Путь, исполненный отваги - Беразинский Дмитрий Вячеславович - Страница 46

И все это разбилось о картинку в стиле «Маша и медведь» – на поляне мужичонка привязывает к осине брюхатую молодицу лет семнадцати. Молодица раз в минуту оглашает вопль стенаниями, а мужичок, тоже всхлипывая, вершит свою адскую работу. Где-то на заднем плане пасется лошадь – гнедой мерин и, чихая на психоделию, жрет сочную лесную мураву. Телега ему ничуть не мешает. Он даже не привязан, но не убегает – без хозяина в лесу он станет роскошным обедом для волчьей стаи, которых ой как много в русских лесах.

«Группа перехвата» толпится за ближайшим кустом лощины. Наконец Костя тыкает пальцем в себя, а затем в Ростислава и машет рукой. Добры молодцы выходят из-за укрытия и не спеша подходят к крестьянину. Ботинки диверсанта – вещь удобная, ни сучок не стрельнет, ни листок не хрустнет. Стоят метрах в двух от семейной сцены.

– Ну, полно реветь, Фроська-дура, – вздохнул мужичонка, – кто тебя в малину гнал, когда листопад во дворе? Теперя поздно лить слезы – умрешь все равно. От его никто родить не смог – все померли. Слава Богородице, мужики одолели упыря, больше бабы подыхать из-за него не будут. Реви-реви, дура, – всхлипнул мужик, – мамка вон твоя дома тож по-лешачьи голосит. Две дуры!

– Чего, дядя, голодный год? – внезапно спросил Костя.

Крестьянин медленно обернулся и замер, как заяц перед кактусом. Затем перекрестился. После снял шапку и бухнулся в ноги.

– Вот, Ростя, и я о людской гордости. Увидал, не понял – сразу в ноги.

– Менталитет! – вздохнул Ростислав. – Гордый холоп все равно что глист дрессированный.

– А чо глист? – не понял Волков.

– А чо холоп? – Каманин нес ахинею, порол чушь, валял дурака. На крестьянина ничего не действовало.

Наконец Костя не выдержал:

– Ты встанешь, человече, или нет? Мужик подумал, встал. В руках кусок пеньки.

– Кто вы, люди добрые? – наконец спросил он.

– Сами мы не местные, – популярно начал объяснять Костя, – отстали от поезда.

– Документы с хатою сгорели, – подхватил Ростислав.

– Чего? – оттопырил ухо мужичонка.

– Техпаспорт на горбатый «Запорожец», фотография девять на двенадцать и справка из кожвендиспансера! – проорал Константин.

– Звать как? – ласково спросил Каманин.

– Федькой люди кличут, – ответил мужик, пугливо озираясь. – Федька Рваный.

– Не бойся, лошадка нас твоя не интересует, – так же ласково продолжил старший лейтенант. – Ростя, проверь, что с бабою – чевой-то я давно звуков из того района не слыхал.

– Сомлела девка, —тотчас отозвался Каманин, – ну, чего уставился, как хрен на бритву?

Федьке было все по барабану. Стоят двое в чудной одеже – пятно коричневое налезает на два зеленых, говорят что-то. Один высокий, выше Федьки на полторы головы... А Федя – не самый низкий в деревне... Другой еще на голову выше первого. Наверняка оборотни. Эх, черт, завозился с Фроськой, замешкался. А нечистые уже тут как тут... Теперь каюк обоим.

– Я спрашиваю, зачем девку к дереву привязал? – заорал ему в ухо, склонившись, Константин.

– Погодь, Костя, я сама спрошу, – остальные пятеро вылезли из укрытия и беззлобно улыбались.

Федор замочил портки. Где-то должно быть их гнездо. Эх, не успеет передать в село – утречком бы явились мужички с дрекольем – живо бы всю нечисть перебили!

– Слышь, дядя, деревня твоя далеко? – спросила Инга, наклоняясь к нему.

Даже эта девка была выше его на полголовы. Внезапно Федор достал из-под исподнего свой нательный крест – приличный кусок позеленевшей меди и что было силы приложился по голове Инги. Брызнула кровь. Девушка осела на мох. Кеша бросился к ней.

– Что ж ты, дядя! – сграбастал его за грудки Костя. – Мы с тобой по-хорошему, а ты черепа крушить!

Отобрав у мужика крест, он поднес к его носу не самый маленький кулак.

– Слушай меня, псих, – прошипел он, – грюкну в ухо, мало не покажется. Тебя просто спросили, зачем девку в лес привез?

Федька, наконец, понял, что от него хотят.

– Дык она ж брюхатая! – буркнул он, ковыряя ногами, обутыми в старые лыковые лапти, мох.

– Вот это повод! – развеселился Волков-младший.

Инга встала и, держа перевязочный пакет на разбитой голове, приблизилась к Рваному.

– Я тоже брюхатая, – тихо сказала она, – так и что?

– Дык она ж от упыря брюхатая! – воскликнул потерявший терпение мужик. – Что с вами толковать!

Мало-помалу выяснилось, что лет триста по соседству с деревней жил упырь – здоровенный субъект мужского пола, совершенно дикий, живший охотой на всякого зверя. Людям он сильно не надоедал, наоборот, в лютые зимы отгонял от деревни медведей и волков. Единственное неудобство – самки у упыря, не было, и он пользовал заблудившихся в лесу баб. Пойдут девки в лес за ягодами аль грибами, и тут уже смотри – не отставай, не теряйся!

Все бы ничего – примирились бы люди с байстрюками упырьскими, да ни одна из баб от беремени не разрешилась – великоват был плод для человеческого организма. Поэтому и повадились крестьяне всех молодиц на сносях, в отношении которых было подозрение, свозить в лес – дабы своими криками не пугали деревенских детей. А упыря дня два назад перехватили сидевшие в засаде мужики числом в двенадцать душ и таки прибили. Здоров был упырь – ростом пять сажен и весом пудов двенадцать. Но и мужики не лыком шиты – немой Герасим прыгнул на шею упыря, трое подмогли и держали нечистика в воде, пока не захлебнулся. И кто теперь будет зверя от деревни зимою отгонять? Кабы одну-две бабы в год – не страшно, специально бы самых страхолюдин в лес отправляли, нечистику на бабье лицо плевать. А так почти раз в месяц приходилось отвозить в лес очередную брюхатую зареванную девку.

– Ясно! – вздохнул Константин, выслушав стенания Федора. – Отвязывай девку, мы ее с собой возьмем. Сколько ей носить осталось?

– Не ведаю, – пожал плечами мужичонка, – да и ей откуда знать... Так не умрет Фроська-то, что мне старухе передать?

– Передай ей три рубля, – сказала Инга, протягивая мужику пригоршню серебряных монет, – будет жить дочка ваша. Может, когда в отведки приедете...

Федька обрадованно сгреб серебро и, шмыгая носом, попросил:

– Ты, боярыня, не сердись-то, чо я тебя нательником звезданул – думал, нечисть средь бела дня за дочкой заявилась. Пошли вам бог!

И когда пришельцы уже почти скрылись в лесу, он крикнул вслед:

– Эй! А вы хоть что за люди? Куда шли?

– Драг нах Москау! – донеслось до него сквозь шелест листвы.

Фроська, молодая шестнадцатилетняя девка, лежала на кровати в одной из кают и тревожно вслушивалась в гул турбин. Вспоминала мамку, тятьку и семерых братьев: Семена, Григория, Тимофея, Мартына, Никифора, Акинфия да Фрола. Вспоминала свою хату с большой теплой печкой и облезлую кошку Дуську, которая вечно клянчила молока. Вспоминала корову Рябинку и борова Ваську.

Вспоминала миг, когда на нее в лесу навалился здоровый мужик и грубо сорвал цветок девственности. А затем ожидание неумолимой смерти. Она знала, что никто из деревенских баб не смог родить дите, замешенное на нечистом семени. Как ее волокли по лесу, она помнила смутно. Несколько молодых сильных мужиков притащили ее на берег, где стояла огромная, как сарай у соседа, лодка. Люди добрые, пошлите скорую смерть грешнице! И зачем она пошла тогда в лес – прав тятька, но как магнитом тянуло в заснеженную синеву!

Скрипнула дверь. Вошла невысокая красивая женщина в белом одеянии, белее монашеского. Она поставила небольшой кожаный ящик с ручкой у изголовья кровати и тихо сказала:

– Здравствуй! Я – Анастасия Ратиборовна. Тебя звать как?

– Фрося! – тихо ответила девушка.

– Я – врач-акушер, – представилась женщина, – это значит, что я знахарствую больных и принимаю роды. У женщин, конечно, мужики еще не сподобились. Я должна тебя осмотреть.

В смущении, закрыв глаза и пунцово покраснев, Фрося позволила себя осмотреть и ощупать. Анастасия Ратиборовна задрала ее исподнее, убрав мельком пучки шалфея, прикрепленные с обратной стороны для уменьшения неприятных запахов, помяла пальцами живот. Вставив в уши странные штуковины, принялась водить по Фросиному животу черной холодной коробочкой.