Дорога гигантов - Бенуа Пьер - Страница 13

Вдруг сзади загудел автомобильный гудок, и вскоре после того донесся грохот самой машины. В свете двух сильных фонарей обозначилась желтоватой лентой дорога.

Автомобиль приближался с большой быстротой. Поравнявшись с нами, он несколько замедлил ход, так что я мог разглядеть управлявшего машиной молодого человека лет тридцати с женственно-красивым лицом, которое было наполовину прикрыто меховым воротником.

Машина бешено понеслась дальше. Дорога стала опять черной.

— Сколько еще до замка? — спросил я, тронув спину кучера.

— Четыре мили.

— В великолепном автомобиле, который только что нас обогнал, — сказал профессор, — это всего минут десять. Ну а в этой достопочтенной коляске приедем не раньше чем через три четверти часа. Правда, что автомобили изгнаны в замке Кендалла?

— Изгнаны?

— Да это и вполне понятно, дорогой коллега: с ними связано слишком печальное воспоминание.

Я понял его намек: он имел в виду катастрофу, случившуюся два года назад, стоившую графу Кендаллу жизни. И мне было как-то больно, что это продолжает так сильно влиять на Антиопу...

— А вот мы и остановились, — сказал д-р Грютли.

Действительно. Две-три тени кружились около остановившейся коляски. В двадцати шагах, в темном низком доме, виднелась освещенная дверь, и перед нею двигалось еще несколько теней.

Наш кучер слез с козел и отбросил дверцу.

— Ехать еще с полчаса, а туман все сильнее, я хочу поднять верх.

И прибавил:

— Это — трактир. Может быть, господам угодно воспользоваться остановкой и выпить чего-нибудь, чтоб согреться...

— Отчего же! — сказал д-р Грютли и спрыгнул на землю.

— Пойдемте, — сказал он мне, — слова этого малого звучат как просьба. Надо вслушиваться в то, что хотят сказать вам, помимо слов.

В трактире мы уселись у печки, за простым деревянным столом.

По указанию нашего кучера нам налили в громадные чашки горячего молока, сильно разбавленного виски. Сам кучер обошелся без молока, — одним виски.

Он говорил с трактирщиком, с его женой, детьми и немногочисленными посетителями по-гаэльски. Д-р Грютли с большим интересом прислушивался к их разговору. Этот кельтовед был в своей сфере. А я никогда еще так не жалел, что я — не профессор Фердинанд Жерар.

Чтобы не подать виду, я встал и стал разглядывать грубые олеографии на стенах, изображавшие великих людей Ирландии, от Сарсфилда до Парнелля, с Вольфом Тоном посередине. И вдруг я сильно вздрогнул.

— А! Черт возьми!.. Черт возьми.

Это закричал д-р Грютли. Он шел за мной и, надев очки, также собирался посмотреть с улыбкой удовлетворенного любопытства, на тот предмет, который так глубоко меня взволновал.

В скромной рамке под запыленным стеклом была ребячески расцвеченная гравюра, изображавшая гирлянду из трилистников. Венок делился на две части полосою с арфою Эрина наверху. Справа и слева — один и тот же текст, на одной стороне по-гаэльски, на другой, к моему счастью, по-английски.

— Черт возьми! Черт возьми! — повторил доктор. И он вполголоса прочитал, с явным удовлетворением:

«В понедельник Святой Пасхи, в лето 1152, Деворгилла, дочь д’Антрима, жена Тэрнана О’Рурка, совершила свое преступление; как раз в этот день исполнилось ей семь пятилетий. Когда в пасхальный же понедельник исполнится седьмое пятилетие другой дочери д'Антрима, тогда, в день сей, вина Деворгиллы будет искуплена, наполнятся небеса трубным гласом освобождения и узрит Дорога Гигантов победу Фина Мак-Кула и бегство утеснителя».

Покачивая головою, улыбаясь все очаровательнее, он повторил:

— ...бегство утеснителя.

Я растерянно глядел на него.

— Пророчество Донегаля, — пробормотал он.

Я молчал. Он ошибочно истолковал мое волнение.

— Да, странно, дорогой коллега, — сказал он, — но это так. Пророчество Донегаля висит во всех ирландских домах. И так вот подготовляется, открыто, под носом у Англии, восстание, и нам скоро предстоит удостоверить его лояльность и рыцарский характер. Любопытная страна, любопытная.

Я больше не слушал его. Вдруг встало в моей памяти одно воспоминание, — воспоминание, которому было уже двадцать лет. Вспоминал я, с какой серьезностью Антиопа сказала мне в саду Виллы цветов, что день ее рождения — 24 апреля 1881 года.

«Через месяц, около 20 апреля, — сказал мне, с другой стороны, господин Теранс, — Ирландия начнет борьбу против Англии». В этот день, в Пасхальный понедельник, дочери д’Антрима исполнится седьмое пятилетие! Значит, это — она, мой маленький далекий друг из Э-ле-Бена, худенькая смуглая девочка, в коротенькой юбочке! Значит, на нее падает страшная слава — загладить вековой позор Деворгиллы! Как я был теперь горд ею! Как я был счастлив, что послушался таинственного голоса воспоминаний!

Г-н Грютли снова присел у камина.

— Во всяком случае, очень любопытно, — повторил он.

Я взглянул на него.

— Вы со мной не согласны? Это пророчество знают все ирландцы. Это как бы их хартия вольностей, как бы возвещение их Мессии. Ребятишки заучивают его в школе. Профессора во всем мире комментируют его со своих кафедр. И по его велению через месяц вспыхнет восстание, это так же достоверно, как то, что мы сидим сейчас здесь и пьем молоко с виски. А что, тем временем, делают в Англии! Спят. Доунинг-стрит и Скотланд-Ярд, эта бочка с пироксилином, видят здесь только покрытые плесенью строчки, годные самое большее на то, чтобы забавлять филологов вроде нас с вами. Вице-король Ирландии, главный секретарь в Дублине, спокойно восседая в своих креслах, делают петушков из докладов, которые представляет им их злополучная полиция, сообщая о готовящемся со всех сторон восстании. Любопытно, любопытно.

Я опять овладел собою.

— Может быть, и любопытно, но не столь парадоксально, как это вам кажется, — ответил я. — Один тот факт, что приготовления к восстанию делаются так открыто, успокаивает этих господ. Вероятно, вы хорошо знаете Эдгара По. Вспомните Дюпена и украденное письмо. Где оно лежало, это письмо? На виду, так что никому и в голову не приходило искать его там.

— Конечно, вы правы, — сказал г-н Грютли. — Раз это так, должно быть этому объяснение. Но все-таки, взгляните с другой стороны. Думали вы о величии судьбы этой дочери д’Антрима: к ней сходятся, на ней сосредоточиваются чаяния, надежды всего народа? Я не знаю графини д’Антрим. Достойна ли она этого исключительного жребия? Вечером, когда она засыпает в своей строгой вдовьей спальне, чувствует ли она, что вокруг ее головы трепещет мысль всей Ирландии? Мы, простые смертные, — мы свободны располагать нашей жизнью. Понимает ли она, что она над своей не властна?.. Да, в самом деле, какое необычайное положение!

По тому волнению, какое чувствовалось в этих объяснениях ученого специалиста, можно судить, каково было мое душевное состояние. Я переживал тот вечер моего детства, тот влажный вечер в Савойе, когда Антиопа, расставаясь со мною, подарила мне картинку с пророчеством Донегаля на обороте. Теперь я с восторгом отдавался событиям, я беспредельно доверял этим неведомым таинственным силам, которым был обязан тем, что в этот час нахожусь на темных дорогах Керри.

Вдруг разговоры в трактире прекратились и почти тотчас же возобновились уже на английском языке.

В залу вошел человек с багровым лицом, в клетчатом картузе. Резиновый плащ был забрызган грязью. Он отдувался и ругался.

— Этот проклятый автомобиль лорда Арбекля! Летит, как сумасшедший. Чуть не раздавил. Так и обдал всего грязью.

Присутствующие улыбнулись.

— Вам смешно! — с негодованием сказал вошедший.

— Лорд Арбекль не раз давил наших кур, — сказал трактирщик, — и вы, Джон, находили это вполне естественным и даже забавным. А сегодня он слегка вас испачкал, и вы уже кричите. Столкуйтесь с ним, Джон. Лорд Арбекль — англичанин, вы, я так полагаю, — тоже; эти истории нас, Джон, не интересуют.