Долина совести - Дяченко Марина и Сергей - Страница 41

Он попытался представить Анну, и вспомнил ее – целующуюся со Славиком. Нет, к этому действу не подходило слово «целующийся»; за розовым словом стояли вековые напластования пошлости, а то время как эти влюбленные были естественны, будто крик боли…

Он отправился в кабинет и сел за компьютер.

Влад сидел, глядя в темное окно, но не видел ни леса, ни дороги, а только собственное отражение, будто в метро. Как ему бороться с этой женщиной? Надо ли с ней бороться? Задушить? Если бы он был склонен к суициду… Ему очень хочется закончить Гран-Грэма. Дождаться переводов. Дождаться фильма. Черт побери, ему есть ради чего жить, почему какая-то женщина должна менять его планы? Разумеется, проще всего уехать… исчезнуть. Умирая, она, может быть, вспомнит этого Гарольда… Всех, кого она привязала – и бросила… Хотя нет, никого она не вспомнит. До самой последней секунды, до окончательного освобождения от уз она будет заниматься собой, только собой. Поэтому никакой «показательной разлуки» не будет – унизительно, бесполезно, так малыш лезет на люстру, вооруженный намыленной веревкой, потому что ему, видите ли, не дают до полуночи играть на компьютере…

Значит, он будет терпеть ее рядом с собой. Всю жизнь – долгую, как он надеется.

Изменить Анжелу?

Проще утопить рыбу.

Утром он застал ее, пробирающуюся из спальни в ванную. Очень удачно застал – сонную, непричесанную, беззащитную. Влад встал на ее пути; она плотнее запахнула халат, посмотрела раздраженно и мутно:

– С добрым утречком… Не мог бы ты убраться с дороги?

– Такси будет через полчаса, – сказал он мягко. – Давай-ка быстренько мойся, собирайся, и я тебя провожу.

– То есть? – спросила Анжела после паузы.

– Я не хочу, чтобы ты жила у меня в доме, – объяснил Влад. – Я сам по себе, ты сама по себе, ты уже взрослая девочка… и так далее.

– Что, показательные выступления? – тихо спросила Анжела. – Демонстрация решимости? Ты сам прекрасно понимаешь, что выглядишь смешно. Хочешь напугать меня? Дешево. Я не ведусь на понты.

– Ты не поняла, – сказал Влад. – Никто не помешает тебе навестить меня, когда ты почувствуешь себя плохо. Пожалуйста, приходи, я, наверное, буду рад тебя видеть. Но жить в моем доме ты больше не будешь. До приезда такси осталось двадцать пять минут, и я не хотел бы отбирать у тебя драгоценное время.

Анжела смотрела на него исподлобья. Кажется, она все еще не верила.

Такси пришло минута в минуту; Влад вышел к водителю, извинился и попросил обождать четверть часа. Потом поднялся к Анжеле; она сидела посреди комнаты для гостей, разбросав по плечам влажные волосы, вызывающе домашняя, теплая, расхристанная.

– Четверть часа, – сказал Влад. – Помочь тебе собраться?

– Я не хочу никуда уезжать, – сказала Анжела почти весело.

– Это мой дом, – Влад раскрыл шкаф, вытащил с нижней полки Анжелину сумку. – Я пригласил тебя в гости, а теперь я прошу тебя оставить меня одного. Давай-ка скорее, иначе таксисту придется доплачивать из твоего кармана.

– Это похоже на сцену ревности, – сказала Анжела. – Из-за этого… из-за Никиты? Я пошутила.

– Собирайся, – повторил Влад.

– Я никуда не поеду.

– Ты поедешь. И всякий раз, когда узы придавят тебя, ты будешь являться сюда на поклон. Ты будешь ползать по крыльцу, как уже ползала когда-то. Я буду жалеть тебя и впускать в прихожую – на пять минут. И ты будешь уходить – до следующего раза… Вот как это будет.

Анжела оскалилась:

– Ты забыл сказать, что пока я буду ползать по крыльцу, ты будешь ползать по полу – с другой стороны двери. Ты не пробовал заколачивать гвозди затылком? Ощущение примерно такое же…

Снаружи просигналила машина.

– Еще минута – и я выкину тебя за порог вместе с пустым чемоданом, – сказал Влад. И, встретившись с ним глазами, Анжела вдруг быстро-быстро начала собираться.

Закинула на плечо сумку. Остановилась в дверях, глядя Владу в глаза:

– Ты меня еще попросишь, чтобы я вернулась!

И зашагала к машине.

Влад сел за работу и не вылезал из-за компьютера два дня подряд. На третий день ему стало холодно посреди жарко натопленной комнаты; он проглотил заранее заготовленную таблетку, выпил чая с лимоном и лег в постель.

Должны были существовать какие-то механизмы противодействия узам – какие-то уловки, позволяющие смягчить приступ. Влад пил разогретое вино, глотал сердечные и сосудорасширяющие, потом принял снотворное – но сна не было, был полусон-полубред, ему виделась Анна, идущая поутру в ванную, в коротеньком халатике, с голыми ногами. Влад догонял ее, Анна оборачивалась – и оказывалась Анжелой, и Влад хватал ее, желая мять, как пластилин. Теперь, когда он полностью осознал свою незримую зависимость от Анжелы, причиняемые узами страдания перестали быть безличными. У его боли было лицо Анжелы, грудь Анжелы, ноги Анжелы; ощущение было такое, будто он людоед и хочет ее съесть. Потом, вынырнув из короткого забытья, он оказался уже сатиром – ему хотелось Анжелиного тела, хотелось насиловать еще и еще, раздавить собой, разъять… Потом Анжела привиделась ему в виде бесконечного ряда стеклянных статуй. Он шел вдоль этого ряда и бил стекло железной палкой, очередная статуя рассыпалась осколками, но Анжелы не становилось от этого меньше. Следующая статуя бесстыдно улыбалась, Влад шел к ней и бил свой палкой, рука немела от напряжения, а за разрушенной статуе вставала еще одна, и еще… Вдребезги…

Влад разлепил глаза и понял, что дребезжит дверной звонок. Посмотрел на часы; было полчетвертого, но за окнами стояла темень, значит, полчетвертого ночи…

Он понял, что надо встать. Что надо выглядеть как можно более здоровым и небрежным; от того, каким он откроет дверь, зависит очень многое. Зависит, может быть, его будущее.

Каждый звонок был как хлыст. Под этим хлыстом хотелось кинуться к двери, поскорее распахнуть ее, сейчас этот кошмар закончится, сейчас…

Влад вошел в ванную. Не глядя на себя в зеркало, умылся ледяной водой; руки дрожали. Влад растер лицо полотенцем; на краю ванны лежала забытая Анжелой мыльница. Картинка перед глазами странно подергивалась, и потому казалось, что мыльница ползет, перебирая короткими красными лапами.

Он подошел к двери. Звонок теперь не прекращался ни на секунду – выл и выл.

Влад задержал дыхание и отпер дверь.

Мокрый трясущийся комок упал к нему в руки; ночь сделалась светлой, как день, с головы до ног пробежала волна абсолютного счастья, младенческого, животного, физиологического. Где-то звенели колокольчики… где-то пели птицы. Солнечный луч касался щеки. Тепло, легко, секунда длится до бесконечности, дождевая пыль под оранжевым фонарем застыла, как брызги на стекле, время не течет…