Человек, который хотел понять все - Бенилов Евгений Семенович - Страница 18

Вернулся Франц около восьми часов — они собрали рюкзаки и отправились в обратный путь. На Вилле Таня сразу же пошла готовить ужин, а Франц, послонявшись минут десять без дела, полез в брошенный ею на веранде этюдник. Там была небольшая акварель, изображавшая желтый песчаный берег темно-синей реки, позади — ярко-зеленое поле и коричневые холмы на горизонте. Францу не понравилось: нарисовано как-то … клочковато: мазками разной густоты и цвета, а то и просто с просветами непрокрашенного ватмана. Не то, чтобы он был большим ценителем живописи, но все же …

—  — Издалека нужно смотреть. — сказала неслышно подошедшая Таня, и Франц вздрогнул от неожиданности, — Вообще-то акварелька эта неплохо получилась, а?

Она отнесла картинку на вытянутой руке — и отдельные неуклюжие мазки слились в нежные цветовые пятна, плавно переходившие друг в друга. Картинка ожила.

—  — Ужин готов. — объявила Таня, убирая акварель обратно в этюдник, — Пошли, малыш.

21. Возвращение

Было уже светло. Движение машины, неуклонно рассекавшей воздух, действовало усыпляюще — Таня спала, привалившись к окну и безмятежно откинув голову. Шоссе монотонно убегало вперед и, в полном согласии с законами перспективы, стягивалось в точку. Горный участок дороги остался позади — они подъезжали к Городу.

Вчера они легли в постель сразу после ужина, и снова любили друг друга, а потом уснули в обнимку на широкой мягкой кровати. Было прохладно, в раскрытое окно заглядывали ветки росшего у Виллы клена; полная луна и ровное тепло таниного тела навевали на Франца сладкие сны. Выспаться ему, однако, не удалось: Тане надо было возвращаться в Город, чтобы доделать взятую на дом работу. Пока Франц одевался, она позвонила куда-то и сообщила, что Вилла освобождается; они спустились вниз и сели в машину. Выруливая на шоссе, Франц бросил взгляд на темные окна Виллы — что ж, он прожил здесь не худшие полтора дня своей жизни.

К Общежитию они подъехали чуть позже шести часов — ночь уже закончилась, утро еще не началось; ни одного человека кругом видно не было. Как только Франц выключил мотор, чуткая Таня проснулась; они вылезли из машины, оставив ключи на переднем сидении. «Я позвоню им из своего номера.» — сказала Таня, и они медленно поднялись на второй этаж. Около комнаты Франца она прильнула к нему всем телом, а он обнял ее за плечи и уткнул нос в пахнувшие чем-то душистым волосы. Они замерли так на секунду, а потом разделились, и одновременно, чтоб никому не было обидно, вошли в двери своих комнат.

Отплывая от реальности в сладостном преддверии засыпания, Франц вспоминал, как, лежа на животе и положив подбородок ему на плечо, Таня смотрела на него сияющими глазами и повторяла: «Господи, наконец-то я не одна … Господи, наконец-то я принадлежу кому-то!»

22. Две последующие недели …

… были самым благополучным временем в жизни Франца с момента его смерти. Все местные безумцы, казалось, позабыли о его существовании: ни Адвокат, ни Следователь, ни Раввин более его не вызывали. Он получил, наконец, кредитную карточку и перестал зависеть от банка; в услугах почты необходимости тоже не возникало. Единственный раз он имел дело с сумасшедшим, когда для очистки совести зашел в местный университет — ни Эйнштейна, ни Ньютона он там не встретил, зато поговорил с ученым-биомехаником, изобретавшим оптимизированную ловушку на барсука.

То, что безумцы оставили Франца в покое, определенно вернуло ему душевное равновесие — Таня же сделала его счастливым. Они проводили вместе по девятнадцать часов в сутки (за исключением времени, которое она отрабатывала в Магистратуре) и за два-три дня стали друг для друга просто необходимы. Они гуляли по Городу, выезжали на пикники, ходили в кино и театр (репертуар которого составляли исключительно пьесы Бекетта, Ионеску и Пинтера). Франц даже переселился в ее комнату, и они спали в обнимку, теснясь вдвоем на не очень широкой таниной кровати. Они идеально сочетались во всех отношениях и стали друг для друга единственными островками здравомыслия в океане безумия.

За две недели Франц стал намного лучше ориентироваться в организации здешней жизни: все дела тут делались по телефону. По телефону можно было заказать продукты, записаться к доктору, взять напрокат машину, выписать газету … Во всех случаях общаться приходилось с автоответчиком: оставляешь номер кредитной карточки, а сорок минут спустя заказанные товары оказываются на крыльце Общежития. Доставщика Франц видел лишь однажды — в самый первый раз, когда еще не имел кредитной карточки. Тогда его покупки привез угрюмый небритый верзила — принял деньги, выдал сдачу и так и уехал, не проронив ни слова. Четкость и отлаженность повседневной жизни Города резко контрастировали с массовым безумием его обитателей и, тем самым, подтверждали танину теорию о том, что безумие это — кажущееся.

Несмотря на то, что идеальная организованность жизни Города явно подразумевала единый план, понять конечную цель этого плана Францу не удавалось. Никто так ничего и не объяснил ему, а угадать что-либо по внешним проявлениям было невозможно. Некоторые люди оседали на Первом Ярусе, других поток уносил дальше, и никакой системы в этом, казалось бы, не наблюдалось. Иногда следствие приостанавливалось на год или два; потом, без видимой причины, возобновлялось снова — такая история произошла с неким таниным знакомым около года назад. Таня говорила об этом человеке крайне неохотно (а Франц, видя это, особенно и не расспрашивал), но, похоже, тот был ее предыдущим «партнером».

Шаг за шагом познавая это чудное место, Франц несколько раз возвращался к возможности «второй смерти» (смерти в загробном мире), упомянутой Таней во время их первого ужина в столовой Общежития. По всему казалось, что она права: существование смерти действительно вытекало из существования боли и болезней, а последние действительно существовали здесь. Представить себе, однако, что может произойти с сознанием человека после второй смерти, ни Таня, ни Франц не могли, а проэкспериментировать (совершив самоубийство) желания у них, естественно, не возникало. И, кстати, бессознательный страх перед умиранием тоже указывал на принципиальную возможность смерти: иначе зачем бы тот, кто все это придумал, удерживал бы в человеке инстинкт самосохранения?

Неразъясненной загадкой по-прежнему оставались «дневные». За целый год, проведенный в Общежитии, Таня их ни разу не видела — ни на кухне, ни в столовой ни в коридорах. А вот Франц — за свои две недели — видел, и при довольно необычных обстоятельствах. Входя однажды в танину, как ему казалось, комнату, он обнаружил в кровати жирную потную старуху самой отталкивающей наружности. Старуха спала. Франц в ужасе отшатнулся и посмотрел кругом: мебель выглядела как-то непривычно, да и стояла неправильно … это была не танина комната! Не понимая, как он мог спутать номера и расположение комнат, он погасил свет и на цыпочках вышел. В коридоре Франц несколько секунд безмысленно созерцал висевшую на двери бляшку с номером 16, а потом прошел до 27-ой комнаты и еще раз попытался войти … И опять обнаружил жирную спящую старуху. В замешательстве, доходящем до помешательства, он решил искать убежища в своей собственной комнате … и нашел там сидевшую по-турецки на полу Таню. «Ты чего, малыш?» — рассеянно спросила та, не отрывая глаз от лежавшего перед ней рисунка. Франц вылетел пулей обратно и увидал на двери (танин!) номер 27. После этого все комнаты вернулись на свои места, и никакого продолжения этот сюрреалистический эпизод не имел. Желая убедиться, что потная старуха не была его галлюцинацией (версия, высказанная Таней), Франц попытался снова проникнуть в 16-ую комнату, однако наткнулся на запертую дверь и с чувством глубокого неудовлетворения отступил. Может, выходя оттуда, он случайно спустил щеколду? Впрочем, вряд ли: проверка показала, что все комнаты на втором этаже Общежития, кроме его собственной и таниной, были заперты — 16-ая не являлась, в этом смысле, исключением. С сожалением отвергнув казавшуюся очень плодотворной идею открыть одну из комнат при помощи отвертки (Таня решительно возражала), Франц отступил.