Трепет намерения - Берджесс Энтони - Страница 7

— Вы имеете отношение к тайной полиции?—спросила Бригитта, что-то аппетитно уплетая (на лбу у нее выступили крошечные капельки пота).—Мой муж скоро станет доктором. (Я не понял связи.)

Роупер объяснил жене, что это только в Германии «доктор» является первым ученым званием, и добавил:

— А что касается тайной полиции, то в Англии, насколько мне известно, ее не существует.

— Могу подтвердить это со всей ответственностью,—сказал я.

— Мой муж,—сказала Бригитта,—занимается науками.

— Ваш муж станет знаменитостью. В другое время польщенный Роупер покраснел бы, не сейчас он был всецело поглощен едой.

— Значение науки будет расти,—сказал я.—Работа ученых над новыми смертоносными видами оружия—важная часть усилий по мирному восстановлению страны. Ракеты вместо масла.

— По-моему, на столе достаточно масла,—сказала, жуя, но сохраняя каменное лицо, Бригитта.—Я вас совсем не понимаю.

— Я говорю о «железном занавесе». Мы не знаем, что на уме у русских. Мы хотим мира, поэтому должны готовиться к войне. Тридцать восьмой год кое-чему научил.

— Надо было научиться раньше,—сказала Бригитта, приступив к сыру.—Надо было знать раньше.

Роупер добродушно растолковал ей, что я имел в виду.

— Главным неприятелем была Россия,—сказала Бригитта.

— Врагом?

— Ja, ja, Feind. Врагом.—Она впилась зубами в кусок хлеба, словно то была пресуществленная сталинская плоть.—Германия сознавала это. Англия не сознавала это.

— Так вот почему немцы уничтожали евреев.

— Международный Bolschewismus,—сказала Бригитта с видимым удовольствием.

Тут Роупер мобилизовал все свое красноречие и произнёс длинную тираду, на всем протяжении которой Бригитта, как и положено учителю, внимательно его слушала, одобрительно кивала, подсказывала и иногда поправляла.

— Мы, британцы,—начал Роупер,—должны признать, что почти во всем виноваты сами. Мы были слепы. Все, чего хотела Германия,—это спасти Европу. Муссолини в свое время хотел того же, но ему никто не помог. Мы не имели реального представления о мощи и намерениях Советского Союза. Теперь мы уже кое-что понимаем, но время упущено. Лишь три человека не питали никаких иллюзий, однако мы вылили на них ушат грязи. Из них остался в живых только один.—И, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, Роупер уточнил:—Испанский генерал Франко.

— Знаю я твоего мерзавца Франко,—огрызнулся я.—Не забывай, что я год прослужил в Гибралтаре. Франко спит и видит, как бы его у нас оттяпать. Что за чушь ты городишь!

— Чушь городите вы,—сказала Бригитта. (Эта девочка быстро усваивала новые обороты!)—Надо слушать, что говорит мой муж.

Роупер распалялся все сильнее, но я простодушно утешал себя тем, что, окунувшись в свои исследования,—а произойдет это уже скоро,—он позабудет обо всем на свете, включая и бредовые мысли, которыми его пичкает настоящий враг. Тем не менее, меня бесило то, что он нес: Англии следует, видите ли, извиниться перед вонючей Германией за причиненные ей страдания. Я терпел, покуда мог, но в конце концов, взорвался:

— Да как ты можешь оправдывать жестокость, с которой они подавляли любую свободную мысль, любое слово, или то, что гордость немецкой нации—такие люди, как Фрейд или Томас Манн, должны были покинуть страну, иначе бы их растерзали.

— Марагобуматели,—сказала Бригитта.

— Если уж начал войну, то приходится вести ее повсюду,—сказал Роупер.—Война—это уничтожение врагов, а они не обязательно должны быть где-то далеко. Самые коварные враги—дома. Неужели ты думаешь, что кто-то с удовольствием высылал из страны лучшие умы? Просто с ними было невозможно спорить. Их нельзя было ни в чем убедить. Да и времени на эти не хватило.

Я хотел что-то сказать о цели, которая не оправдывает средства, но вдруг мне пришло в голову, что ведь и военнопленные подбрасывали бритвенные лезвия в корм для вражеских свиней и что, хотя нацисты и бомбили Ковентри, но и мы бомбили Дрезден. Что на жестокость мы отвечали жестокостью. Что стрелять в детей и стрелять в Гитлера (который в итоге сам покончил с собой)—не одно и то же. Что история—это нагромождение противоречий. Что фашизм явился неизбежной реакцией на коммунизм. Что, возможно, встречаются евреи, похожие на тех, которых изображал отец Берн. Но тут я очнулся. Кто это мне так промыл мозги? Я взглянул на Бригитту, но в ее глазах читалось только одно— секс. Я стиснул зубы, охваченный безумным желанием: прямо сейчас, на полу, на глазах у Роупера. А вслух я произнес:

— Ты стал похож на отца Берна с его «Англией—поджигательницей войны» и «Евреем, трясущимся над деньгами». Вы прекрасная парочка.

— Я уже не говорю о церкви!—воскликнул Роупер.—С еврейским смирением подставлять другую щеку! Нация от этого хиреет. Ницше прав.

Бригитта одобрительно кивнула.

— Что вы знаете о Ницше?—спросил я.—Уверен, что вы не читали ни одной его строчки.

— Мой отец…—начала Бригитта, а Роупер пробормотал:

— Краткое изложение его философии печатали в «Ридерс дайджест».—Роупер был честным малым.

— …в школе,—докончила Бригитта.

— О Господи! Чего тебе нужно?—спросил я у Роупера.—Крови, железа, черной магии?

— Нет, ничего, кроме работы. Первым делом я хочу получить ученую степень, а затем сразу приступлю к исследованиям. Нет,—повторил Роупер удрученно (возможно, из-за переедания: он умял полкурицы, увесистый кусок ветчины, перепробовал все четыре вида сыра и при этом не жалел хлеба),—мне не нужно ничего, что может вызвать войну или сделать се еще более жесткой. Я не хочу отвечать за трупы, за несчастных детей…

— За моего отца,—сказала Бригитта.

— За твоего отца,—согласился Роупер.

Словно тост подняли… Можно было подумать, что вторую мировую войну и начали-то только для тоги, чтобы уничтожить герра Как-Его-Там.

— Да,—сказал я,—и за моего дядю Джима, и за двух детей, которых поселили в доме у моей тетки Флори (думали, там безопасней, а их в поле бомба накрыла), и за всех несчастных евреев, черт их подери, и за протестовавших против войны интеллектуалов.

— Вы говорите правильно,—сказала Бригитта,—черт подери евреев.

— Такая война не должна повториться,—сказал Роупер.—Великая страна лежит в руинах.

— Ничего, зато есть что пожрать. Прорва датского масла и жирной ветчины. Самые отожравшиеся мордовороты в Европе.

— Пожалуйста, не называй соотечественников моей жены мордоворотами.

— Мордоворот—это что?—спросила Бригитта.—Твой неприятель говорит понятно.

— «Приятель—непонятно»,—поправил я.

— Янки и большевики обгладывают кости великого народа,—сказал Роупер.—И французы-поганцы туда же. И британцы.

Внезапно в моем мозгу грянул антифон[28] двух коров: «Пал, пал Вавилон»[29] и «Если я забуду тебя, Иерусалим»[30]. Я сказал:

— Ты всегда мечтал о цельном универсуме[31], но это глупость и тавтология. Запомни: сегодня мирных наук не осталось. Те же ракеты, что летят в космос, могут взрывать вражеские города. Ракетное топливо способно помочь человеку оторваться от земли—или оказаться в ней.

— Откуда ты знаешь про ракетное топливо?—удивился Роупер.—Я же ничего не говорил.

— Догадался. Знаешь, мне лучше уйти.

— Да,—мгновенно откликнулась Бригитта,—лучше уйти.

Я взглянул на нее,—сказать, что ли, пару ласковых?—но ее тело лишало дара речи. Возможно, я уже достаточно наговорил. Возможно, я даже был невежлив: как-никак, в задних зубах у меня застряли кусочки дядюшкиной ветчины. Возможно, я был неблагодарным.

— Мне до дома добраться целое дело,—сказал я Роуперу.

— Мне казалось, ты живешь в Престоне.

— От Престона до моего городка еще ехать на автобусе, так что надо успеть хотя бы на последний.

— Что ж поделаешь,—уныло произнес Роупер.—Я очень рад, что мы увиделись. Непременно приезжай еще.