способность рационально мыслить. А в последние два дня, уж не знаю, как, все прочие додумались до того, что мы с тобой уже знаем. Его уже пытались убить и от своего не отступятся – они решили, что в нем таится опасность. – Это тебя не оправдывает!

– Когда на кон поставлена жизнь целого народа, обычные представления о справедливости и честности теряют силу. А что касается Эйдана Мак-Аллистера, то сейчас он или на пути к жизни, или действительно мертв. Сомневаюсь, чтобы он предпочел вернуться туда, откуда пришел. Так что давай уведем его отсюда и посмотрим, какой путь он выбрал.