Эшелон - Шкловский Иосиф Самуилович - Страница 16

Кроме пищи телесной, гостеприимные хозяева потчевали нас и духовными деликатесами. Нам показали все культурные достопримечательности Тбилиси и его окрестностей. Были и более далёкие экскурсии. Одна из них мне навсегда врезалась в память. Это была экскурсия в Кахетию, в имение великого грузинского просветителя Ильи Чавчавадзе. О нём, о его жизни и значении для становления современной грузинской культуры нам рассказывали на каждом шагу. Тем интереснее было попасть в мемориальный музей, находящийся сейчас в его бывшем имении.

Помимо Евгения Кирилловича и членов местного оргкомитета нас сопровождал экскурсовод – молодой невысокий паренёк. Имение выглядело довольно скромно, и ничего особенного там не было. Я вообще-то не люблю музеи, предпочитая им реальную жизнь, которой в избытке было на тбилисских улицах. Поэтому я не стал слушать объяснений нашего экскурсовода и, оторвавшись от группы, ушёл один в соседние комнаты.

В одной из них я остановился, поражённый. Занимая всю большую стену, там висела огромная, аляповатая картина, написанная маслом. На ней были изображены всего лишь две фигуры. В нижнем левом углу был выписан со всеми аксессуарами большой письменный стол. За столом сидел уже знакомый мне по другим многочисленным музейным портретам толстый и бородатый Илья Чавчавадзе. Вернее сказать, он не сидел, а как бы привстал со своего редакторского кресла, ибо помещение, в котором находился большой стол, изображало редакторский кабинет руководимой Чавчавадзе весьма прогрессивной газеты. Полный восторженного подобострастия взор приподнявшегося редактора был устремлён на юношу, который в необычайно гордой и заносчивой позе стоял перед столом. Этим юношей был Coco Джугашвили.

«Любопытно, как это произведение искусства будет комментировать экскурсовод», – злорадно подумал я. Ведь не обратить внимания на грандиозных размеров полотно было просто невозможно. Я остался в этой комнате и стал ждать, как развернутся события.

Появилась наша группа. Экскурсовод остановился перед картиной и дал знак моим коллегам-экскурсантам, чтобы они остановились тоже. После этого он медленно и как-то проникновенно сказал:

– Илья Чавчавадзе в своей газете никогда не печатал стихов молодых поэтов. Он всегда говорил: пусть молодой человек возмужает, узнает жизнь – тогда посмотрим! Но когда этот мальчик пришёл к нему – он его напечатал!

Экскурсовод и группа ушли в соседнюю комнату, а я остался посрамлённым.

На обратном пути я спросил у Евгения Кирилловича:

– А о чём писал стихи Сталин?

Подумав, Харадзе тихо и торжественно ответил:

– О солнце, о камнях, о море.

Больше я ему вопросов не задавал.

Много лет спустя мне рассказали, что в одном из неопубликованных писем Чавчавадзе содержится несколько другая версия встречи, эффектно изображённой местным мастером кисти. Великому грузинскому просветителю стихи юноши не понравились по причине их полной бездарности, о чём он прямо сказал в лицо будущему Лучшему Другу Всех Поэтов.

– Но что же мне делать? Чем заняться? – растерянно спросил Coco.

– Займитесь чем-нибудь другим – ну, например, политикой.

Можно только догадываться, что было бы, если бы юноша не послушался столь неосмотрительно данного ему совета…

Ровно 20 лет назад, в июне 1961 года, в Боржоми должна была начаться, а закончиться в Ереване Всесоюзная конференция по космическим лучам. Что и говорить, тогда научные конференции устраивали с размахом… Лететь мне надо было обязательно: во-первых, это было здорово интересно в чисто туристическом отношении – я очень люблю бывать в Грузии и Армении, а во-вторых, я должен был выступить там с докладом о некоторых астрономических аспектах проблемы происхождения космических лучей.

Как это часто бывает, накануне отлёта меня одолевали мелкие, но неотложные дела. Хотя самолёт на Тбилиси вылетал в 11 часов, в это утро мне ещё пришлось заниматься какой-то мутью, так что я не смог даже позавтракать. Еле успев схватить на улице весьма подозрительные пирожки, я чуть было не опоздал на свой рейс и, только когда застегнулся ремнями в кресле самолёта, вздохнул с облегчением. Дальнейшие события, однако, показали, что этот вздох был, увы, преждевременным… Кроме меня в этом же самолёте на конференцию летели ещё несколько человек, среди них два выдающихся деятеля нашей науки – Б. М. Понтекорво и С. Н. Вернов. Именно по этой причине наш рейс особенно торжественно был встречен грузинскими физиками – членами местного оргкомитета. В аэропорту уже ожидала «Волга», на которую грузины посадили того и другого, прихватив заодно и меня. У здания Тбилисского университета нас уже ожидали несколько автобусов и толпились участники конференции.

Гостеприимные хозяева предложили мне место в той самой «Волге», которая доставила нас из аэропорта и, не дожидаясь автобусов, прямо отправлялась в Боржоми. Я, однако, совершенно не выношу сколько-нибудь длительных контактов с любого вида начальством, поэтому в самой что ни на есть вежливой форме отклонил это лестное предложение. Мне было куда приятнее отправиться в Боржоми «на общих основаниях», в компании с весёлыми молодыми физиками.

Через полчаса я уже сидел в автобусе на очень хорошем месте – сразу же за водителем, у окна. Моим соседом оказался профессор физического факультета МГУ Яков Петрович Терлецкий – личность малоприятная и к тому же, как поговаривали, давнишний тайный сотрудник «Министерства Любви». Сзади шумно уселись молодые физики, преимущественно ленинградцы, мне незнакомые. Сразу же кто-то из них стал играть на гитаре, и пошло пение – главным образом из модного туристского репертуара.

Здесь необходимо сказать, что я уже давно чувствовал себя неважно – подташнивало и вообще было не по себе. И хотя я очень люблю такие весёлые дальние поездки, на этот раз веселящиеся молодые люди как-то раздражали. Я никак не мог разобраться в происхождении своего скверного самочувствия, пока острая резь в желудке совершенно недвусмысленно всё объяснила: проклятые пирожки! Очень скоро дорога на Боржоми превратилась для меня в путь на Голгофу.

Насколько мне известно, в мировой литературе отсутствует описание переживаний человека, очутившегося в столь незавидном положении. Своим слабым пером я попытаюсь восполнить этот существенный пробел. Непереносимые спазмы, когда нечеловеческим напряжением соответствующих внутренних органов я на самом пределе сдерживался, чтобы не осрамиться перед всеми пассажирами автобуса, а следовательно, перед всем учёным и неучёным миром, накатывались периодически. Выдержав такой чудовищной силы удар, я, покрытый холодным потом, тупо смотрел в окно на мелькавший довольно убогий, а главное – безлесный! – пейзаж этой части Грузии. Отсутствие растительности даже в форме кустов делало невозможной просьбу остановить машину, так сказать, по требованию. Я уже не говорю о том, что сам факт остановки автобуса привлёк бы к моей персоне ненужное внимание симпатичных пассажиров (и пассажирок!). Я сейчас затрудняюсь оценить временные промежутки между приступами, каждый из которых мог стать катастрофическим. Время для меня остановилось, а силы слабели. Похоже было, что жизнь моя кончилась, и притом самым позорным образом. Боже мой, за что, за что такое наказание? Впрочем, наверное, было за что, ибо аз многогрешен.

В таком состоянии я, уже без всяких мыслей, глазами, полными слёз, смотрел на убегающий ландшафт, как вдруг!.. неожиданно мелькнул белокаменный указатель, на котором было написано: «До Гори 10 км». И тут мой измученный мозг стал лихорадочно работать. Такое может произойти с человеком, который подвергается смертельной опасности. Мгновенно возникла цепочка отрывочных мыслей. Вот эта цепочка: Гори, родина Сталина. Должен быть мемориальный музей. Обязательно должен быть! Остановить, во что бы то ни стало остановить автобус под предлогом осмотра этого музея! А там, конечно же, должно быть вожделённое заведение, которое мы, студенты старого МГУ, называли «филиал 71-й аудитории».