Атлантида - Бенуа Пьер - Страница 34

Наконец, я не выдержал и обозлился.

— Пожалуйста, приезжай и посмотри сама! Я обедаю завтра вместе с ними и приглашаю тебя.

— Ну, что же, я и приеду! — ответила Клементина совершенно серьезным тоном.

Сознаюсь, что в ту минуту мое обычное хладнокровие мне изменило. Да оно и неудивительно: какой денек! С утра— поток счетов на сорок тысяч франков. Затем-каторжное поручение: сопровождать по Парижу каких-то дикарей. И в довершение всего извещение о том, что я скоро стану отцом незаконнорожденного ребенка…

В конце концов, я тут ни при чем: приказ императора.

Он хочет, чтобы я дал этим туарегам представление о парижской культуре. Клементина держится в свете очень хорошо, а в настоящую минуту ее не следует раздражать.

Я закажу назавтра вечером отдельный кабинет в «Cafe de Paris» и попрошу Грамон-Кадеруса и Вьель-Кастеля привезти с собой их веселых любовниц. Будет очень забавно посмотреть, как будут себя чувствовать эти сыны пустыни среди нашего маленького, но миленького общества…

Марсельский поезд прибывал в 10 часов 20 минут утра.

На дебаркадере вокзала я уже нашел Дюверье, добродушного молодого человека двадцати трех лет, с голубыми глазами и небольшой белокурой бородкой. Выходя из вагона, туареги падали, один за другим, прямо к нему в объятия.

Дюверье жил среди них два года, в палатке, как свой между своими. Он представил меня главе делегации, шейху Отману, и четырем другим ее членам, великолепным рослым мужчинам, закутанным в голубые бурнусы и увешанным амулетами из красной кожи. К счастью, все они говорили на каком-то «сабире"53, — который значительно упрощал наши сношения.

Упомяну — исключительно для последовательности моего рассказа — о завтраке в Тюильри и о посещении различных общественных учреждений: музеев, муниципалитета, императорской типографии. В каждом месте туареги вписывали свои имена в «золотую книгу"54, а это отнимало у них невероятное количество времени. Чтобы дать вам об этом понятие, позвольте привести «фамилию» одного только шейха Отмана: Отман-бен-эль-Хадж-эль-Бекри-бен-зль-Хадж-эльФакки-бен-Мохамед-бен-Буйя-бен-

—си-Ахмед-эс-Суки-бен-Мохамед.

А их было пятеро, и все их имена в этом роде.

Несмотря на всю тяжесть возложенной на меня задачи, я сохранял отличное расположение духа, так как на бульварах и повсюду мы имели колоссальный успех. В «Cafe de Paris», около половины седьмого вечера, наше пиршество начало определенно переходить в какое-то исступление. Делегаты, уже сильно подвыпившие, сжимали меня в своих объятиях, крича «Кароша Наполеон, карош Евгения, кароша Казимир, кароша руми!». Грамон-Кадерус и Вьель-Кастель уже находились в кабинете номер 8 с Анной Гримальди, из театра «Foties Dramattques», и Гортензией Шнейдер, двумя чертовски красивыми женщинами. Но пальма первенства немедленно перешла к моей дорогой Клементине, как только она показалась на пороге салона, где мы кутили… Я должен тебе описать ее туалет. На ней было, поверх юбки из голубого китайского тарлатана, белое тюлевое платье с плиссе, над которыми лежали круглые тюлевые складки. Верхняя тюлевая юбка была приподнята с обеих сторон при пoмощи двух гирлянд из зеленых листьев, переплетавшихся с розовыми вьюнками. Получалось нечто вроде круглого балдахина, позволявшего видеть тарлатановую юбку спереди и с боков. Гирлянды доходили ей до талии, а между обеими их ветвями находились банты из розового атласа с длинными лентами. Вырезной корсаж был задрапирован тюлем и охвачен небольшой пелеринкой с круглыми складками из тюля же и с кружевным воланом. Вместо прически еe черные аолосы сдерживал венок в виде короны из цветов. Два длинных жгута из зелени извивались у нее на голове, ниспадая на шею. Вместо выездной накидки, на ней было нечто вроде короткой кашемировой мантильи из голубой материи, вышитой золотом и подбитой белым атласом.

Вся эта красота и великолепие тотчас же подействовали на туарегов и, в особенности, на соседа Клементины справа-Зль-Хадж-бен-Гемаму, единоутробного брата шейха Отмана и аигенокала Хоггара. За дичью, обильно политой токайским, он был уже сильно влюблен. Когда подали компот аз мартиннкских фруктов, густо орошенный ликерами, он стал проявлять бурные игризнаки безграничной страсти. Гортензия толкала меня ногою под столом.

Грамон, пожелавший установить такое же сообщение с Андой, ошибся и направлении и вызвал иозмущенные протесты адиого из туарегов. Как бы то ни было, к тому времени, когда мы поехали в Мабильский квартал55, мы уже знали довольно точно, в какой степени наши гости чтили запрещение Магомета относительно употребления вина.

В Мабиле, пока Клементина, Гораций, Анна, Людовик и трое туарегов отплясывали, как дьявoлы, дикий галоп, шейх Отман отвел меня в сторону и с видимым волнением попросил меня от имени своего брата, шейха Ахмеда, выполнить eго поручение.

На следующее утро, довольво рано, я поехал к Клементине.

— Слушай, детка, — сказал я ей, с трудом разбудив ее от крепкого сна, — у меня к тебе серьезное дело.

Она сердито протерла себе глаза.

— Как находишь ты молодого арабского вельможу, который вчера вечером так нежно прижимал тебя к себе?

— Он… недурен, — прошептала она, краснея.

— Знаешь ли ты, что в своей стране он — неограниченный монарх и правит территорией, которая в пять или шесть раз больше государства нашего августейшего повелителя, императора Наполеона III?

— Он что-то такое мне вчера шептал об этом, — ответила oна, видимо, заинтересованная моими словами.

— В таком случае, что ты скажешь, если тебе предложат вступить на престол, подобно нашей августейшей государыне императрице Евгении?

Клементина изумленно на меня посмотрела.

— Меня просил передать тебе об этом шейх Отман, родной брат твоего поклонника.

Клементина молчала, пораженная и в то же время ослепленная сделанным ей предложением.

— Я… императрица, — произнесла она, наконец.

— Все зависит только от тебя. Ты должна дать ответ до двенадцати часов дня. Если ты скажешь да, мы позавтракаем все вместе у Вуазена — и по рукам.

Я видел, что Клементина уже решила вопрос в положительном смысле и лишь сочла необходимым для приличия проявить некоторую чувствительность.

— А ты, а ты? — простонала она. — Оставить тебя… нет, никогда!

— Дитя мое, без глупостей, — мягко сказал я ей. — Тебе, может быть, не известно, что я разорен? Да, совершенно, до нитки. Я даже не знаю, чем я заплачу за твое молоко против загара.

— А! — протянула она.

Но все же прибавила:

— А… ребенок?

—Какой ребенок?

— Н… наш?

— Ах, да, я и позабыл… Ну, его ты проведешь через cвой брачный баланс. Я даже уверен, что шейх Ахмед найдет в нем много сходства со своей особой.

— У тебя все шутки, — сказала она, и плача и смеясь.

На следующий день марсельский экспресс увозил пятерых туарегов и Клементину. Молодая женщина, вся сияющая, опиралась на руку шейха Ахмеда, который не помнил себя от радости.

— А что, много магазинов в нашей столице? — томно спрашивала она своего жениха.

А тот, широко улыбаясь под своим покрывалом, отвечал:

— Безеф, безеф… Карашо, руми, карашо.

Когда наступил момент отъезда, Клементина сильно взволновалась.

— Казимир, послушай, ты всегда был добр ко мне. Я буду царицей. Если у тебя будут здесь неприятности, обещай мне, поклянись…

Шейх понял. Он снял с своего пальца кольцо и надел его на мой.

— Сиди Казимир, моя друг, — энергично произнес он. — Ты будешь приезжала к нам. Верит кольсо от сиди Ахмед и показат. Все на Хоггар — твоя друг. Карашо, Хоггар, карашо.

Когда я выходил из Лионского вокзала, у меня было такое чувство, словно мне удалась презабавная шутка.

Гетман Житомирский был вдребезги пьян. Мне стоило неимоверных усилий понять конец его рассказа, тем более, что он ежеминутно приплетал к нему куплеты из лучших произведений Оффенбаха.