Песня зверя - Берг Кэрол - Страница 26

Мы оплакали погибших родичей и вместе с ними – гордых драконов, которые по нашему приказанию принялись сеять смерть и разрушение среди наших врагов. И пока мы не покинули убежища в горах и не огляделись, нам и в голову не приходило, на какую ужасную участь мы обрекли недругов. Земли кругом превратились в пустыню. Не было в тот год в Катании весны – лишь жаркое лето драконьего огня.

Но и на этом счет наших грехов не закончился. Одержав над пришельцами верх, мы решили было отпустить драконов на волю, но не знали, как это сделать. Когда мы уничтожили один камень, его дракон впал в буйство, и ничто не могло его усмирить. Мы перебирали все, что знали о драконах, мы прибегли к помощи всевозможных священнодействий, но ничего у нас не вышло. Бремя драконов было так ужасно, так невыносимо, что мы обратились за помощью к людям – а вдруг они знают, умеют или понимают что-то такое, что даст драконам свободу?

В Катании тогда оставалось всего двенадцать сенайских и удемских семейств – да-да, теперь-то вам ясно, к чему ведет наш рассказ. Умоляя их о прощении, мы поведали им о драконах и просили их помощи. Но, к нашему ужасу, люди не пожелали освобождать драконов. Нет. Они забрали камни себе и объявили, что сами будут повелителями драконов. Они не поверили, что, если драконам дать испить воды из Кир-Накай, звери станут разумными. Люди никогда не видели драконов во славе – они познали лишь гибельную их мощь. А бессловесную силу, охватывающую по временам сознание людей, – образы любви и радости, земли и огня, воды и мудрости, – они считали божественным откровением и не понимали, что это – язык драконов. Мы поведали людям имена семерых старших драконов – Тьясса, Велья и Ванир, Келдар и Аудун, Роэлан и Джодар, – но люди, как дети, верили в волшебство и дали эти имена своим богам. И они спрашивали: ведь драконы теперь под властью камней, почему же божественное присутствие как было, так и есть? Но ведь и божественное это присутствие слабело – время, безумие и война пожинали свой урожай! Драконы дичают, и боги молчат, и только элимам ведомо, почему это так!

Нарим взял у меня нетронутый кубок и, отставив его, жестом велел мне встать. Вслед за мною поднялись и остальные, и мы направились к черному провалу в задней стене, а Тарвил шел рядом со мной и продолжал рассказ.

С того проклятого дня у драконов больше не было детенышей, и теперь каждый погибший в бою дракон – невосполнимая для мира потеря. И чем дольше драконов не допускают к озерной воде, тем меньше надежды на то, что когда-нибудь они станут прежними. И чем дольше они пробудут под властью кровавиков, тем глубже станет их безумие.

Все эти годы мы доискивались, как искупить наше преступление и освободить драконов из-под власти камней. После лет хаоса люди переселялись на север, и все новые королевства основывали свое могущество на жестокости, начало которой положили мы, элимы. И вот тогда мы разошлись по свету в поисках ответа на наши вопросы. За пятьсот лет в нашей жизни не было ни проблеска надежды.

Но вот примерно двадцать три года назад мы прослышали о волнениях среди Всадников. Стало ясно, что Всадники по временам стали утрачивать власть над драконами. Любого человека, мужчину или женщину, распространявшего подобные слухи, казнили на месте, но мы, элимы, вездесущи и невидимы – ведь никто нас не замечает. Это Давин первым услышал певца, который называл себя слугой Роэлана и играл на арфе песни драконов и голосом невыносимо прекрасным пел об огненном озере…

Голос Тарвила затих. Нарим подтолкнул меня к темному круглому отверстию. Далеко-далеко впереди виднелось красно-золотое пятнышко огня. Холод охватил меня, словно кругом бушевала давешняя снежная буря. Мы шли к огненному кругу, и тут я споткнулся и подался назад, шепотом умоляя: «Пожалуйста, не надо, не надо больше…»

Нарим крепче сжал мне локоть.

– Мне ли не знать, как вам тяжко, – мягко произнес он в темноте. – Никто ничего не понимает про Мазадин, даже Искендар. Но вы проделали такой долгий путь и столько узнали, что теперь истина – часть вас. Это больно, это трудно, ведь в глубине души вы всегда это знали – с той самой ночи в саду вашего дядюшки. Нет, нельзя вас винить – что толку в знании, если понимания нет? Так идите, откройтесь пониманию, и ваше исцеление начнется…

Я шагнул навстречу алому пламени и оказался в небольшой долине, глядевшей на запад. В окружении крутых скал, в кольце гранитных берегов сияло озеро; хрустальную его поверхность устилал вечерний туман. Спускалось набрякшее багровое солнце. Алый отблеск на спокойной воде и клубящемся тумане и впрямь был похож на пламя, и казалось, что вся долина в огне… и в душе моей проснулись воспоминания о первых днях славы, когда я впервые услышал голос моего бога.

Я упал на колени на гранитный берег и беспомощно раскачивался, обхватив себя за плечи. Когда видение огненного озера предстало передо мною впервые, в детстве, я, помнится, плакал; теперь слез не было. Ничего теперь не было. Никогда я не понимал до конца, что заставляло меня так цепляться за жизнь тогда, в Мазадине, и после; и вот я, кажется, нашел ответ… только и этот ответ никуда не годился. Музыка, отвага, гордость, любовь, достоинство, дружба, радость, надежда – все, что вылепило мою жизнь, все, что придавало ей мало-мальскую ценность, – все осталось в холодной твердыне Всадников. Но я вышел оттуда, зная, что некогда был любим богом и что ему я отдал все, чем обладал. И хотя Роэлан покинул меня, я верил, что есть во мне нечто достойное благоволения бога. Я верил, что Велья, Ванир, Келдар… что кто-то из них еще заметит это во мне, явится мне, наполнит смыслом мое существование. Теперь я знал, что голос в моем сердце – не бог. Он никогда не был богом.

Во мне пел зверь.

Нарим

Глава 12

Я сидел на узком выступе скалы, отделявшей теплую зеленую долину Кор-Талайт, которую мой народ называет домом, от каменной чаши Кир-Накай – огненного озера, вода которого могла помочь драконам снова обрести разум. Тем утром, как и всякий раз, сидя на изъеденном ветром гранитном утесе, я думал, в какую сторону свалюсь, если потеряю равновесие. Сколько же нужно пережить, чтобы загладить страшную ошибку? Ведь мы пожертвовали всем и посвятили искуплению всю жизнь без остатка – неужели этого мало? Мы – целый народ – отреклись от процветания, знания, учености, – и этого мало? А если нас не станет, если мы вымрем, – многие из нас полагают, что это неизбежно, – что, и этого будет мало? Достойна ли идея искупления такой платы? И во сколько тогда можно оценить одну невинную жизнь?

Не надо было мне сидеть и думать. Если бы я просто начал двигаться, я бы знал, куда заведет меня сердце, но стоило сесть – и тут выяснялось, что я опять смотрю вниз с утеса и раздумываю, в какую сторону свалюсь.

Далеко подо мною, в долине Кор-Талайт, на зеленой траве и под теплым солнышком три моих родича и пришелец – высокий, тонкий человек, – строили мост через теплый ручей. Такие ручьи и греют нам воздух. Благодаря этому мосту путь между плодородным полем, где мы выращивали пшеницу, и жилыми пещерами и водопадом, где у нас была мельница и амбары, должен был изрядно сократиться. Человек бился над тем, чтобы вынуть из повозки небольшой камень, который он привез с осыпи на северном краю долины. Он неловко обхватил камень и встал на колени, чтобы приспособиться к низкой для него телеге и найти точку опоры – спина у него была совсем слабая, – а потом прижал камень к груди и понес его в кучу у моста. Куча мало-помалу росла.

Убедить человека остаться в Кор-Талайт после того, как он заявил Искендару и всем прочим, что нечего нам на него надеяться, было нелегко. Принять убежище он согласился только после того, как ему дали работу. Он отрабатывал свой хлеб. Он сам попросил меня нагрузить его тяжкой работой, чтобы заглушить боль и чтобы усталость заполнила гнетущую его пустоту. Я согласился: ведь это из-за меня пала последняя преграда, удерживавшая его от черного отчаяния. Но работа, которую я ему дал, делала его сильнее, – прошло всего шесть недель, а он уже мог поднимать камни вдесятеро больше, чем на первых порах. В пути по кошмарной дороге, на которую я его толкнул, он поблагодарит меня за это. А может быть, и не поблагодарит. Эйдан Мак-Аллистер был мне отнюдь не безразличен, мне больно было думать о его ужасном прошлом и не менее ужасном будущем, но ни симпатия, ни любовь не могли заставить меня позабыть о главном. А лишние мысли могли. Не надо мне засиживаться на утесе между Кор-Талайт и Кир-Накай.