Ночь полководца - Березко Георгий Сергеевич - Страница 25

— Я слушаю, — сказал командарм.

— Отправить меня надо… — промычал раненый, с трудом двигая стянутыми губами… — Может, что сделают мне… если вовремя захватить… — Он осторожно положил серую руку на бинт, на то место, где были недавно его глаза.

— Машины не ходят, товарищ командующий, — объяснил хирург, — а наш обоз еще не вернулся.

— Дайте ему моих лошадей, — сказал командарм. — Прикажите сейчас же…

— Спасибо, товарищ генерал, — выдавил раненый, и это прозвучало у него как «аипо афариш енеал».

Врач вышел, чтобы распорядиться, и несколько секунд в палате все молчали. Генерал снова поочередно оглядывал своих неожиданных соседей; молоденький боец с округлым, миловидным лицом, стоявший в дверях, смотрел на командующего так строго, что Рябинин задержался на нем дольше, чем на других. Он думал о том, как, видимо, тяжело было его людям, пострадавшим в безнадежной, казалось им, атаке, — их осведомленность о ней ограничивалась их зрением и слухом… Бойцы ничего не знали об истинной своей роли в наступлении, и их жертвы представлялись им бесплодными…

Генерал пошевелился на носилках, и сестра бросилась к нему, чтобы помочь.

— Не надо… Ничего… — сказал Рябинин.

Его охватило тревожное сомнение, словно ему показалась слишком дорогой цена не достигнутого еще успеха. Сражение, спланированное им в тишине штаба, стало судьбой многих людей, едва лишь прогремели первые выстрелы. И если в тактических расчетах командарм оперировал преимущественно такими величинами, как количество активных штыков, огневая мощь, техническая оснащенность, — то в минуты, когда он встречался со своими активными штыками, они превращались в его живых спутников. Понимая их лучше, казалось ему, чем кто-либо другой, он почувствовал неотчетливое желание уйти от десятков глаз, в которых прочитал недоумение.

«Я, наверное, ослабел… — подумал он. — Как некстати, что я ранен!..»

И Рябинину захотелось утешить своих солдат… Он не мог обсуждать с ними сейчас оперативную схему боя, но его люди нуждались хотя бы в слове уверенности и надежды.

— Что же, друзья, не одолели вы немца? — начал он.

— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, — подтвердил Никитин.

— Почему же так получилось? Как думаешь?

Солдат ответил не сразу, видимо подыскивая подходящее выражение.

— Если по правде разрешите? — спросил он, понизив голос, поглаживая раненую ногу.

— А как же, только по правде, — сказал командующий.

Никитин оглянулся на товарищей, ища поддержки, потом твердо проговорил:

— Прежде времени подняли нас, так я считаю.

— Почему же прежде времени? — расспрашивал Рябинин.

— Подготовки полной не было… А без подготовки, сами понимаете, далеко не пройдешь… Артиллерии нашей мы почти что не слышали…

— Поиграла раз-другой… и вся музыка, — громко сказал рябой сержант.

— А у фрицев — техника… Гвоздит и гвоздит… Обидно, товарищ генерал-лейтенант! — звонким голосом заявил смуглолицый паренек с носилок, стоявших неподалеку.

— В отношении погоды еще учитывать надо… — заметил Никитин. — Весна — время тяжелое…

— Верно!.. Такая грязь! — закричал молоденький, миловидный солдат в дверях.

Бойцы осмелели и высказывались теперь один за другим с непринужденной прямотой. Командующий находился в одинаковом с ними положении, и это уравнивало собеседников.

— Не сидится молодежи в обороне… Вот раньше срока и повели нас… Без высшего приказа, так я думаю… — заключил Никитин и бережно перенес ногу на прежнее место.

Генерал подозрительно посмотрел на солдата, не поняв, что, собственно, скрывалось за его последними словами. Деликатное намерение снять с него, командарма, ответственность за опустошительный неуспех удивило Рябинина.

— Нет, друзья, не так дело обстоит, — проговорил он. — Все вы честно выполнили мой приказ… И не ваша вина, что немец еще держится в своих окопах… Не долго ему осталось там сидеть… Кровь свою вы пролили не даром…

Кто-то из раненых громко застонал, и все обернулись к нему. Потом снова обратили свои лица к генералу. Было слышно дыхание многих людей — частое, прерывистое либо трудное, хриплое…

Синеглазая девушка, дежурившая около умиравшего комбата, обтерла ваткой его губы.

— Бой еще не кончен, друзья, — громко продолжал командарм, держась за брусья носилок, стараясь сидеть прямо, — поэтому не надо спешить с выводами…

Раненые напряженно слушали, но по их лицам — отчужденным или испытующим — командарм понял, что бойцы ему не верят. Он говорил еще некоторое время о том, что путь к победе не легок, что, желая выиграть в решающем пункте, приходится иной раз отступать, сворачивать в сторону, — но никого, казалось, не разубедил… Когда генерал кончил, сержант с тронутым оспой лицом усмехнулся.

— Что было — видели, что будет — увидим, — сказал он.

Особое, трудное сочувствие, что испытывал Рябинин к бойцам, выполнявшим его приказ, становилось тем сильнее, чем упорнее они противились утешению. И командарм подумал, что только успех, быстрый и шумный, может вернуть ему поколебленное, если не утраченное, доверие людей. «Ну что ж, они еще услышат в победе, еще порадуются…» — успокаивал он себя.

Он снял очки, чтобы протереть их; его морщинистое лицо с замигавшими близорукими глазами, с поджатым ртом выглядело очень старым и расстроенным.

— Товарищ командующий, нам бы полечиться немного, а потом мы со всей охотой… — почему-то просительно проговорил Никитин.

— Это точно, — сказал сержант. — Подремонтироваться надо…

— Вы не сомневайтесь, мы всем сердцем… — Никитин в замешательстве погладил свою гладкую, восковую лысину. — И то сказать: не фрицы на нас, мы на них по такой погоде полезли. Это же силу свою знать надо, чтобы против климата идти.

— Обратно, артиллерии еще не хватает на всех… Мы понимаем… — медленно, неразборчиво промычал солдат с забинтованными глазами.

«Кажется, они меня утешают… — подумал командарм. — Они меня утешают!» — изумился он, и жаркое, сильное волнение сжало его горло.

— Куда же вас поранило, товарищ командующий? — сочувственно спросил Никитин.

— В ногу попало, — тихо ответил генерал.

Он ощущал легкий озноб, лицо его приобрело желтоватый оттенок.

— И меня в ногу… Ну, это ничего… Это не опасно, — сказал Никитин.

— Скоро встанете, товарищ командующий, — сверкнув цыганскими глазами, пообещал сержант.

— Когда глубокое повреждение бывает, приходится пострадать. — Низкий голос Никитина гудел неторопливо и ровно. — А в ногу или в руку — заживает легко…

— Для здоровья нога ничего не значит! — выкрикнул паренек со смуглым лицом. — Вот если в сердце — это плохо… — Он покачал круглой головой, отливавшей на макушке стриженым шелковым волосом.

— Ты из каких мест, Никитин? — спросил генерал, и в голосе его зазвучала признательность.

«Вот они, мои солдаты!.. Моя пехота!..» — горделиво пронеслось в его мыслях.

— Слуцкого района, деревня Царовцы… — ответил боец.

— Белорусе?

— Так точно… Мне еще топать и топать, чтоб до своего района дойти… Мне без ноги никак невозможно, — пошутил Никитин. Русые усы его приподнялись в улыбка, открыв белые редкие зубы.

Люди, скучившиеся в дверях, расступились, и командир медсанбата, оправляя на ходу свой халат, торопливо вошел в комнату. Врач доложил, что помещение во дворе очищено, и командующий начал прощаться. Его охватило такое нетерпение при мысли, что он начнет сейчас бой, как будто это была первая атака, которой он командовал.

— До свидания, друзья! Желаю вам скорого выздоровления, — проговорил Рябинин, когда санитары подняли его носилки.

— И вам, товарищ командующий!.. Счастливо!..

— Поправляйтесь скорее.

— Повоюем еще вместе… — ответило сразу много голосов.

Генералу хотелось сказать что-то еще своим солдатам, которых он так хорошо, думалось ему, знал и на которых все же, видимо, недостаточно полагался… Ибо не из одного великодушия, как понял теперь Рябинин, проистекало это удивительное намерение ободрить раненого генерала… Но точно так же, как он был заинтересован в крепости духа бойцов, так и они нуждались в его командирской уверенности. Война эта была их войной, и не они служили у своего полководца, а он служил им…