Черное колесо - Бок Ханнес - Страница 35

– Мактиг!

Он так погрузился в свою вторую призрачную личность, что забыл своё имя. Это само по себе было подозрительно.

– Рафферти! – окликнул я. Он вздрогнул, мигнул.

– Да?

– Когда леди Фитц извинилась перед вами, что она сказала?

– Леди… леди Фитц? – Он немного подумал. – О, ничего особенного. Сказала, что сожалеет о той ссоре прошлой ночью и просит простить её. Потом покраснела, отвернулась и ушла. А что?

– А вы что ей сказали?

– Ни слова. У меня просто не было возможности.

Я спросил, уверен ли он. Он был уверен.

Я махнул рукой, и он продолжил свой рассказ. Он на время спятил от шока, увидев, как мёртвый М’Комба поднимается и ходит по палубе; с этого момента его рассказ стал бессвязным. Придя в себя, он обнаружил, что все чёрные умерли и так же, как М’Комба загадочно, святотатственно ожили. Все они двигались деревянно-безжизненно, как заведённые.

Сам он тоже чувствовал стеснённость в движениях и не мог сфокусировать взгляд. Только когда Ирсули вызвала дождь, мышцы его расслабились, и зрение улучшилось.

Больше он не боялся М’Комбы. Наоборот, чувствовал родство с ним – может, потому, что двигались оба одинаково неуклюже – такое ощущают два незнакомых пациента, ждущие в приёмной и обнаруживающие, что у них одна и та же болезнь.

Он сказал, что ему трудно было думать. Он понимал, что дни сменяются ночами, но не воспринимал их как промежутки времени. Просто они давали возможность попеременно руководствоваться солнцем и звёздами для определения направления. Паруса были сорваны, ветер сломал мачты, но он продолжал сжимать руль и вести корабль.

Потом он увидел «Сьюзан Энн». Был один из периодов засухи, и он мог только слегка приподнять руку, чтобы привлечь внимание. Голосовые связки у него пересохли. От «Сьюзан Энн» отошла шлюпка. Он сбросил верёвку, но когда в шлюпке подобрали её, она порвалась.

При помощи кошек моряки поднялись на брошенный корабль. Он увидел человека в иноземной одежде – капитана Бенсона. Капитан расспрашивал его, но он не мог отвечать из-за пересохшего горла. Капитан отдал приказ, и часть моряков отплыла на «Сьюзан Энн». Они вернулись с негром, его звали Слим Бэнг, но это был не Слим Бэнг с нынешней «Сьюзан Энн».

Ирсули и остальные страшно напугали негра. Он сбежал бы на «Сьюзан Энн», если бы не строгий приказ капитана. Негр обратился к Ирсули на её языке и заявил, что она и все остальные – мертвецы. Капитан рассмеялся и коснулся Ирсули. Слим Бэнг запричитал, что если её разрезать, кровь не пойдёт.

Один из моряков полоснул Колубо ножом. Крови не было. Моряки были ошеломлены. С бранью и проклятиями они столпились вокруг Колубо, сначала царапали его, потом рубили. Никто не мог бы выжить после того, что они с ним сделали, но то, что от него осталось, продолжало извиваться на палубе и пыталось встать. Прошло некоторое время, прежде чем Рафферти сообразил, что должен вмешаться – думать стало так трудно! Он неуклюже направился к Колубо. Слишком неуклюже. Моряки с отвращением побросали дёргающиеся останки в море.

Один из них вспомнил, что и при проказе из ран не идёт кровь. Все пришли в ужас и решили затопить корабль. Капитан приказал закрыть негров и рыжего в каюте. Рафферти, слабо сопротивлявшегося, тащили внутрь. Он вспомнил о чаше и драгоценностях и потащился к ним, чтобы предложить их капитану.

Он услышал грохот. Дверь заколачивали. Он и шестеро чёрных напрасно пытались выбраться. Ирсули подняла руку. Послышался крик, и стук прекратился.

Рафферти с трудом добрался до иллюминатора, который смотрел в сторону «Сьюзан Энн». К тому времени шлюпка уже вернулась на борт. Ударила пушка, и «Бриджит» начала тонуть.

Она уже почти совсем ушла под воду, когда первые ручейки пробились внутрь. Вода заполнила каюту, иллюминаторы потемнели, и за ними проплывали необыкновенные голубые звезды. Иногда они останавливались, заглядывая внутрь. Рафферти всплыл. В каюте не было воздуха, но Рафферти, вися под потолком, не тонул и не захлёбывался, смутно удивляясь этому.

Через некоторое время вода пропитала тело. Его охватил ужасный холод, словно кости стали ледяными. Он пытался молиться. Остальные опускались. Он сложил им руки на груди, как ему казалось пристойным. Потом направился к столу, чтобы в последний раз взглянуть на драгоценности, на эту горсть камешков, которая привела его к такому концу. И отойти он уже не смог.

Тьма. Тьма и холод. Он существовал, но не знал, кто он, где и почему тут находится. Только руки его сохранили чувствительность, остального тела он не ощущал. Временами ему казалось, что он сжимает чьи-то запястья. А потом ничего уже не имело значения, кроме тьмы и холода.

Внизу началась странная дрожь. Он почувствовал, что поднимается. Вода устремилась мимо рук, словно кто-то умывал их. На них обрушилась огромная тяжесть. Песок.

Тьма сохранилась, но холода не стало. Потом давление ослабло, и руки его согрелись. На них упал солнечный свет. Он был так счастлив. Прикосновение солнца как свобода, как освобождение!

Он услышал голоса. Услышал… собственный голос, голос Майка Мактига! И снова голос капитана. И понял, что всё получится, если он сможет вернуться, войти в Мактига и объяснить ему. Что объяснить? Ничего… все… просто объяснить…

Мактиг встряхнулся:

– Вот и все. Он приходит и уходит. Я путаюсь, у меня смешиваются его мысли и мои собственные. Я тоскую по Бриджит, которая уже давно мертва, и вижу электричество и нашу одежду словно впервые. Они пугают Рафферти, и он… он уходит. Но, привыкнув к новому, он может остаться… навсегда. – Трубка его погасла, и Майк стал снова разжигать её. – Говорю вам, док, это ещё один синдром старого капитана. Но какое отношение капитан имеет к Рафферти? Если всё это – правда, то это очень важно, и он предпочитает об этом умалчивать. Хотя это может объяснить его поведение на старом корабле.

Я коротко ответил:

– Для розыгрыша вы зашли слишком далеко, Майк. Но я всё же надеюсь, что это розыгрыш, хоть и неудачный.

– Розыгрыш! – Он смотрел на меня сквозь пламя спички. – Вы считаете, я всё это придумал, чтобы позабавить вас? – Он погасил спичку и покрутил её в пальцах. – Мрачная шутка, не правда ли? А ведь шутки должны быть весёлыми!

Я не хотел обидеть его своим обвинением. Он всегда мне нравился, и у меня не было причин сомневаться в нём, что бы ни говорил Бенсон о его влиянии на Пен, а Чедвик – о его шутках. С другой стороны, я не питал особых чувств к леди Фитц – теперь, думая об этом, я решил, что её солнечный удар был подозрительно лёгким. И если она солгала мне, это объясняло также внезапную преувеличенную заботливость Бурилова, Но зачем она мне все это рассказала?

Мактиг печально сказал:

– Я знаю: мой рассказ кажется совершенно невероятным, но я говорю серьёзно.

Я спросил:

– Кому ещё вы об этом рассказывали?

Он усмехнулся:

– Мактиг может быть неуравновешен, но он не дурак, док. Вряд ли я стану рассказывать об этом Большому Джиму, пока сам не узнаю, что это такое. Он ухватился бы за эту мысль – истинна она или нет – как стриптизёрка хватается за норковую накидку. Это новая пища для его одержимости старым капитаном, и если он этого не знает сам, лучше не давать ему новых подробностей. С ним и так трудно. У меня есть своя гордость, поэтому я не стал бы рассказывать Пен, она сочла бы меня выдумщиком. И я не хочу пугать её – а она бы испугалась. Вряд ли я могу довериться и Флоре: не успел бы я закончить первую фразу, как она бы решила, что очаровала меня. Не могу рассказать и дорогому преподобному: он примет это за религиозное послание или знамение. Вы знаете о моих чувствах к её величеству, к волжскому разбойнику и Чеду. А с Деборой я не разговаривал со времени урагана. Кто же остаётся, кроме вас?

– Джонсон, Слим Бэнг и все остальные…

– Нет, док, вы единственный, кому можно рассказать такое. Дьявол, почему вы думаете, что я сломался и пришёл к вам?

– Сам удивляюсь.

Он удивлённо и отчасти негодующе посмотрел на меня.