Влюбленный Шекспир - Берджесс Энтони - Страница 11

Больше всего Уилл ненавидел вечерние скандалы Энн. В конце дня, когда супруги ложились к скрипучую кровать, доставленную из Шотери, Энн бранила мужа за его усталость. Все начиналось с того, что Уилл говорил:

— Нет, только не сегодня. Сегодня был трудный день. Перерыв в одну ночь нам не повредит.

— Ну да, — ехидно продолжала Энн, — если то, чем ты занимаешься, называется работой, то что же тогда, по-твоему, безделье? Тем августовским вечером, когда ты меня, можно сказать, изнасиловал, ты почему-то не вспоминал о работе, да и вообще чувствовал себя как надо. — Потом она начинала рассуждать о том, какой же он все-таки слабак и тряпка, и что если так пойдет и дальше, то у нее никогда не будет ни собственного дома, ни великолепных платьев, как у госпожи N, и вообще, только такое ничтожество, как Уилл, может довольствоваться местом подмастерья у нищего перчаточника. — Ты слабак, ты пустое место, я вышла замуж за слюнтяя! Богатейшие торговцы из Вустера добивались моей руки, но я отказала им всем, променяла их на тебя, потому что надеялась, что из тебя выйдет толк. А ты оказался такой же размазней, как твой отец, безвольным неудачником, начисто лишенным гордости.

Препираться с ней было бесполезно, поэтому Уилл просто закрывал глаза и забывался тяжелым сном. Но как-то раз душным вечером, уйдя в спальню, он взял гусиное перо и лист бумаги, чтобы записать несколько строк, придуманных днем во время работы. Он несколько раз повторил их про себя, оттачивая фразу:

И вот, в который раз, она его бранила

И управляла им — но только не любила[9].

Эти строки были словно выхвачены из какой-то увлекательной истории, которую при желании можно было бы сочинить. Но тут подала голос Энн, которая уже освободила от платья колыхающиеся груди.

— Вот на всякую ерунду вроде идиотских стишков у тебя время есть. А ублажить законную жену тебе некогда!

Уилл холодно ответил:

— Я ни за что не променяю ни одну свою строку даже на тридцать таких стерв, как ты.

— Ну да, ведь твой отросток, наверно, уже совсем завял. Можешь макать его в чернила вместо пера и писать им свои стишки. А я пойду поищу себе настоящего мужика.

— Долго искать придется. Хотя опыта в этом деле тебе не занимать.

— В каком смысле?

— Ты всю свою жизнь ловишь мужиков, но сумела поймать только меня. Да и то я тогда был смертельно пьян. Это лишний раз доказывает, что много пить — вредно.

— Да я могла бы взять любого, кого бы только пожелала.

— Ну да, так оно и было. Но среди всех этих парней идиотом был только я. Ведь я был у тебя далеко не первым, и даже не двадцать первым.

— Нет, это был ты, ты! — Лиф ее платья уже сполз на пояс, но Уилл по-прежнему сидел неподвижно, словно каменный памятник поэту, сжимая в руке гусиное перо. Перо едва заметно подрагивало. — Ты лишил меня невинности, налетел на меня, словно пьяный зверь, а потом вернулся снова, уже трезвым. А я, между прочим, до встречи с тобой была девственницей.

— Ну да, целкой нецелованной.

Энн кинулась к мужу, готовая выцарапать ему глаза за эти слова. Как истинный поэт, он невольно подметил красоту ее обнаженного тела, длинных рук, раскачивающейся из стороны в сторону пышной груди.

— Ну что, киска, царапаться будешь? — спросил он, перехватывая ее руку. Энн понимала, что одержать победу можно лишь притворившись, что это Уилл затеял борьбу, и в нужный момент ему поддавшись. Она, тяжело дыша, сопротивлялась еще некоторое время. Уиллу пришлось отложить перо, чтобы перехватить ее второе запястье. Потом ее гнев начал стихать, и в какой-то момент Уиллу показалось, что сейчас он вот так и овладеет женой, не раздеваясь и зажав ее у стены. Но затем его душу переполнила ненависть к этой блуднице, превратившей его в развратника и безвольную куклу. Энн была очень удивлена такой перемене, ведь она приготовилась к любви. Она споткнулась, запуталась в подоле платья и упала на колыбель со спящей Сьюзан. Малышка проснулась и громко закричала от страха. «Девочка моя маленькая, мой ягненочек!» — запричитала Энн, беря ее на руки. Сьюзан на минуту замолчала, чтобы перевести дух, и снова разразилась громким плаче. В соседней спальне тревожно заскрипела «кровать: у Гилберта начинался очередной припадок. Из спальни родителей были слышны кашель отца и тихое бормотание матери. В конце концов Сьюзан успокоилась и замолчала: Энн покормила ее грудью, обнаженной незадолго до того совсем с другой целью.

Она продолжала нашептывать этой крохе, плоду своего чрева, разные нежные слова и при этом с ненавистью поглядывала в сторону «сеятеля». Сеятель?.. И вдруг впервые за все время супружества в душе Уилла появилось ужасное подозрение, Мужчина, который женится на девственнице и держит молодую жену в разумной строгости, никогда не поймет этой боли. Не исключено, что Сьюзан действительно родилась от него, от Уилла, но с таким же успехом она могла быть и не его дочерью. И как только он, идиот, не додумался до этого раньше! Конечно, он не разлюбит бедного ребенка (наоборот, из-за утраты подлинных кровных уз его чувства к Сьюзен должны стать еще сильнее), но зато у него теперь есть полное право — Уилл думал об этом с большим злорадством — не заботиться о матери девочки. Он не хотел говорить об этом с Энн и даже мысленно поклялся никогда, пусть и в пылу гнева, не поднимать этот вопрос, потому что истину он все равно не узнает никогда. Равно как не узнает ее ни сама Энн, ни кто-либо другой.

Теперь Уилл думал о том, что после утомительного рабства в супружеской постели ему нужно уйти из дома и вернуться к прежней холостяцкой вольнице. Будет неправильно и несправедливо развратничать под крышей отцовского дома, тем более сейчас, когда ни о какой любви не может быть и речи; он должен встать с кровати, по праву принадлежащей Энн. И вообще, пора уехать из этих мест в поисках лучшей доли, ведь Гилберт уже научился тачать перчатки по заданному образцу.

Правда, на его изделиях то и дело или не хватало пальцев, или же их оказывалось больше, чем следует, так как считал он из рук вон плохо. Часто на перчатках Гилберта не оказывалось большого пальца, как будто он был кем-то откушен, но Гилберт мог еще всему научиться. Джоан тоже могла бы помогать отцу в мастерской, ведь благодаря ее новой сестре на ее долю теперь приходилось гораздо меньше работы по хозяйству. Ричард, которому уже исполнилось девять лет, вполне мог бы доставлять перчатки заказчикам. Так что Уиллу можно будет отправиться в другой город и обосноваться там, а заодно и заработать немного денег, поправив тем самым скудный семейный бюджет. Но он все медлил и откладывал отъезд. В гневе на Энн было свое очарование; кроме того, Уиллу казалось, что во время бесстыдных ночных утех, отказаться от которых он так и не смог ему удавалось стать ближе к своей забытой богине (перед ним открывалась какая-то темная дорога к ней, но всякий раз не хватало смелости ступить на этот путь). Доказательством тому могли быть новые сюжеты, придуманные Энн для ночных забав: например, когда она становилась на колени и изображала смиренную монахиню на молитве. Итак, прошло лето, приближалась зима, и до Уилла дошли слухи, что Энн Уэтли вышла замуж за какого-то юношу из Банбери.

Той зимой Гилберту приснился кошмарный сон, и на следующее утро, которое выдалось на редкость пасмурным и морозным, он рассказал о своих видениях за завтраком.

— Я видел головы. Да… отрубленные головы, все в крови. А над ними летали большие птицы. Да… они выклевали сначала один глаз, потом другой.

Джоан глупо засмеялась, и от этого Гилберт так разволновался, что даже опрокинул свою кружку с разбавленным элем. Уилл нервно поежился.

— Да, я видел, — выкрикнул Гилберт, — это было в Лондоне, и не смейтесь, я не вру. Потому что эти головы были насажены на высокие колья, и я видел их собственными глазами, А еще там была река и большой мост, да… И одна голова была похожа на нее. — Он взглянул на мать, как будто видел ее впервые. На этот раз не засмеялся никто, даже дурочка Джоан. Мать же при этих словах мертвенно побледнела.