Владетельница ливанского замка - Бенуа Пьер - Страница 33

— Будьте справедливы. Спросите у тех, которые сражались в Киликии на Тавре. Они вам скажут…

— Я не оспариваю ни его способностей, ни его храбрости. Но на чем я настаиваю, на чем никто не помешает мне настаивать, так это на том, что он принадлежит к самой отвратительной для меня породе: к офицерам-политиканам.

— Думаю, — важно сказал лейтенант Пфейфер, у которого была способность резюмировать разногласия одним глубокомысленным словом, — думаю, что капитану Домэвру выгоднее было бы оставаться под начальством генерала Приэра.

Я думал то же самое. Я был даже в этом вполне убежден.

Генерал Приэр отплыл в пятницу. С сердцем, полным бесконечной тоски, я смотрел на уносивший его пароход. Накануне он представил меня моему новому начальнику, со словами, глубоко меня тронувшими.

На следующий день я пришел в свое бюро, как и всегда, к девяти часам.

— Капитан, — сказал курьер, — полковник спрашивал вас уже два раза.

Я вошел в его кабинет в дурном расположении. Занятия начинались у нас в девять часов. Я решил немедленно ответить на первое же замечание. Но он не сделал мне никакого замечания.

Это был человек среднего роста, с острым взглядом, в пенсне, благодаря которому он мог незаметно рассматривать людей. У него были маленькие рыжеватые усы.

— Садитесь, — сказал он.

На столе, рядом с открытым и почти пустым несгораемым шкафом, лежала целая груда бумаг. Видно было, что, приехав рано утром, он успел уже просмотреть половину из них.

— Кроме некоторых пунктов касательно классификации, которые мы, впрочем, обсудим сообща, — сказал он, отчеканивая слова, — я счастлив поздравить вас: дела находятся в отличном состоянии. Позвольте мне особо высказать вам похвалу за это. — И он показал мне мою работу о бедуинских шейхах. — Это просто замечательно! — Он отчеканил: — За-ме-ча-тель-но.

Я поклонился.

— Вы не женаты?

— Нет, г-н полковник.

— Жених, может быть?

Я сделал слабый жест отрицания. Он рассматривал бумаги. Казалось, он думал уже о другом.

— Я предвижу, — сказал он, — что один или два месяца, пока я не войду в курс дел, вы будете настоящим начальником отдела. Я очень рассчитываю на вас, очень… Я буду вашим учеником — учеником, которым, надеюсь, вы будете довольны. И потом, у вас есть преимущество передо мной: вы знаете пустыню, вы говорите по-арабски. Большое, огромное преимущество.

Он продолжал перелистывать бумаги.

— Я вас не удерживаю. Можете распоряжаться вашим временем в делах службы по своему усмотрению, — совершенно так же, как при генерале Приэре.

Я был уже на пороге комнаты, когда он подозвал меня обратно:

— Кстати, где вы живете? Я назвал.

— Хорошо, — сказал он, записывая адрес. — В случае, — впрочем, маловероятном, — если бы вы понадобились мне ночью, я хочу знать, где вас найти. Для моего личного спокойствия, — понимаете?

VIII

Летний сезон заканчивался. Дни уменьшались с головокружительной быстротой. Сидя по вечерам на террасе отеля «Бельведер» в ожидании Ательстаны, я наблюдал, как уходит лето: сегодня я не мог уже прочитать газету, которую накануне, на этом же самом месте, в это же время, минута в минуту, читал без всякого труда. Кепи понемногу сменяли летние шлемы. Каждый день запиралась какая-нибудь вилла. Бейрут все больше и больше погружался в серый туман, и мне казалось, что весь этот осенний туман вливается мне в сердце.

Наше ведомство должно было возвратиться в Бейрут 14 октября.

Чтобы закончить весело этот летний сезон, графиня Орлова решила дать 13-го большой костюмированный бал в Калаат-Эль-Тахаре. Скоро в Софаре, Алее и Бейруте не говорили ни о чем, кроме этого праздника и пышных приготовлений к нему. Разумеется, я немедленно стал добычей всех, желавших получить точные сведения: «Много будет приглашенных? Допущены ли будут домино?» и пр.

Но время, когда такие расспросы льстили моему тщеславию, уже миновало, и я отвечал то сухо, то уклончиво всем, кто бестактно расспрашивал меня.

Приглашения были разосланы 10 сентября. Утром, когда полковник Маре получил свое, он послал за мной.

— Вот, — сказал он, протягивая мне пригласительный билет, — внимание, которое меня прямо сконфузило. Я до сих пор не сделал визита графине Орловой. С ее стороны большая любезность — подумать обо мне. Насколько я знаю, вы в дружеских отношениях с ней. Будьте так добры и обязательны, возьмите на себя поручение одновременно извиниться за меня и поблагодарить ее. Если на этот вечер у вас нет никаких более заманчивых планов, то мы могли бы вместе отправиться в ее замок. Я возьму вас в свой автомобиль, и вы представите меня графине.

Мне невозможно было уклониться от этого предложения, сделанного столь заблаговременно.

— Охотно, полковник, благодарю вас.

— Нет, нет, это я должен вас благодарить. Да, кажется, я хотел вам сказать еще что-то… Ах да… Только что мне звонил по телефону полковник Эннкен. Он беспокоится. Я взял на себя смелость извиниться за вас и объяснить ваше молчание, на которое он жалуется, обилием работы. Но я не хочу показаться тираном в его глазах. Устройте себе как-нибудь свободный день и съездите к нему; успокойте его.

По небрежности я только в последнюю минуту заказал себе домино. Настал день бала, а я даже еще не примерял его. Я спустился в Бейрут утром, около одиннадцати часов. Около четырех, получив костюм, я вышел от портного и столкнулся с полковником Эннкеном… Мы оба почти одинаково смутились, увидев друг друга.

— Давно мы не видались с вами; вы нас совсем забыли, — сказал он, пытаясь улыбнуться.

— Работа… много работы, — пробормотал я.

Бумага, в которую мне завернули домино, была слишком коротка. Кусок черного атласа и огромная пуговица из белого шелка торчали из пакета. Он их увидел.

— Ах да, — прошептал он, точно говоря сам с собой, — сегодня вечером бал…

Мне было трудно продолжать свои оправдания, ссылаясь на служебные обязанности.

— А мадемуазель Мишель здорова? Хорошо себя чувствует?

Он взглянул и озабоченно покачал головой.

— Вот это-то меня и тревожит. Не очень-то хорошо она себя чувствует.

— Не очень хорошо?

Он тоже держал в руке пакет, но пакет очень маленький.

— Это для нее, — сказал он. — Да, это лекарство, я ходил в аптеку.

— Она больна?

— О, ничего серьезного. По крайней мере, я надеюсь. Ведь вы знаете, она уже третье лето проводит в Сирии. Неудивительно, не правда ли, что она ослабела. Воздух Франции скоро поставит ее на ноги — в ноябре, через месяц. — Он повторил робко: — В ноябре, через месяц…

— Погода, однако, у нас теперь довольно сносная, — сказал я.

— Да, — подтвердил он. — Но все-таки есть москиты. Вы знаете, крошечные такие. Они проникают через самую маленькую дырочку, и никакие занавесы от них не спасают.

Наступило молчание.

— Вы сейчас поднимаетесь в Алей?

— Да, полковник. А вы? Вы идете в управление?

— Нет, я возвращаюсь домой. Она ждет меня. Он посмотрел на меня почти умоляюще.

— Я спросил вас об этом потому, что, если вы не очень спешите… я бы предложил вам проводить меня до дому… Я думаю, она была бы рада видеть вас.

— С большой радостью, полковник. Но уже пятый час, я должен быть в бюро. Но послезавтра мы возвращаемся в Бейрут. Как только вы мне разрешите, я приду к вам завтракать.

— Когда вы захотите, — сказал он, — когда захотите! Вы знаете, что ваш прибор всегда ставится… как раньше.

Он не мог скрыть своего волнения.

Если бы он знал, как я жалел его и как ненавидел себя.

— Ну, до свиданья, не буду вас задерживать.

— До свиданья, полковник. Привет и всего хорошего мадемуазель Мишель.

Мы расстались.

Едва я покинул его, как снова обернулся.

Он шел быстро вдоль улицы, на пальце его качался маленький пакетик. Ах, эти бедные согнутые плечи!

Гнетущая печаль, которую оставила во мне эта встреча, перешла в дурное настроение, когда я начал искать себе экипаж на площади Пушек, чтобы подняться в Алей. Я опоздал. Все «Форды» были уже разобраны. С трудом нашел я себе наконец место в плохоньком автомобиле, где было уже три пассажира. Мрачно сидел я в своем углу, держа на коленях домино.