Прокаженный король - Бенуа Пьер - Страница 23

Сказав это, он вынул из молитвенника пергамент, запечатанный черной и зеленой печатью, и протянул его мне. Я склонилась над ним.

— О, отец, приказывай, я подчинюсь, — сказала я.

На следующий день мы покинули пномпеньский дворец, где протекли мои лучшие годы (я только теперь в этом убедилась). Мы ехали преимущественно ночью, и по мере того как мы передвигались, воспоминания, которые я считала уже почти исчезнувшими, нахлынули на меня с прежней силой. Пристанищем служили нам пагоды, и часто, просыпаясь, я видела заботливо склоненное надо мной лицо доброго Бутсомали. И мне казалось тогда, что я все еще маленькая девочка и что дорога, по которой нам надо идти, та же самая, что мы проделали пятнадцать лет тому назад из Манипура в Камбоджу.

Времена изменились. Но мы все же должны были быть настороже, ибо плотна и густа сеть английского шпионажа. В Сайгоне мы сели на пароход, оба одетые в туземные одежды, и таким образом достигли Франции; ехали мы в четвертом классе, в трюме, смешавшись с толпой буддистских странников, отправлявшихся на Цейлон, и мусульман с Зондских островов, едущих в Мекку.

В Сингапуре я впервые столкнулась лицом к лицу с английскими солдатами, двумя унтер-офицерами британской полиции. У Бутсомали я научилась искусству владеть собой. Путешествие проходило в нескончаемых разговорах. Он раскрывал мне замыслы моего брата. В настоящий момент борьба за независимость несколько затихла. Продолжались лишь отдельные засады, нападения, дабы показать противнику, что враг не дремлет. Но в действительности предводители были заняты реорганизацией войск и снаряжения на европейский манер. И поэтому принц Мульмейнский решил, что сестра его, в ожидании решительного момента, должна употребить эти годы на изучение западноевропейских народов — залог победы над ними. Мы беседовали со старым жрецом на французском языке, поэтому, когда мы высадились в Марселе, я могла уже довольно свободно объясняться на вашем языке. Накануне прибытия я долго отыскивала моего Бутсомали на палубе. Наконец я узнала его в маленьком старичке, сидящем на связках канатов, — он читал какой-то журнал, на нем были панама и пиджак из альпага. На следующий день утром и я должна была переменить свои туземные одеяния на европейский костюм.

Его выбирал мой спутник, правда, не очень-то компетентный в этих делах, но зато в этом костюме я могла оставаться совершенно незамеченной.

Цикл моих западных экспериментов я начала Парижем. Затем — Берлин, Рим, Лондон, Стокгольм видели на скамье своих Университетов молчаливую студентку, о которой вы первый, кого я встречаю, сохранили воспоминание.

Выучив достаточно хорошо языки и не привлекая внимания, я проникла в ту тайную среду, где накапливается и сгущается ненависть, подобная взрывчатому веществу. В этих очагах я представляла собой в некотором роде пламя, бирманское пламя, которое в один прекрасный день должно было воспламенить их все сразу, погребя нечестивую власть Англии под тлеющей золой. Из Тарса я проехала в Каир, в университет Эль-Азгар. Я целовала руки Ганди, Мустафы-Кемаля и Тагора. Я познакомилась с агитаторами всех национальностей — русскими, турецкими, афганскими, тибетскими и сингалезскими. Я научилась чокаться на банкетах с господами и дамами, заведомо числившимися на осведомительной службе, и, кто знает, быть может, среди них были и такие, которые считали меня своей.

В Париже, где я должна была прожить пять лет, Бутсомали поместил меня в Монпарнасском квартале. Там-то я и встретила вас. Ведь вы знаете, там только одни французы рискуют быть замеченными. Я слыла там за дочь торговца рисом из Куала-Лумпура, приехавшую во Францию учиться и в свободное время заниматься скульптурой. На следующий же день проводник мой исчез, предварительно водворив меня в ателье на улице Кампань-Премьер и оставив мне чековую книжку с должными указаниями, как с ней обращаться.

Вскоре я уже освоилась со всем укладом жизни. Ловок был бы тот из моих товарищей — чехословаков, армян, латышей, поляков и американцев, кто узнал бы бывшую танцовщицу из Пномпеня, бирманскую патриотку в этой скромной студентке в сером костюме и круглой шапочке. Я бывала во всех кафе квартала. Посещала все лекции. Для иностранца занятия в вашей Сорбонне очень полезны. Пожалуй, эти занятия можно охарактеризовать как стремление ваших профессоров дать перевес культу человечности над культом родины. Во всяком случае, я имела возможность убедиться, что это им прекрасно удается с французскими студентами. С иностранцами же совсем иное дело. Я не знала ни одного из них, у которого бы не развивался, как следствие этих лекций, самый фанатический национализм. В помещениях улицы Сен-Жак недурно культивируются те нарывы, которые после вашими генеральными штабами вскрываются на полях сражений. Для меня лично никогда еще моя родина не казалась такой прекрасной, как после этих лекций по философии, лингвистике, где общим лейтмотивом служила тема о всеобщем братстве. Никогда я еще не чувствовала так сильно, что все средства будут хороши для восстановления старой империи Аломпры. Обычно я столовалась в маленьком ресторанчике на углу улицы Леопольд-Роберт и Монпарнасского бульвара. Во время еды я читала. Однажды, когда все столики были заняты, какой-то старый господин попросил разрешения сесть со мной. Господин имел вид скромного чиновника в лоснящемся сюртуке с розеткой служащего министерства народного просвещения. Услышав, как он заказывает красную капусту с уксусом, я вздрогнула, подняла голову и узнала Бутсомали. Впрочем, я не особенно удивилась. Он приучил меня к подобным неожиданностям.

На этот раз известия, которые он сообщил мне, были большой важности.

Мы поспешно закончили завтрак, и, когда были в моем ателье, сидя за чашкой кофе, Бутсомали спросил меня:

— Ваше высочество, были бы вы способны исполнить теперь те танцы, которым вы научились при дворе короля Сисовата?

— Где?

— В самом Пномпене или в окрестностях.

Вместо ответа я вытянула руки, изогнула их, как змеи. Они еще не утратили своей гибкости.

— Слава Шиве! — сказал он. — Вы уедете из Парижа завтра утром. Через месяц вы будете в Камбодже. Король Сисоват уже предупрежден. Все будет сделано, чтобы облегчить вашу задачу. Время великой борьбы приближается, ваше высочество.

Это происходило восемь месяцев тому назад, Бутсомали уехал. С тех пор я больше его не видала. Вот и все. Апсара поднялась.

— Теперь, — сказала она твердо, — как видите, я здесь. Я сказала вам слишком много, чтобы утаить от вас дальнейшее. Пойдемте.

Я последовал за ней. Мы прошли через обширную келью — там стояли начатые скульптуры, напомнившие мне ателье Апсары на Монпарнасе. Затем открылась третья келья, четвертая. Я увидел груды ящиков, окованных металлическими полосами.

— Я думаю, теперь вы понимаете, какие именно дела требуют моего присутствия здесь. Со всех сторон, из глубины Азии, приходят в Бирму военные припасы для борьбы за освобождение, и недалеко то время, когда вершины гор моей родины озарятся кровавым светом красной зари. Каждый из нас на своем посту как внутри страны, так и вне ее. Мой пост здесь. В ящиках, которые вы видели, находится восьмая партия оружия, которое мне удалось отправить в течение полугода войскам принца Мульмейнского, моего брата. Первые транспорты смогли удачно пройти через Лаос и границу Меконга, но затем изменники-сиамцы возбудили бдительность англичан. Двое из моих агентов были пойманы и убиты. Как видите, я ничего от вас не скрываю. Я вовсе не хочу, чтобы вы могли когда-нибудь Упрекнуть меня в том, что я не сказала вам, чем могут грозить признания принцессы Манипурской.

— Продолжайте, — сказал я твердо. Она поблагодарила меня взглядом.

— Итак, я вынуждена была изменить маршрут. Мои два транспорта отправились к камбоджийскому побережью, где их погрузили на пароход, который, обогнув Малакский полуостров, выгрузил их в Мульмейнском порту, одно имя которого говорит за то, что там у нас имеются соучастники. И вот эти ящики приготовлены для следующего транспорта. Я жду прибытия еще других. Содержимое их — патроны и гранаты, которыми нас снабдили революционеры Юннана и Кантона. С тех пор как я здесь, Ангкор-Том превратился в сплошной пороховой погреб. Здесь имеется также достаточное количество взрывчатых веществ, которые могут позволить мне, если только меня накроют, превратиться в ничто…