Повесть о плуте и монахе - Бояшов Илья Владимирович - Страница 1

Илья Бояшов

Повесть о плуте и монахе

Шли три странника. Показалась одна деревня. Там, в крайней избе, бедной и запущенной, гулящая девка родила сына. Явились к девке подруги, и был в той избе дым коромыслом – младенец же лежал на столе кое-как спеленутый, ему обмазали губы вином да пивом, приговаривая:

– Знай с рождения веселое зелье! В груди твоей матки не молоко должно быть, а пиво с вином!

И смеялись пьяные блудницы:

– Сызмальства привыкай к нашей жизни! Младенец отплевывался и плакал, требуя материнского молока.

Сказал тогда один странник его матери:

– Не Алексеем ли намереваешься наречь своего сына?

Та смеялась:

– Как узнал ты? Уж точно, Алешкою, как зовут нашего кривого кабатчика.

И сказал другой странник, поглядев на младенчика:

– Не быть ему кабацким гулякой, не быть безродным теребнем. Не цветок ли он на унавоженной почве? Праведник вырастет в вертепе!

Мать и ее подруги со смеху покатывались:

– Ах, быть ему праведником! Третий странник попросил:

– Повесьте ему нашу ладанку. Гулящая мать отвечала:

– Коли сами дарите, сами вешайте! Не нашлось ни куска хлеба в той избе, но налили им вина в баклаги. Они кланялись, прощались, за винцо благодарили.

Пришли странники в село. И там рожала баба. Изба была богатой и хозяйство ладным. Когда родилось дите, мужик роженицы вспомнил о пришедших и вынес им хлеба. Они попросили взглянуть на младенца. И спросил мужика один странник:

– Не Алексеем ли задумал назвать сынка?

– Так и есть, – отвечал отец. – В честь Алексея, Божьего человека! Будет теперь кому умножать мое богатство, будет он мне помощником и отрадой!

Другой странник покачал головой:

– Не быть ему опорой, не быть благочестивым – вечным огорчением будет твой сын!

Младенец между тем от груди материнской отворачивался да морщился, а когда вином обмочили его губы, успокоился.

Третий странник вытащил ладанку:

– Повесьте-ка ее на младенца. Богобоязненные родители его послушались и повесили младенцу маленькую ладанку.

С тем поклонились странники, попрощались.

Пришли они к царскому дворцу. Повсюду был праздник – царица родила сына. По городам и весям разнеслась весть о наследнике. В столице палили из пушек, вились знамена да флаги. Толпился народ, пьяный и веселый, кричал «ура». Приезжали во дворец кареты сановников, спешили вельможи поздравить государя. Ликовал сам венценосный отец – прежде рождались у них с царицей одни дочери. Приказывал государь:

– Громче, громче играть оркестрам. Веселее, веселее гулять моему народу! Есть у России будущее, есть наследник царского престола!

Стража странников не пропустила:

– Кто вы такие? Ну-ка, повертайте прочь, а то угостим прикладами и старость!

Один странник спросил:

– А что, служивые, не слышали, не Алексеем ли назовут царского сыночка?

Отвечали:

– Тебе какое дело, бродяга? Ступай вон от ограды, иначе будет несдобровать.

Другой же странник сказал:

– Неужто не допустят хоть глазком одним взглянуть на младенчика, предсказать ему судьбу?

Засмеялись гвардейцы:

– Эка взял! Да знаешь ли ты, кто это за младенчик? Венценосец будущий, сам царский сын! Ему уже на роду быть счастливым написано!

Третий странник достал ладанку:

– Ну, коли так, может, передадите наш подарок царскому наследнику?

Солдаты им сказали с укоризной:

– Да разве вы не знаете, убогие, что у младенчика уже есть крестики, ладанки, брильянтами осыпаны, на золотых цепочках, что же вы суете чумазую свою ладанку? Ну, не с ума выжившие? Кто будет и прикасаться к ней во дворце, кто ее и поднести-то посмеет царевичу?

Странники тогда поклонились и пошли.

Такова присказка.

А вот повесть о плуте и монахе.

Глава I

Потаскушкиного сына крестил пьяный поп в хлеву – церковь в тот год сгорела, в избе же шла гулянка. И когда несли его, то уронила мать младенца в лужу – мокрым стал ребенок еще до крещения. Но не заплакал.

Затем принялся поп над ним читать молитву, и запинался, и забывал ее. Взяв дите на дрожащие руки, уронил тут же в корыто, поставленное купелью. Младенчик и голоса не подал.

Отхлебывал поп из початой бутыли и обливал его водой в холодной купели – посинел младенец, но молчал. Поп же подумал:

– Все равно пропадет у потаскухи младенец, как помирали прежние.

И были: крестным отцом – пропойца кладбищенский сторож, а крестной матерью – старуха-сводница. Она, наклоняясь над младенчиком, чуть на него не падала. Не во что было завернуть дитя. Нашли дерюгу и завернули в дерюгу. Когда же выносили крещеного, то, о порог споткнувшись, свалился с младенцем крестный – в третий раз искупался малой – но не услышали даже писку. В избе стояли крик да топот, проминали полы сапогами подгулявшие кавалеры, звенели разбиваемые стаканы и наяривала гармошка. О крещеном забыли – взялись тут же крестины праздновать.

Младенец же заснул.

Назвали его Алексеем, в честь кривого кабатчика.

Понесли крестить своего сынка и благочестивые родители.

На паперти раскричался младенец и требовал всем своим видом, чтобы его распеленали. Когда же кроткая матушка его освободила – пустил длинную струйку. Отец, поглядев на это, обрадовался:

– Хорошо, что облегчился с паперти. Теперь окрестим его спокойно.

Но не прекращался надсадный крик. Затыкали уши приглашенные и покачивали головами:

– Эка раздувает он легкие, точно кузнец меха. Вот труба иерихонская!

Младенец орал точно резаный.

Когда же принялись опускать его в купель, окатил струйкой священника. Сказал тот, вытирая рясу:

– Не видывал я еще, чтобы младенцы, души безгрешные, пускали такую струю.

И зашептались стоящие:

– Откуда пролилось столько влаги на бедного нашего попа? Не иначе, пивной бочонок родился и нельзя завернуть ему краник.

Когда же понесли в алтарь младенчика, то едва его удерживали – вопил он и вырывался из рук. Приглашенные тихо говаривали:

– Ай да младенчик безгрешный, ай да ангельский голосок. Мог бы помолчать в церкви Божией!

От натуги младенец едва не лопался, и молвил огорченный отец, словно тот мог его понять:

– Негоже в доме святом надрываться, из рук выскакивать!

Но вертелся тот так, что сбил горящие свечи. Бросились его пеленать – пустил он третью струйку и окатил крестных отца с матерью. Священник же бормотал, вздыхая:

– В первый раз я вижу подобное крещение, чтоб так упирался младенец у входа в дом Божий, чтобы так брыкался, когда понесли его в алтарь. Не к добру такое упирание, не к добру такой надсадный крик.

Из церкви младенчика вынесли, он тотчас успокоился. Мать, не слушая пересудов за спиною, улыбалась своему сынку и запела тихо песенку – но не засыпал он, как ни старались, ни убаюкивали.

Записали и его Алексеем в честь Божьего человека.

Крестили и царского сына!

Сверкал Великий Собор во всей своей славе. Солнце било лучами по куполам и крестам и звонили колокола.

Расстилали ковровые дорожки под ноги российской императрице – несла она драгоценное дитя, завернутое в кружевные пеленки, в парчовые одеялки. Мягко ступала по коврам ножка царицы – и множество рук готово было тотчас поддержать ее, если оступится она с венценосным младенцем.

Пели в самом соборе царевичу хоры поистине ангельские, он же мирно посапывал. Тесно было в огромном храме от князей и княгинь, мундиры и платья сверкали изумрудами да алмазами. На улицах повсюду стояли войска пешие и конные и оттесняли толпу, спешившую увидеть наследника.

В золотой купели плескалась благовонная вода.