Дорога гигантов - Бенуа Пьер - Страница 25

— Прошу вас.

— Хорошо, дело идет об этом браке. Какого вы мнения?

— Какого я мнения? — сказал я, ошеломленный.

— Само собою разумеется, — продолжала она самым серьезным тоном, — вопрос тут не о состояниях. Вряд ли может быть союз более удачный в этом отношении.

— Может быть, разница в годах?

— Пустяки! Правда, Антиопа на десять лет старше Реджинальда. Но она так молода душой. Нет, не в этом дело.

— Но тогда я не вижу в чем же, — сказал я, чувствуя себя очень неловко.

Она как-то странно остановила на мне свой взгляд.

— Не знаю, продолжать ли мне, — сказала она. — Еще раз повторяю, я боюсь быть нескромной.

— Вы приобрели на это право, — сказал я любезно.

Даже веки у нее не дрогнули.

— Хорошо, буду. Но предварительно вы должны мне поклясться, что нет у вас к графине Кендалль иных чувств, кроме той детской дружбы, о которой она сама мне рассказывала. Если бы было иначе, я слишком боялась бы сделать вам больно и замолчала бы.

— Что вы хотите сказать?

— У матери есть обязанности, — важно проговорила она. — Как бы я ни хотела видеть моего сына мужем Антиопы, я бы всю жизнь упрекала себя, если бы помогла осуществлению этого проекта, не сделав предварительно всего необходимого, чтобы удостовериться во вздорности некоторых слухов.

— На какие слухи вы намекаете?

— О признаюсь, все это гадко. Но опять повторяю, я должна окончательно убедиться. Вы — мой друг. Я зашла уже слишком далеко, сейчас молчать не приходится. Скажите мне, как вы полагаете, сердце Антиопы свободно? Что вы о ней думаете?

— Я полагаю, что графиня Кендалль занята исключительно своей страной.

— Какой страной?

— Какой? Ирландией.

Леди Флора расхохоталась.

— Ах вы, ребенок! Для политики у женщины есть день, Для себя — у нее ночи.

— Я не понимаю...

— Ах, не смотрите вы на меня такими глазами. Вы, наконец, заставите меня поверить, что напрасно я так доверчиво заговорила с вами. Вы отлично понимаете, что я не придаю какой-нибудь особенной важности тем слухам, о которых я говорила. Да, наконец, Антиопа ведь свободна...

— Еще раз, на какие слухи вы намекаете?

— Сплетни, — сказала леди Флора, — готова поклясться... Сколько вы времени в Кендалле?

— Я приехал 24 марта, сегодня — 6 апреля.

— Всего двенадцать дней, — сказала она. — Господи, а мне кажется, что я вас знаю уже так давно.

«Это очень любезно, — подумал я, — но к чему все это нас приведет?»

— Все-таки в двенадцать дней вы могли ознакомиться с внутренним распорядком в Кендалле. Знаете вы, где находится комната Антиопы?

— Да, был там один раз, на следующий день по приезде.

— Эта комната в первом этаже, в углу замка. Одно из двух окон выходит на море, другое — в парк.

— Да, я заметил эти подробности.

— Вы знаете, что замок построен на склоне скалы. Перед окном — скала, недалеко, футах в сорока или пятидесяти.

— Знаю, — сказал я. — Я даже взбирался на эту скалу. С вершины вид на море еще красивее, чем из окон замка.

— Хорошо, в таком случае вы отлично поймете. Но чтобы я не видела в ваших глазах и тени укора... Иначе я сейчас же перестану.

— Продолжайте, прошу вас.

— Месяца три назад — может быть, четыре, — у меня служил конюх. Его звали Джим. Ну, так вот, этот Джим воспылал самыми нежными чувствами к горничной графини Кендалль.

— К Дженни?

— Нет, Дженни поступила потом. Горничную Джима звали, кажется, Джейн. Да это не важно.

— Конечно, не важно.

— Словом, каждый вечер, кончив работу, Джим бежал в Кендалль, в надежде повидаться с своей Джейн. Как-то раз она не пришла на свидание. Комната графини была освещена. И Джиму пришла совершенно естественная мысль — взобраться на скалу, чтобы оттуда уследить минуту, когда Джейн освободится и уйдет от своей госпожи... Джейн Джим не увидал, но вместо того...

— Но вместо того?

— Нет, не ждите, чтобы я сделала эту гадость и назвала вам того, кто был с Антиопой в этот поздний час. Что бы вы обо мне подумали? Да имя этого человека нам в данном случае и неинтересно.

— А Джим? — спросил я с иронией.

— Вы, конечно, сами понимаете, я воспользовалась первой возможностью и рассчитала его.

Она закурила папиросу и пускала дым маленькими голубыми струйками в потолок.

— Что вы думаете?

— Думаю, — сказал я, — что лорд Реджинальд настолько выше всего этого, что...

Она улыбнулась.

— И я совершенно так же думаю. Я никогда ничего ему не говорила. Видите, вы можете гордиться моим доверием к вам.

Мы помолчали. Часики зазвонили. Леди Флора вздрогнула.

— Уже четыре часа! — сказала она с очаровательнейшим оттенком сожаления в голосе.

Я встал, немного нервничая.

— Я должен вас покинуть.

Она не стала очень меня удерживать.

— Господи, я в отчаянии, что заставляю вас идти целую версту ночью!

Она открыла окно.

— К счастью, дождя нет.

Она подошла ко мне, положила мне руки на плечи. Едва протянув голову, я прикоснулся губами к ее светлым волосам.

— Вы не сердитесь на меня?

— Сержусь, на вас? Почему?

— Если бы у вас было к Антиопе какое-нибудь иное чувство, кроме дружбы, — сказала она, — я не простила бы себе своей откровенности. Но вы дали мне слово...

Я почти не обратил внимания на такое спокойное бесстыдство. В эту минуту была у меня одна лишь мысль: быть как можно менее смешным, когда стану переодеваться из блестящего пурпурного с золотом капота в свою одежду. Нужно отдать должное тонкому такту леди Флоры, с которым она предоставила мне самому проделать всю эту маленькую процедуру.

Леди Флора проводила меня до решетки парка, вдоль темных групп деревьев, по аллеям, на песке которых еще лежали капли последнего дождя.

Выйдя за решетку, я быстро направился по дороге, но скоро пришлось замедлить шаг. Темнота становилась все гуще, как иногда бывает перед зарей.

Я узнал место, где на прошлой неделе я был представлен лорду Реджинальду. Я представил себе силуэт прелестного друга полковника Гартфилда, а затем — силуэт его матери. Какое странное приключение! Я думал о великом человеке из этой семьи, об этом лорде Френсисе Соммервиле, бывшем попеременно то сотрудником, то соперником Питта, подписавшем Амьенский мир, с которым Жозефина любила говорить в Сен-Клу об Антильских островах, где когда-то он, молодым адмиралом, метал свои ядра в наши суда. И вот я только что держал в своих объятиях его подлиннейшую внучку. Столь счастливый эпизод должен бы особенно льстить моему самолюбию. А вместо того у меня остался от всего этого лишь какой-то горький осадок и ощущение, что я более или менее сознательно попал в довольно скверную интригу.

Я дошел до дороги на Трали. Небо стало темно-коричневое. Ни одной звезды. Свист ветра смешивался с шумом моря.

Когда дорога сделала поворот, я увидал метрах в ста от себя свет.

Это не был еще не потушенный огонь в доме, потому что свет двигался, но не был это и фонарь экипажа, потому что тогда слышен был бы шум колес или топот копыт. Может быть, велосипедист...

— Кто идет?

Я не ответил. Назвать себя — значило бы поставить себя в смешное положение.

Я продолжал идти.

Скоро фонарь был у самого моего лица. За ним теснились пять-шесть теней.

— Кто вы?

— Из замка Кендалль, — ответил я.

Наскочи я на отряд королевской ирландской полиции, такой ответ отнюдь не устранил бы затруднений. Но надо же было сказать что-нибудь. Слишком был повелителен тон вопроса.

Оказалось, мой ответ удачен.

Фонарь опустили. Тени исчезли.

Передо мной — силуэт очень молодого человека с приятным голосом.

— Лейтенант Фицджеральд, из добровольцев Трали.

Я тоже отрекомендовался и потом спросил:

— Добровольцев Трали?

— Да, батальон добровольцев Трали делает ночной переход и скоро примет участие в упражнениях в стрельбе.