Прокаженный король - Бенуа Пьер - Страница 9

Здесь впервые Рафаэль прервал свой рассказ. Он имел такой вид, будто совсем забыл обо мне. Перед ним стоял стакан, снова наполненный.

— Женщина, конечно, миссис Вебб?

— Да, — прошептал он, — миссис Максенс Вебб.

— Ну… а дальше?

— А дальше произошло то, что ты легко можешь вообразить. Я стоял, совершенно сраженный, уничтоженный…

— Она была так прекрасна?

Он посмотрел на меня почти уничтожающим взглядом.

— Прекрасна? Более прекрасна, чем ты думаешь. Я так и застыл и, как ребенок, смотрел на нее и повторял: «Вот от кого я отказался… Ах! Как это исправить? Как сделать?..»

— Ты все тот же! Верен себе! — воскликнул я про себя. — Все тот же Рафаэль с улицы Генего. Я не знаю продолжения твоей истории, но я уже спокоен. Ты кончишь хорошо…

Он улыбнулся. Я тоже. Мы оба рассмеялись.

— Скажи-ка по совести, — сказал я, опустошая стакан залпом, — не правда ли, удачно, что мадам Сен-Сорнен нас не слышит, она нашла бы…

Он, казалось, очнулся от сна.

— Моя жена? О! Ты ее не знаешь! У нее крайне широкий взгляд на эти вещи. Ее ничуть это не шокировало бы, напротив…

— Напротив?

Я посмотрел на него с удивлением. Он уже больше не видел меня — он вернулся к своим воспоминаниям.

— Ну, в общем, — подумал я, — я уже в достаточной степени осведомлен. Остальное — их дело.

Но, оказывается, еще не наступил конец моему удивлению.

II

— Как ты находишь эту треску с апельсинами? — спросил Рафаэль. — Это одно из достижений нашего повара. У Фердинанда есть свои недостатки, но нельзя отрицать, что как повар… Это моя жена его раскопала. Он держал маленький ресторанчик около парка «Тет д'Ор», где проводил свои дни в полном унынии и одиночестве перед пустыми столиками…

— Да здравствует Фердинанд и все то, что я видел и пробовал здесь! — воскликнул я с полным ртом. — Поистине, ты не можешь жаловаться!

Он развел руками, будто хотел этим сказать: «Это так просто!» Или еще: «Почему бы и тебе не устроиться, как я?»

— Тебе повезло! — пробормотал я с жалкой улыбкой.

— Повезло! Что это значит? Все, что со мной случилось, точно так же могло бы…

— Позволь усомниться в этом. Однако заметь, дорогой мой Рафаэль, что в моих похвалах нет ни малейшего привкуса горечи. Если я в чем-нибудь и завидую тебе, то уже меньше всего богатству, а той заботе и нежности, которые тебя окружают… — Ах! Мне кажется, я еще никогда так ясно не сознавал, как сегодня вечером, что быть не одиноким не так уж плохо!

— Женись.

Я пожал плечами.

— Капитал. Не всякому дано жениться, как ты, на миллионах. Я же могу рассчитывать только на бедную женщину… А ведь моего заработка едва хватает для меня одного. Знаешь, сколько я получаю?

— Предпочитаю не знать. Но в твоих рассуждениях одни крайности. Существуют не только женщины богатые и женщины бедные. Есть еще и третья категория.

— Какая?

— Те, что работают. Я, например, если бы не был женат, я бы старался найти женщину, знающую какое-либо ремесло, женщину независимую. У меня есть друг — он один из крупнейших адвокатов Парижа и к тому же и мой адвокат, — так вот его жена, она работает. У нее модный магазин. И ее годовой Доход превышает заработок мужа, но он не чувствует в этом никакого унижения.

— Ну, разумеется. Но ведь они в Париже.

— Ну, так что же?

— Чтобы мне иметь возможность жить в Париже, следовало бы… покинуть университет.

— Вот так штука! Он обязан тебе большим во всяком случае, чем ты ему.

— И… кроме того…

— Кроме того, что? Ты из мухи делаешь слона. Ну, оставим это. А пока что…

— Да, — сказал я, немного задетый. — Оставим это. Продолжай твою историю. Это интереснее.

Он посмотрел на меня с сожалением.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал он. — И поистине, в настоящий момент ты не способен понять многое, значительное. Когда моя, как ты говоришь, история будет окончена, может быть, тогда ты увидишь, что она имеет общее значение. А пока что постарайся вспомнить, что я говорил тебе вначале: не позволю тебе покинуть меня. Возьми же еще несколько кусочков i апельсина, без них это кушанье не вкусно. Донатьен, это же невозможно… Мы умираем от жажды… Когда барыни нет дома, всегда одна и та же история… Итак, мы говорили…

— Ты говорил о вечере, как раз о моменте прибытия…

— Ах да, великолепно! Ты позволишь закурить? Если хочешь, последуй моему примеру.

— Благодарю. Я не курю во время еды и в постели.

— Как хочешь.

Он закурил папиросу и продолжал свой рассказ:

— Разумеется, после всего, что я говорил тебе о ней, ты вправе думать, что я стал немедленно отыскивать возможность быть представленным миссис Вебб. Ошибаешься, очень ошибаешься. Я не только не стремился представиться ей, но одним из первых покинул дворец губернатора. У меня даже не хватило духу поймать губернатора и наскоро шепнуть: «Ради бога, я вам ничего не говорил. Отмените приказ о моем автомобиле. Поблагодарите эту восхитительную женщину за то, что она согласилась… уверьте ее…» Я не сделал ничего подобного. Я не осмелился. Это тебя удивляет, не похоже на меня, скажешь? Дорогой мой, даже самые предприимчивые мужчины — просто трусы и хвастуны. Если ты думаешь, что со мной не было то же самое, ты ошибаешься.

Итак, я уехал, отчаявшись поговорить с ней, напуганный толпой идиотов, которая ее окружала, почитавших за особое счастье заставить ее улыбнуться, протанцевать с ними. Я вернулся к себе, разъяренный, думая меньше всего на свете о том, чтобы ознаменовать эту первую ночь, проведенную на таинственной азиатской земле, какой-нибудь оргией местного характера. Образ миссис Вебб, в сотрудничестве с москитами, мешал мне сомкнуть глаза. На следующий день всюду: в кафе «Континенталь», у менял-китайцев и в магазинах Шарнэ, где я приобрел обильные запасы белых тканей, — всюду я думал о миссис Максенс. Я, не переставая, повторял себе, что ее приезд в Ангкор не может быть позднее моего, не переставая, сожалел о путешествии, которое мог бы совершить в ее обществе, о тех приключениях в дороге, которые так часто бывают богаты непредвиденными последствиями. Короче говоря, я пребывал в невероятно нервном состоянии, полном отчаяния. Бесполезно говорить тебе, что это непредвиденное событие не заставило меня позабыть о моем долге и что я начал мой день с того, что пошел на почту справиться, когда приходит первая почта из Франции. Но пароход должен был прийти только на будущей неделе. В лучшем случае только через две недели я мог рассчитывать получить письмо от Аннет. Следующую ночь я спал немного лучше. Точно по-военному, в шесть часов, был подан автомобиль, предоставленный в мое распоряжение губернатором. Двое маленьких корректных аннамитов, только что окончивших школу шоферов в Сайгоне, стояли с обеих сторон раскрытой дверцы, уже погрузив мой багаж. Я сел, и мы устремились в бледно-зеленое утро.

От Сайгона до Пномпеня, столицы Камбоджи, — конца моего первого переезда, приблизительно сто восемьдесят километров. Я благословлял быстроходность автомобиля, делающего все возможное, чтобы сберечь меня от вида ужаснейших пейзажей, вереницу которых мы были должны проехать — бесконечные пространства черноватой грязи, откуда торчит множество маленьких, симметрично расположенных колышков, это — стебли риса. Время от времени попадался колышек повыше и побольше — это был марабу, род гнусных, голенастых птиц с вылезшими перьями, и время от времени — колышек еще побольше — это был человек; этот последний (неслыханная вещь!) удил и (вещь еще более неслыханная!) делал вид, что тащит рыбу, в то время как вода, из которой он извлекал эту редкостную добычу, оставалась невидимой. Над всей этой кошмарной панорамой царил тусклый свет, падающий с оловянного неба, за которым скользило невидимое солнце, такой силы, что могло убить всякого, кто имел бы неосторожность на минуту снять шлем.