Заводной апельсин - Берджесс Энтони - Страница 16

— Прекратите! Пожалуйста, прекратите! Я больше не могу этого вынести! — взмолился я, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание.

— Прекратить? Ну зачем же, Алекс-бой? Мы только начали, — раздался издевательский голос доктора Бродского, а остальные засмеялись, как те японцы…

Наконец пленка кончилась, и Главный Садист произнес, удовлетворенно потирая толстые ручонки:

— Для первого раза достаточно. Как ты считаешь, Брэном?

Симпатяга Брэном лишь улыбнулся своей кроткой светлой улыбкой.

— Ну вот и хорошо, — сказал Бродский. — Можете отвезти пациента в его палату. — Он подошел ко мне и отечески похлопал по плечу. — Все идет отлично, парень. Очень многообещающее начало.

Доктор Брэном одарил меня «я-тут-ни-при-чем» улыбкой, и я теперь не знал, что о нем и думать. Меня отвязали, сняли железный обруч с раскалывающейся головы и ужасные зажимы с воспаленных глаз. Пересадили в коляску, и медмэн покатил меня по длинным коридорам, напевая какую-то пошлятину про «красотку Мэри».

— Заткнись, пока я тебе не дал в нюх! — раздраженно гаркнул я. Он только снисходительно похлопал меня по плечу и запел еще громче. Я чувствовал себя препохабнейше, как изнасилованный, и заорал, выплескивая все свое презрение к этой белохалатовой сволочи.

После этого мне полегчало. Меня обмыли, поменяли одежду и уложили в постель. Принесли большую чашку крепкого чая со сливками и массой шугера.

Наверное, это был кошмарный сон, и все это было не со мной…

В палату робко вошел доктор Брэном. Лицо его излучало доброжелательность.

— Ну, как наши дела, друг мой? — бодренько спросил он. — По моим расчетам, ты уже должен был прийти в норму.

— Это по вашим… — обиженно буркнул я. Сделав вид, что не замечает моего враждебного тона, Брэном присел на край бэд и с энтузиазмом произнес:

— Доктор Бродский очень доволен тобой. У тебя поразительная положительная реакция, с очень высоким коэффициентом. На завтра запланировано два сеанса: утром и вечером, — обрадовал он меня. — Конечно, к концу дня тебе будет муторно. Но ничего не поделаешь. Придется потерпеть, если хочешь вылечиться от синдрома насилия. Клин клином вышибают, знаешь ли… Главное — выработать иммунитет против агрессии.

— Вы что, совсем с катушек слетели?! — возмутился я. — Неужели вы хотите заставить меня смотреть эту порнографию по два раза на день? Побойтесь Бога! Ведь это ужасно!

— Конечно, ужасно! — с улыбкой согласился доктор Брэном. — Но ведь раньше ты думал по-другому? Это первые плоды твоего лечения. Ты осознал, что любое насилие — ужасно. Постепенно у тебя выработается физическое отвращение к нему. Весь твой организм будет восставать при одной только мысли о насилии.

— Меня уже начинает выворачивать при виде этих ужасных сцен. Раньше со мной не было ничего подобного. Как раз наоборот. Ничего не понимаю…

— Жизнь — удивительная штука, — голосом пророка изрек доктор Брэном. — Кто способен до конца постичь скрытый смысл жизненных явлений и процессов, тайную механику и неизведанные возможности человеческого организма? Доктор Бродский, конечно, замечательный человек, и его метода — великое достижение человеческого гения. То, что происходит с тобой, и должно происходить с любым нормальным психически и здоровым физически человеческим организмом перед лицом воздействия сил Зла, исповедующих принцип разрушения. Мы перетягиваем тебя на сторону Добра, и перетянем, хочешь ты этого или не хочешь…

— А на фига мне такое лечение, от которого мне все хуже и хуже? — искренне возмутился я.

— Чтобы выздороветь, нужно переболеть. Очищение через страдание. Все вполне логично и в духе христианской морали.

Он встал, ободряюще похлопал меня по ноге и вышел, оставив наедине с моими сомнениями. По его словам выходило, что все эти гнусные фильмы, препараты и аппараты служили для моей же пользы. Я так толком и не решил, сопротивляться ли завтра, когда они попытаются подсоединить их ко мне или сделать инъекцию, устроить красивый файтинг или же смириться со своей судьбой. Да, собственно говоря, кто они такие, чтобы определять мою судьбу!

— Прекратите! Кончайте! Завязывайте! — орал я как сумасшедший. — Я больше не могу! Сжальтесь!

Это происходило на следующий день, и хотя все утро я старался быть примерным послушным мальчиком, под конец не выдержал и начал костерить своих мучителей многоэтажным трущобным матом, начисто забыв о присутствии в зале представительницы прекрасного пола. Как и во время первого сеанса, я сидел, прикованный к креслу пыток, и вынужденно таращился на экран, на котором мелькали полные грубого натурализма кадры. Поначалу в них не было ничего страшного. Несколько веселых ребят лихо потрошили какую-то лавку, набивая карманы деньгами и всякой всячиной и пуская кровь слабо сопротивлявшейся старой жидовке-хозяйке. Но когда из ее разбитого рта, носа и ушей потекла кровь, я ощутил зловещие симптомы, мучившие меня в течение последних суток. Постепенно они переросли в нестерпимую боль, и я задергался в кресле, тщетно пытаясь освободиться.

— Превосходно! Высший класс! — возрадовался д-р Бродский, не обращая внимания на проклятия в свой адрес. — Все идет как надо. Еще немного, и мы закончим.

Перед моими глазами замелькали кадры немецкой военной кинохроники, предваряемые свастикой, штандартами и хищным орлом. По дымным улицам разбомбленных городов вышагивали высокомерные, надменные гусаки-нацисты. Упитанные самодовольные мордовороты, орудуя прикладами, выгоняли из развалин редких, насмерть перепуганных жителей. Вот они уже голые стоят на краю рва и падают в него, скошенные пулеметной очередью, — женщины, дети, старики. Озверевшие солдаты добивают раненых и крючьями стаскивают их в ров… Ходячие скелеты… дымящиеся печи крематориев жадно заглатывают все новые и новые жертвы… кучи человеческих костей… улыбающиеся немецкие бюргеры, удобряющие поля человеческим пеплом… сувениры из черепов и натуральной человеческой кожи…

Я мечусь, задыхаюсь, как будто расстреливают меня, сжигают меня, сдирают мою кожу… Все эти варварские сцены сопровождаются громкой музыкой моего любимого Людвига Ивана Бетховена, кажется, его «Пятой симфонией». И это ужасно вдвойне. Богохульники! Я негодую и гневно кричу:

— Сейчас же прекратите, вы, исчадия ада! Фашисты! Для вас нет ничего святого. Это же грех, грех, грех!

Еще минута-две. На экране снова свастика и крупно: «КОНЕЦ».

Загорелся свет, ко мне подошли д-р Бродский и д-р Брэном. Бродский был чем-то озадачен.

— Что это ты там верещал насчет греха, парень?

— А то, что вы не вправе использовать божественную музыку Бетховена в ваших гнусных фильмах, — злобно отвечаю я, проглатывая противную горькую слюну. — Он никому не причинял вреда. Просто писал потрясающую музыку.

Тут мне стало совсем худо, и мне живо принесли судно в форме почки.

— Музыка, говоришь… — задумчиво произнес Бродский. — Я и не знал, что ты у нас меломан. То-то я поражаюсь твоему необычайно высокому коэффициенту реагирования. Значит, музыка может быть полезным и очень эффективным эмоциональным возбудителем. Как мы с тобой выпустили это из виду, Брэном?

— Ничего не поделаешь, малыш, — сказал Брэном. — Каждый человек убивает то, что любит, как сказал философ. Может быть, поэтому мы так жестоки и бессердечны по отношению к своим близким. Вероятно, в этом есть элемент наказания. Божьей кары, если хотите…

— Хватит философствовать! Ради Бога, дайте мне чего-нибудь попить.

— Развяжите его, — распорядился д-р Бродский, — и принесите холодного лайм-джуса.

Меня освободили, и я долго пил ледяной джус с водой и никак не мог напиться. С интересом наблюдая за мной, д-р Бродский заметил:

— А ты довольно интеллигентный молодой человек, Алекс. И не лишен вкуса. И как только в тебе уживаются две такие противоречивые вещи: насилие и музыка? Хотя самые отъявленные из фашистских преступников тоже считали себя интеллигентными людьми и обожали классическую музыку… Да, насилие и разбой: второе как один из аспектов первого…