Забытый - Бенуа Пьер - Страница 4

Надо прибавить, что все татары бросали по сторонам взгляды далеко не кроткие. Я теснее прижался к своему камню, смертельно боясь, как бы не заржала Микет. Но бедняжка спала и не выдала.

Когда последний татарин миновал меня, я вернулся с бьющимся сердцем к себе в хижину. Не стану скрывать, что эта кавалькада произвела на меня достаточно скверное впечатление. Уже по другим мотивам, я с нетерпением стал поджидать наш эскадрон. А он, очевидно, запаздывал.

Утром я еще подумывал отправиться ему навстречу. Теперь мне показалось безумным рисковать попасться вместе с Микет в руки этих новых татар.

Я уселся наземь и глубоко задумался.

Наступила ночь. Я глаз не мог сомкнуть. Напряженно прислушивался, стараясь уловить звуки лошадиного топота, — напрасно. Да если бы я и услышал их, — какая гарантия, что Это был бы мой эскадрон, а не новый отряд татар?

И снова рассвело. Сомнений больше быть не могло: мои товарищи не приедут. И в самом деле, что за дикая идея пришла не остаться здесь, вместо того чтобы вернуться в лагерь вместе Обионом, согласно приказу командира? Может быть, еще не поздно…

Микет отдохнула и была свежа, как розочка. Я быстро оседлал ее. Мы вместе с ней спустились на шоссе. Тут я вскочил седло и галопом помчался по направлению к скалистому ущелью, которое привело нас сюда два дня тому назад.

Вечер надвигался, когда я выехал к озеру, на берегу которого стоял лагерем наш эскадрон. Мрак сгущался все больше. Я скоро узнал место, на котором сам размещал недавно походные кухни. Сомнений быть не могло. На земле, в куче золы, еще дымилось несколько головешек.

Никого…

Предоставив Микет самой себе, я зашел в глинобитный домик, где помещался раньше штаб. И там — пусто и тихо.

Эскадрон ушел. Ушел, покинув меня на произвол судьбы…

Сколько я ни искал по всему лагерю, я не нашел ни малейших остатков съестных припасов. Сколько труда мне стоило все это время внушать нашим стрелкам правила бережливости и порядка при расходовании продуктов! Ах, скоты! На каждом шагу они эти правила нарушали, а на этот раз соблюли в точности. Ни краюхи хлеба, ни зернышка кофе, ни кусочка сахара!

Зато там, где стояли лошади, я нашел немало рассыпанного овса. Микет, по крайней мере, не придется голодать. В конце концов, это важнее всего. Ей нужны силы, чтобы унести меня подальше от этих злополучных мест.

Но по какой дороге направиться? По зрелом размышлении я решил, что выбора, в сущности, нет. Очевидно, лучше всего для меня было бы догнать моих товарищей, хотя они поступили в отношении меня таким образом, что всякий культурный человек строго осудил бы их. Но как угадать, в какую сторону они ушли? Мне не везло: я несомненно перепробовал бы все неподходящие дороги, прежде чем выехать на настоящую. А к тому времени Микет окончательно была бы разбита на ноги, и я пропал бы с голоду.

Итак, оставался один выход: снова направиться скалистым ущельем к прекрасному шоссе с камнями, отмечающими километры. Куда-нибудь да доведут они меня, эти камни, черт возьми! Да, понимаю, вы хотите сказать: а татары? Ну что же? Быть может, они вовсе не так жестоки, как рассказывают. Положим, они собирались выжечь глаза Михаилу Строгову, — это нам известно. Но по правде сказать, этот капитан и царский фельдъегерь начинал испытывать их терпение. И, кроме того, не было ли присутствие мотоциклистов в рядах вчерашних татар верным признаком того, что прогресс, смягчающий нравы, оказывает свое влияние и на них? Да, наконец, повторяю, выбора у меня не было.

Вот почему заря третьего по счету дня застала меня снова скачущим по знаменитой дороге. Но напрасно я опасался встреч с татарами — на этот раз ни тени, ни малейшего признака хотя бы одного татарина. Микет была в собачьем настроении. Надо войти в ее положение. Вся эта езда взад и вперед должна была казаться ей совершенно бесполезной и бессмысленной.

Погода зато была чудесная. По мере нашего продвижения в глубь страны пейзаж менялся: из дикого и величественного он становился веселым и цветущим: зеленые рощи, в долинах — прозрачные ручейки, с низко нависшими над водой ивами по берегам. Если бы сюда несколько шале, — точь-в-точь предгорья Юры.

Вдруг Микет шарахнулась в сторону, да так, что я чуть было не вылетел из седла. Только я уселся — та же история. Виною всему оказался забавный предмет, внезапно появившийся перед нами, — моя фессалийская кобылка едва не налетела на него.

Это был шест, вышиною метра в два, заканчивающийся синим диском, с нарисованными на нем белыми полосами и зигзагами.

Нетрудно представить себе мое изумление, чуть не столбняк, когда я прочел надпись на доске:

Attention. Tournant dangereux1.

Машинально, я перевел свою кобылку на шаг.

Когда мы спустились вниз, по дороге, действительно довольно коварной, я увидел второй диск. На нем были начертаны четыре слова:

Merci pour les enfants2.

Тогда, остановив Микет, я присел у края дороги, возле канавы, руками схватился за голову и, сжимая ее изо всех сил, старался привести в порядок разбегающиеся мысли.

Сухо щелкнул выстрел. Я инстинктивно прилег в канаве, стараясь стащить в мое убежище и Микет. Но она не поддавалась. То ли еще видела храбрая лошадка там, на Вар даре!

Новый выстрел. Я вытянулся еще больше. Из моей канавы мне видны были глаза Микет, веселые, почти лукавые. Чуть приподнявшись, я рискнул выглянуть.

В этом месте моего рассказа я все свои надежды возлагаю на то доверие ко мне читателей, которое я, вероятно, уже успел заслужить своей искренностью. Из опасения утратить это доверие я не замедлю описать картину, представившуюся моим глазам.

По ту сторону дороги был пруд, затененный цветущими деревьями; к нему вела усыпанная песком дорожка; зеленые лужайки раскинулись по берегам. Под деревьями шесть человек, из них одна женщина, завтракали, весело болтая и смеясь. Они пили шампанское. То, что я принял за выстрел, было хлопаньем пробок.

Маленькая компания пела и хохотала. Семейный праздник, вероятно… очень мило…

В эту минуту случилось то, что решило мою судьбу. Микет было скучно. Она, должно быть, не совсем понимала, что я делаю в своей канаве. Словом, она заржала.

Нельзя сказать, чтобы ржание Микет произвело особое впечатление на собравшихся. Но тем не менее один из них поднялся и направился в нашу сторону. Колебаться было нечего. Я встал на ноги и выбрался из канавы.

Увидев меня, подходивший мужчина издал возглас удивления и обратился ко мне на совершенно мне незнакомом языке.

Мой внешний вид, надо думать, его не удовлетворил. Он обернулся к своим собеседникам и усиленно замахал руками. Два человека из четырех отделились от группы и направились к нам.

Как и первый, это были молодые люди лет около тридцати. Одеты они были различно. На самом высоком, том, который окликнул меня, был костюм вроде костюмов тех татарских наездников, что взволновали меня третьего дня вечером. Но, судя по дорогой материи, тонкой отделке шлема с насечками из серебра, драгоценным камням, украшавшим ручки револьверов и рукоятки кинжалов, торчавших за поясом, — он был начальником.

На двух других, ростом поменьше, были плоские фуражки с короткими козырьками и форма, напоминающая форму русских пехотных офицеров.

Моя форма, видимо, очень их заинтересовала. Указывая на меня, они обменивались между собой фразами, быстро сыпали словами горлового оттенка. Я ничего не понимал во всей этой сцене. И, что вполне естественно, хотел поскорее узнать, какая участь меня ожидает. Они продолжали бы, вероятно, ссориться до бесконечности, если бы с лужайки не донесся вдруг звонкий голос.

— Однако! Вы очень любезны, нечего сказать. Все бутылки пусты, а пробочник унес с собой Николай Баранович. О — э! Николай Баранович!