Путь, исполненный отваги - Беразинский Дмитрий Вячеславович - Страница 16

– Такое чувство, будто меня облапали! – пожаловалась Маша. – Пожалуй, нужно одеться.

Следующим вечером Маша и Ростислав шли домой вместе. Отрывной календарь чуял скорую смерть: тридцатое декабря – два дня до Нового года. Под сапогами скрипел снег, ярко светили фонари. На небе была уйма звезд – завтра обещали мороз до тридцати градусов. Тысяча девятьсот семьдесят восьмой год стучался в двери, поскрипывая и потрескивая замерзшими деревьями и заиндевелыми опорами освещения.

– Помню, в декабре двадцать первого была точь-в-точь такая погода, – внезапно сказал Ростик, – только фонари светили керосиновые, и на лицах людей не было улыбок, конечно. Электричество включалось на пару часов, отопление разморозилось. Люди замерзали сотнями...

– Что это тебя, Ростик, на воспоминания потянуло? – спросила Маша. Она уже была в курсе относительно профессорских мозгов мальчугана, но все равно от легкого офигения не избавилась.

– Очень похоже, – ответил малыш, – но Москва, а не Минск. И время другое. Мне – двадцать девять лет. Я полон надежд и разочарований. Свирепствует красный террор, Ленин готовится отойти в лучший мир. Хотя по сравнению с тем, во что он превратил мир нынешний, лучшим покажется любой.

– Трудное время было?

– Страшное, Машенька. Полная анархия. Отсутствие власти позволяет многое... Одинокой женщине страшно пройти по улице днем, а уж ночью... Ночью и мужчины боялись выходить из дому без оружия. Если бандиты пощадят, то ограбят комиссары. Или загребут на гражданскую.

– Сейчас поспокойнее, – сказала девушка, – по крайней мере женщине.

– Все в мире относительно, – грустно улыбнулся Ростик, – людей превратили в серую массу. Человек в семь лет становится октябренком, в девять – пионером, в четырнадцать – комсомольцем. Невзирая на собственное мировоззрение. Как это еще в партию не загребают поголовно?

– Ну что ты говоришь? – возмутилась Маша. – Советский Союз – самое передовое и демократическое государство в мире!

– Ты хоть знаешь, что такое демократия? – полюбопытствовал паренек. – Вы привыкли оперировать словами и словосочетаниями, не вдаваясь в их смысл. Что ты, например, знаешь о крепостном праве в России?

– Ну, было такое право. Отменено в тысяча восемьсот шестьдесят первом году.

– Чушь! – фыркнул ребенок. – Оно не отменено до сих пор. И я тебе это докажу. Паспорта крестьянам у нас начали выдавать только недавно. А до тех пор председатель колхоза имел все права задерживать молодежь в колхозе. Деньги за свой труд крестьяне начали получать тоже сравнительно недавно. А система прописки, сохранившаяся у нас неизвестно с каких времен! Мы, равно как и крепостные, не можем ничего поделать с этой системой! Если ты куда-нибудь уезжаешь на срок более трех месяцев, будь любезен, предупреди военкомат и паспортный стол! Приехал куда-нибудь – будь любезен получить временную прописку!

– Пришли, господин спорщик! – улыбнулась Маша. —Но согласись, что не все так плохо. У нас бесплатное образование и медицинское обслуживание, всеобщая грамотность. В то время как при царе люди были в деревне почти полностью неграмотны...

Ростик фыркнул с еще большим негодованием. Пока Маша отпирала входную дверь, он успел еще несколько раз фыркнуть.

– Кто тебе это сказал? Перед Первой мировой войной в центральных областях России было почти девяносто процентов грамотного населения. Медицина бесплатная тоже была. У нас в университете детям малоимущих платили стипендию, и они, кстати, не боялись, что после окончания сего заведения их направят в каракумские пески обучать чабанов основам навигации.

Ростик передохнул и продолжал:

– То, чему вас учат в школе, – есть утилизация истории. Перекрой ее на новый лад. Большевики пытаются замазать собственные грехи. Ты вот, например, не знаешь, что во второй половине тридцатых годов было репрессировано более десяти миллионов человек – как вся Белоруссия. Люди днем веселились, а по ночам колотились от страха, ожидая «черного ворона». Колотились все: начиная от дворников и заканчивая членами правительства. Даже о Великой Отечественной войне на пятьдесят процентов – враки. Эта война – следствие неудачной попытки коммунистов установить в Германии прокоммунистический режим. Спросишь, откуда я это знаю, если сам недавно вылупился из яйца? Зато я свободен от шор, которыми закрыты ваши души!

Мальчик выпил немного сока, что налила ему в кружку Маша, и устало продолжал:

– Поскольку ты будешь членом нашей семьи, а я еще не слишком вышел из грудного возраста, то могу говорить свободно. Иначе ты могла бы донести мои диссидентские настроения, и меня бы арестовали. Вот, Машенька, а ты говоришь о какой-то демократии. Вот и вся демократия. Всех, кто мыслит инако, – за решетку, либо за границу! Мы с тобой будем еще много разговаривать на эту тему – мне, честно говоря, не по себе, оттого что рядом слепой человек, но упаси тебя бог поделиться с кем-нибудь своими сомнениями! Кто надо стуканет кому надо. Папочкин телефон наверняка на прослушивании стоит, так что лучше по нему не откровенничать. Даже в той комнате, где стоит телефон, лучше не говорить ничего лишнего.

– Почему? – поперхнулась соком Маша. Она внимательно слушала мальчика и грустно кивала головой.

– В КГБ не дураки сидят. Они знают, что интеллигенция – наиболее опасная часть нашего общества. С этой прослойкой постоянные проблемы. Имеющий мозги склонен размышлять, а при зрелом размышлении слишком много тайного становится явным.

Глава 7. Унтерзонне. 265.

Рокировка (начало)

Над Парижем сгущались сумерки. Эта планета была еще более наклонена к плоскости эклиптики, чем Земля, поэтому сумерки здесь растягивались на несколько часов. Рассвет соответственно длился не менее. Летом в Париже наблюдались белые ночи, а зимой светлое время суток не превышало пяти часов.

Нынешнее лето изрядно затягивалось, поэтому никого не удивляло, что в конце сентября в Сиенне полно любителей купания. Чуть ниже городского пляжа начиналась портовая зона – гордость короля Франко, Людовика IX. У двадцати пирсов было пришвартовано около тридцати судов из разных стран: балтийские коги, свейские кнорры, бритские шнявы, ромейские галеры. У последнего пирса стоял на боевом дежурстве трехпалубный клипер «Отважный» – боевое судно государства Франко. Поскольку клипер был довольно-таки громоздкой и неуклюжей парусно-паровой машиной, то его подстраховывали четыре однопалубных глиссера, принадлежащих к вооруженным силам Белой Руси.

Однажды Людовик отважился прокатиться на одном из глиссеров, которым командовал старый забияка Василий Латыш. Так как ширина Сиенны в виду Парижа не превышала километра, то Василий не решился преодолеть стоузловый рубеж. Но и ста узлов Людовику хватило за глаза. За три часа они успели посетить Па-де-де, перекусить у тамошнего губернатора, осмотреть заложенный на только что законченной верфи линкор «Белая Русь» с планируемым водоизмещением около двадцати тысяч тонн, а также вернуться в Париж. В британском проливе Василий все-таки рискнул дать глиссеру самый полный – двести узлов, правда, на палубу не выпустил никого.

– Смеетесь, ваше величество! – отмахивался он от настойчивых просьб короля. – Вас моментом снесет в море, а мне затем светит трибунал.

– Но капитан! – пытался слабо возражать Людовик.

– Нет, я сказал! Видите – скалы показались, – указал Вася в сторону горизонта.

– Что это? – спросил огорченный король.

– Британия! – торжественно объявил капитан. – Все, идем домой.

Почти у самого Парижа Людовик все-таки вымолил себе право – постоять минутку у штурвала. Минутка эта растянулась до десяти, а в финале король едва не столкнулся с земснарядом, который усердно углублял фарватер. Борясь с искушением отвесить его величеству подзатыльник, Василий моментально изменил курс, и глиссер проскочил в считанных метрах от драги.

На причале стояла королевская безлошадная карета – горбатый «Москвич», доставленный с базы. Сей диковинный зверь принадлежал Шуре Лютикову и был лично им преподнесен в дар властителю Франко. Предварительно, конечно, в нем поковырялись молодцы из ремвзвода, в результате чего анахронизм приобрел крейсерскую скорость 60 километров в час в целях личной безопасности монарха. Правил Людовик лично, не подпуская к рулю никого, за исключением старого Жака.