Влюбленный Шекспир - Берджесс Энтони - Страница 29

— О нет, пожалуйста, пощадите. — Уильям удивился самому себе, узнавая себя прежнего. Друг и любовник, он вдруг увидел себя в роли отца; ему пришлось нести на своих плечах куда более тяжелую ношу, чем десять лет разницы в возрасте. Принимая условия игры, он упал ниц — повалился на ковер, чувствуя, как хрустят суставы. Гарри тут же оказался рядом, наступив изящной ногой в дорогой лайковой туфле на листок с сонетом. Уильям успел прочесть: »…жалея мир, грабителем не стань и должную отдай ему ты дань»[37]. Внезапно он протянул руки и крепко ухватил юношу за щиколотки. Гарри визгливо вскрикнул, и затем Уилл повалил его на пол, на мягкий зеленый ковер, ушибиться на котором было невозможно. Нелепо взмахнув руками в попытке удержать равновесие, юноша упал и, смеясь, остался лежать. — Ну вот,

— с наигранной свирепостью в голосе продолжал Уильям, — ты и попался. — Они принялись бороться, и руки ремесленника оказались сильнее.

— Только больше никаких сонетов о женитьбе, — тяжело дыша, сказал Гарри.

— Ни единого, — привычно поклялся завзятый лгун.

И все же воспоминания о прежней жизни не покидали Уильяма. Он живо представлял себе сестру — как она после рождественского обеда перемывает тарелки в холодной воде. Наверное, в этом году праздничный обед удался на славу, ведь Уильям послал домой достаточно денег, вырученных за сочинение сонетов. А вот сам он домой не приехал, хотя и обещал. У него была неотложная работа, постановка спектакля для домашнего театра одного знатного господина. Требовалось написать пьесу о лордах, давших обет три года не заниматься любовью, и комедийное продолжение о том, как они нарушали эту клятву. «И как долго это будет идти?» — поинтересовался у него Гарри. Уильям, ответил: «Хватит времени, чтобы выпить три кружки эля». И так как в то время в Лондоне не оказалось ни одной актерской труппы (театры все еще были закрыты, хотя эпидемия чумы уже пошла на спад), то лордов пришлось играть самим лордам. Правда, в первый день Рождества в «Розу» вернулась группа «слуг лорда Сассекеа» (Хенсло записал в своей бухгалтерской книге: «Благодарение Всевышнему»), но было уже слишком поздно. Лорды приготовили даже женские роли, так что зрителями спектакля должны были стать преимущественно леди. Мастер Флорио из-за своего иностранного акцента получил роль дона Адриано де Армадо, а учителем Олоферном стал не кто иной, как… v (Надо же, близнецам на Сретенье исполнится уже девять лет. Подумать только, как быстро летит время…)

— …Я удивляюсь, как твой хозяин до сих пор не сжил тебя со свету, потому что ты далеко не так умен, как оно… онориф…

— Онорификабилитудинитацибус.

— Нет… Мне этого в жизни не выговорить. — Это был сэр Джон Джеральд, который благодаря своему дурашливому выражению лица стал самым подходящим актером для роли Котарда.

Все лорды кичились своим остроумием, ученостью и педантичностью, даже когда педантичность подвергалась осмеянию. Уильям же добивался как раз этого, отдавая указания своим титулованным актерам. Он стоял среди них в великолепной тяжелой мантии, подаренной его господином и другом. («Не задерживайтесь, сэр, или что, мужчины в Оксфорде всегда не слишком расторопны?» В ответ — лишь смущенная улыбка.) После обильных ночных возлияний, в которых ему волей-неволей приходилось участвовать, потому что невозможно было всякий раз притворяться больным или занятым, здоровье Уильяма заметно пошатнулось, и ему пришлось снова превратиться из потомка рода Арден в Шекспира. Он даже начал завидовать монаху Лоренцо, который уже существовал в его воображении и даже обрел свое законное место в новой лирической пьесе. Отгородиться от всего, жить в одиночестве, стать отшельником — таково было его заветное желание… Но потом он вспоминал о своем долге, заключавшемся в том, чтобы вернуть добрую славу имени отца, а заодно помочь семье выбраться из нищеты. А тут еще эта проклятая любовь, это неукротимое буйство чувств, переходящих в ревность… Уильям уединился в своей комнате и изливал ревность на бумагу в виде стихов, которые затем рвал на мелкие кусочки (Гарри любезничал с лордом таким-то или сэром тем-то, они держались за руки). Потом он упивался жалостью при виде слез, медленно текущих по нежным щекам, когда Гарри слушал виолы или старинные флейты. Lachrymae, lachrymae…

Ты — музыка, но почему уныло Ты музыке внимаешь? И зачем Ты с радостью встречаешь, что немило, А радостному ты не рад совсем?

— Ну вот, — вспылил Гарри, — опять ты все сводишь к женитьбе!

Заметь, как дружно, радостно и звонко

Согласных струн звучит счастливый строй…[38]

— Вечно вы все лезете в мою жизнь и норовите распорядиться ею по собственному усмотрению… А вот интересно, — сказал въедливый юнец, — что бы ты сделал, если бы я вдруг стал ухлестывать за леди Лизой и проводил все время с ней? Ты небось сошел бы с ума от ревности и зависти. — Уильям растерянно улыбнулся: этот вопрос застал его врасплох. — Признайся же, — продолжал Гарри, вскочив с дивана, на котором он лежал все это время. — Признайся, что ты делаешь все это только ради того, чтобы угодить другим, в то время как сам ты не в восторге от этой затеи. Неужели моя мать приходит к тебе в комнату и стоит у тебя над душой, указывая, что надо писать и какими словами, а не то тебя выкинут из этого дома, и ты уже никогда, во веки вечные не увидишь ее драгоценного сыночка, потому что сам по себе ты всего-навсего распутный актеришка?

— Распутный — сильно сказано, — краснея, отозвался Уильям.

— Правда? Так что, значит, я угадал? Уильям вздохнул:

— Я изо всех сил старался угодить всем, кроме тебя. У меня есть другие сонеты на ту же самую тему. Я пишу их по нескольку за один присест, но тебе выдаю по одному. Что ж, больше я их сочинять не буду.

— Но почему, почему, почему? Почему ты продолжаешь плясать под их дудку? Вернее, зачем ты сам позволяешь им петь с твоего голоса?

Уильям протянул ему пустые ладони, ощущая себя при этом евреем-ростовщиком.

— Я делаю это ради денег. Должен же я на что-то жить.

— Ради денег? Бог ты мой, ради денег? Ты что, в чем-то нуждаешься? Разве я не даю тебе все, что ты только пожелаешь? — Гарри стоял упершись руками в бока и прищурившись глядел на него. — И за сколько ты им продался? За тридцать сребреников?

— Ну что за чушь! Я должен посылать деньги домой. Ведь все-таки я, в отличие от тебя, человек семейный, у меня есть жена. И я не могу допустить, чтобы она и трое моих детей прозябали в нищете.

Гарри злорадно усмехнулся:

— Бедняга Уилл! Тоже мне, глава семейства…

— У меня есть сын. Он должен вырасти настоящим джентльменом.

— Бедный Уилл! Мой бедный, наивный Уилл! Знаешь, иногда мне начинает казаться, что я гораздо старше тебя. И могу говорить с тобой по-отцовски назидательно.

— Сын, который вырастет и станет таким же юношей, как ты. Конечно, лордом ему не быть никогда, а вот рыцарем… кто знает. Сэр Гамнет Шекспир. Я смотрю на тебя и представляю себе, каким он может стать. И иногда мне становится страшно, что я не доживу до этого времени. Я теперь так быстро устаю…

Гарри подошел сзади к креслу, в котором сидел Уильям, и обнял его, скрещивая унизанные драгоценными перстнями руки, кажущиеся очень белыми в унылом зимнем свете, на груди друга. Уильям взял его правую ладонь в свою и крепко сжал.

— Я не буду больше писать сонеты, — пообещал он. — Ты разгадал этот дурацкий замысел.

Гарри поцеловал его в щеку.

— Напиши мне еще сонеты, — попросил он, — но только не на эту дурацкую и бесполезную тему. А когда наступит весна, давай съездим вместе в этот… ну, где живет твоя жена с детьми.

— Стратфорд.

— Ага, туда. И прихватим с собой замечательный подарок для лорда Гамнета.

— Ты очень добр. Ты всегда очень добр ко мне.

— Но, — продолжал Гарри, отходя от него и направляясь к окну, — ты должен сделать для меня кое-что. Написать еще одну поэму. Пусть она станет отмщением женщинам, всему их роду. — На улице начался дождь, ветки деревьев стучались в окно. — Особенно тем из них, кто помешан на идее брака и только и думает о том, как бы поскорее выскочить замуж. Я хочу получить еще одну книгу, снова увидеть в посвящении свое имя и выслушать по этому поводу поздравления от друзей.