Дорога гигантов - Бенуа Пьер - Страница 27

— Совершенно верно, — подтвердил профессор Генриксен. — Затем — это должно особенно интересовать вас, господин Жерар, — я перешел к Франции. Мне казалось, что наиболее яркий выразитель французской политики за последние полвека — господин Гамбетта; вот ответ, который он пожелал мне дать.

Он протянул лист бумаги, бумага стала переходить из рук в руки. Я прочел на ней следующую загадочную фразу:

«Е altretanto legittimo di vedere l’isola ove rintuona l’Hekla, bramare la liberta quanto scorgere l’aquila che vola verso al sole, la poena verso la tomba, la rondine verso la primavera e la preghiera innalzarsi verso il cielo»[3].

— Разве так уж заведено, — спросил я, — чтобы духи пользовались для своего ответа итальянским языком?

— Да откуда вы взяли? — сказал профессор. — Отказ господина Гладстона был изложен на великолепном английском языке.

— Но тогда почему же это? — спросил я, указывая на ответ великого французского оратора.

Господин Генриксен пожал плечами.

— Духи обычно отвечают на своем родном языке, — ответил он.

Барон Идзуми поднял руку, давая понять, что просит слова.

— Ответ намекает на остров, на котором гудит Гекла, — сказал он. — Не спутал ли он с Исландией?

— Конечно, — сказал профессор Генриксен. — Впрочем, такая путаница вполне извинительна человеку, всецело занятому внутренней политикой. Зато, господа, оцените этот поразительный идеализм, позволяющий нам, как и раньше, чтить в лице Франции стража цивилизации. Да, теперь, как столетие назад, —

Все сочувственно зашептались по моему адресу. Я слегка поклонился, ровно настолько, чтобы удостовериться, что шрапнель Гиза продолжает сидеть у меня в затылке. Но, право, это было бы неблагодарно — в такую минуту обнаруживать свое настроение.

— Перейдем к Испании, — сказал профессор. — Ответ господина Кановы также чрезвычайно интересен. Он, как и господина Криспи, довольно враждебен революционным методам действия.

— Это мне напоминает, — сказал не без досады полковник Гарвей, — что сенатора Баркхильпедро все еще нет между ними. Я начинаю побаиваться, не случилось ли с ним чего-нибудь...

Затем мне пришлось последовательно выслушать ответы господ Мак-Кинлея, Стамбулова, и графа Юлия Андраши. С раздражением сжимал я кулаки, когда вернулся к себе в комнату.

Там я нашел письмо от Антиопы, с которой мы условились после обеда посетить развалины Ардферда. Она кратко сообщала, что вчера, когда мы уговаривались, она совершенно забыла, что завтра воскресенье, и что она должна быть в церкви. Письмо заканчивалось так:

«Значит, до пятницы. Мне, конечно, не нужно вам напоминать, что в этот день мы встретимся у нашего друга леди Флоры, куда оба мы приглашены к обеду». Не было сомнения, командир волонтеров Трали уже сделал свое донесение.

Одетая в светло-голубую бархатную тунику, под которой легко угадывалось все ее тело, — никогда еще леди Флора не казалась мне такой красивой, как в этот вечер, и такой желанной, — употребляю определение не очень симпатичное, но хорошо выражающее то, что нужно. Когда глаза Реджинальда случайно встречались с глазами его встревоженной матери, он торопливо их отводил.

Реджинальд сидел на ковре у низенького кресла Антиопы; рука ее мечтательно лежала на русой голове юноши. Он с горячим увлечением и выразительностью читал нам некоторые, особенно прекрасные страницы из своей любимой книги.

« — Вы всегда приходите ужасно поздно.

Но я не могу удержаться, чтобы не пойти посмотреть Сибиллу Вэйн хотя бы в одном действии. Мне так нужно ее присутствие, и когда я думаю о чудесной душе, таящейся и этом маленьком теле из слоновой кости, меня наполняет мучительное чувство.

— Вы, конечно, будете обедать со мною сегодня вечером, Дориан?

Он покачал головой.

— Сегодня она — Имогена, — ответил он, — а завтра будет Джульеттой.

— Когда же будет она Сибиллой Вэйн!

— Никогда...»

Реджинальд остановился. Графиня Кендалль вдруг встала.

— Что такое, Антиопа?

— Что с вами, дорогая? — спросила леди Флора.

— Мне душно, — сказала она и прижала руку к сердцу.

— А ведь окна раскрыты настежь, — сказала леди Флора, — и для апреля...

— Реджинальд, пойдемте, — обратилась к нему Антиопа, — пройдемся по саду.

Они вышли. Леди Флора продолжала курить папиросу. Пять долгих минут сидели мы молча. Наконец она грустно улыбнулась и сказала:

— Если бы вы знали, как мне грустно!

— Вам грустно?.. Не понимаю.

— Я все поняла, — сказала она, — стоит взглянуть на вас...

— Взглянуть на меня?..

— Да, взглянуть на вас. Я сделала большую ошибку, тогда, вечером, что была с вами так откровенна. Вы поддались искушению, у вас явилось безумное желание проверить... Вы вскарабкались на ту скалу.

— Сударыня! — со всей силой запротестовал я.

Глаза ее наполнились радостным изумлением.

— Нет, в самом деле, вы не сделали этого? Ах, какую тяжесть снимаете вы с моего сердца. Обещайте мне, и сейчас же, что вы не будете доискиваться, не будете стараться...

В эту секунду вошли Антиопа и Реджинальд.

— Должно быть, я простудилась, — проговорила с улыбкой молодая женщина. — Наверное, пустяки. Но за нами уже приехала карета, разрешите мне вас оставить, дорогая.

— Всего девять часов, — сказала леди Флора.

— В следующий раз я останусь подольше.

— Надеюсь, — сказал Реджинальд. — Сегодня 14 апреля. В следующий раз, не забудьте, пасхальное воскресенье, 23 апреля. Чтобы отпраздновать день вашего рождения, мы будем танцевать всю ночь. А утром мы предоставим вам полную свободу исполнить пророчество Донегаля.

— Я не забыла, — Антиопа продолжала улыбаться.

Лошадьми, отвозившими нас домой, правил кучер Джозеф. Фонари очень слабо освещали внутренность кареты.

— Это правда... — прошептал я в полголоса, — через девять дней... Всего девять дней.

Я почувствовал, что Антиопа вздрогнула.

— Всего девять дней? Вы хотите сказать, еще целых девять дней!

И почти с рыданием она выкрикнула:

— О как я бы хотела, чтобы это было завтра!

— Что с вами? — с испугом спросил я.

— Простите, — и я заметил, что она делает усилие, чтобы улыбнуться. — Простите. Я сегодня нервничаю. Видите, я почти насильно увезла вас. Мне даже как-то в голову не пришло, что, может быть, вам было бы приятно остаться в Клэйр.

— Вы думаете, что это очень великодушно — так со мной разговаривать? — сказал я серьезно.

— Простите, — тихо сказала она и протянула мне руку.

В продолжение всего переезда я держал эту руку в своей. Она не отнимала.

Я чувствовал, что графиня Кендалль очень печальна, непобедимо печальна.

И я не сообразил, что в тысячу раз лучше было прямо спросить у нее о причине этой печали, чем силиться самому проникнуть в тайну.

В вестибюле замка мы расстались.

— Благодарю, — торопливо прошептала она. — Приходите ко мне завтра... Приходите... Мы совершим ту прогулку, которую в прошлый раз отложили. Жду вас завтра утром, в половине девятого.

Я вошел к себе в комнату и четверть часа ходил вдоль и поперек. Потом вышел, умышленно не потушив электричества.

Выйдя из замка, я спустился к морскому берегу. Над морем всходила луна, почти полная, громадная, красная. Я смотрел, как широкими параллельными рядами двигались ко мне волны, подбегали совсем близко и в последний миг с шумом рассыпались... Зачем я сюда пришел? Я и сам не знал.

Когда я поднимался назад к замку, пробила половина десятого.