Завещание ночи - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 13

Я покачал статуэтку в руке. Судя по тяжести и буро-желтому оттенку металла, она была сделана из чистого золота. Я швырнул ее на тахту, проковылял в кухню и налил себе еще один стакан коньяку. Мне было плохо.

6. МОСКВА, 1991 год. ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ.

С вечера я предпринял кое-какие меры предосторожности: заблокировал дверь обрезком железной трубы, закрыл все форточки, сунул под подушку пистолет, а под тахту — на всякий случай — нунчаки. Спал я чутко, приготовившись ко всякого рода сюрпризам, и не слишком удивился, когда обнаружил, что сижу голый около заливающегося телефона с пистолетом в отведенной руке. Ночной морок никак не хотел отпускать меня, но я все же сообразил, что трубку надо взять, поднес ее к раскалывающейся голове и тупо сказал:

— Алло!

В трубке были слышны далекие шумы и помехи, что-то потрескивало и пищало, и я хотел уже буркнуть «перезвоните, пожалуйста», как вдруг откуда-то из-за этой шумовой завесы пробился тонкий знакомый голос, безнадежно повторявший:

— Алло, алло, алло…

— Наташа! — заорал я, машинальным жестом смахивая со своей сонной морды остатки наваждения (при этом я больно расшиб себе бровь пистолетом). — Наташа, я слышу тебя, говори!

Несколько секунд трубка пищала, потом слабый Наташин голос сказал:

— …из Новосибирска, у нас тут пересадка… Я сегодня буду в Москве, смогу позвонить тебе после двух часов дня… Ты будешь дома?

— Да! — прокричал я в ответ. — Конечно, обязательно! Какой у тебя рейс?

— Что? — переспросила она, и тут нас разъединили. Минуту я бессмысленно вслушивался в короткие гудки, потом положил трубку и швырнул пистолет на раскиданную тахту.

— Ох, — сказал я, с силой проводя ладонью по вялому со сна лицу.

— Ну и жизнь пошла…

Было девять утра — время для меня довольно-таки раннее. При других обстоятельствах я бы с удовольствием поспал еще пару часов, но приезд Наташи делал мои обстоятельства чрезвычайными. Поэтому я кряхтя поднялся и поплелся в ванную — приводить себя в чувство.

Кряхтел я скорее для проформы — боль после укусов и побоев, как ни странно, почти прошла, хотя ощущение разбитости в теле оставалось. Я ненавижу такое состояние. Я привык чувствовать себя молодым, здоровым и сильным, а не такой старой развалиной, как сейчас. Но для того, чтобы перестать быть старой развалиной, мне следовало, как минимум, принять контрастный душ, а на мне места живого не было от всех этих повязок, бинтов и пластырей.

Поразмыслив немного, я содрал с себя все повязки, рану на ноге замотал полиэтиленовым пакетом и включил воду. Ощущения были своеобразные, я стонал и повизгивал, но через пятнадцать минут старая развалина превратилась в покрытого шрамами, закаленного в боях ветерана. Я критически оглядел себя в зеркале, налепил пару пластырей на особо неприглядные царапины, накинул пушистый пакистанский халат и пошел на кухню варить кофе.

Душ сделал меня человеком, а две чашки кофе — человеком разумным. Я позвонил в справочную Аэрофлота и узнал, какие рейсы прибывают в первой половине дня в Москву из Якутска через Новосибирск. Рейсов таких было два, и, проведя несложные подсчеты, я установил, что Наташа прилетает в 13.30.

За все время нашего с ней знакомства мне еще ни разу не доводилось ее встречать — она, как правило, звонила мне уже из Москвы. Я представил себе, как она удивится и, возможно, обрадуется, и улыбнулся широкой глуповатой улыбкой. Когда дело касается Наташи, я всегда становлюсь немного глуповатым.

Я прикинул, сколько у меня в запасе времени. Времени было совсем немного. Я вихрем, так, что заныла укушенная нога, пронесся по квартире, пытаясь привести ее в тот образцовый порядок, который всю жизнь остается для меня недостижимым идеалом, застелил тахту, протер стекло телевизора, убрал из прихожей лишнюю обувь, вынес мусор и перетащил в лоджию немалое количество стеклотары, замаскировав ее вьетнамской циновкой. Заглянул в холодильник — там было, пожалуй, пустовато, но на яичницу с ветчиной и помидорами — коронное мое блюдо — компонентов хватало. Я быстренько пропылесосил ковер, по которому топтался вчера в своих ублюдочных ботинках лысый хмырь, и снова взглянул на часы. До прибытия рейса 1241 оставалось два с половиной часа.

В такие моменты я остро жалею, что у меня нет машины. Теоретически я мог бы ее купить, зарабатываю я достаточно, но практически на нее все-таки нужно копить (хотя бы пару месяцев), а это занятие мне противопоказано. Кроме того, с машиной нужно возиться, ее надо чинить и вообще понимать, а я как-никак гуманитарий, хотя и заблудший. Поэтому мне пришлось ловить такси.

И вот уже брызнул в глаза многократно отраженный окнами высоток на проспекте нестерпимый солнечный свет, и такси вонзилось в город, как раскаленная игла в золотистую глыбу масла, и взревела вокруг июньская, обезумевшая от жары Москва. Водила, постоянно поправляя сползаюшие со своего носа темные очки-капельки, делавшие его похожим на Сильвестра Сталлоне, весело болтал о каких-то пустяках и совершенно не следил за дорогой. Звали его Серегой, он успел расказать мне о своей первой жене, с которой развелся полгода назад, пожаловаться на женщин вообще, вспомнить о какой-то потрясающей девчонке, с которой был знаком еще до армии, после чего беседа плавно переключилась на близкие сердцу любого мужчины военные темы. Ненароком выяснилось, что мы тянули лямку почти в одних и тех же местах, только он был на год моложе. Мы обсудили службу с непременным выяснением, кого и где старики гоняли больше, но за всем этим трепом я ни на секунду не забывал о главном, о том, что впереди — встреча с Наташей, а значит, надо быть предельно собранным, как перед схваткой, и готовым к любым неожиданностям, и не потерять голову, и не показаться смешным, и не сморозить какую-нибудь глупость, и вообще быть неотразимым, умным и уверенным в себе, но главное — не сморозить какую-нибудь глупость!

Разумеется, я с того и начал. Я стоял сбоку от стеклянных дверей зала для встречающих, вращая в руках дурацкий букет вялых, замученных жарой роз, и Наташа проскочила мимо, даже не посмотрев в мою сторону. Я догнал ее, забежал вперед и, сунув ей розы, сказал:

— Ну, ты, родная, совсем ослепла, что ли, своих не узнаешь?

Подозреваю, что более всего я в этот момент напоминал радостного идиота.

— Ой, Ким, — воскликнула Наташа (от неожиданности она пропустила мою блестящую приветственную речь мимо ушей). — Привет, как здорово, что ты меня решил встретить… Спасибо, розы замечательные… А как ты узнал, каким рейсом я прилетаю?

— Работа у нас такая, — важно ответил я, целуя ее. — У тебя багажа много?

Она засмеялась.

— Боишься надорваться? Узнаю гигантского ленивца Кима. Только этот баул. Ну, пошли на автобус?

— Обижаешь, — я взял ее сумку. — Мы на автобусах не ездим. Нас ждет pоллс-pойс.

Сумка была нетяжелая, отсутствие другого багажа наводило на мысль, что визит планировался краткосрочный. Жаль, подумал я.

Мы вышли из зала ожидания и двинулись к стоянке такси. Сталлоне был тут как тут, пил газированную воду из личного раздвижного стаканчика. Этим он мне понравился еще больше.

— Сергей, — позвал я его. — Мы уже здесь, можно ехать.

Он обернулся и подавился водой. Я довольно оскалился — мне нравится, как окружающие реагируют на Наташу.

— Ага, — произнес он, наконец. — Вот, значит, в чем дело было…

— А ты думал, — гордо сказал я. — Ну, погнали.

Обратная дорогa показалась мне намного более рискованным предприятием, потому что Сталлоне то и дело смотрел не на дорогу, а в зеркальце, которое, в свою очередь, повернул так, что в нем отражалась исключительно Наташа. При этом он непривычно долго молчал, и я даже заинтересовался, что же он собирается такое выдать, чтобы завоевать расположение своей пассажирки.

— С югов вернулись? — разродился он, наконец.

— Что? — переспросила Наташа, отрываясь от созерцания пейзажа.

— Говорю, с югов, наверное, вернулись? — с готовностью повторил Сталлоне. — Загарчик-то какой фирменный…