Концепция лжи - Бессонов Алексей Игоревич - Страница 15

На прямоугольном голографическом экране перед ними возникло изображение жутко изломанного и, похоже, обгоревшего объекта. Глядя на него, Леон мысленно восстанавливал обломки до их прежнего состояния, и у него выходило, что чужая машина, скорее всего, напоминала собой почти правильный равносторонний треугольник с незначительным утолщением в носовой части. Размеры аппарата не впечатляли – размах его «крыльев» не превышал десятка метров, но все же в нем, даже разрушенном, чувствовалось нечто зловещее… На заднем плане Макрицкий разглядел металлические стены какого-то ангара и несколько человек в американской военной форме середины двадцатого столетия. Кадр сменился; теперь камера показывала какую-то ярко освещенную лабораторию с множеством допотопных приборов. Новый кадр – и Леон увидел операционный стол, залитый светом бестеневых ламп. На столе лежал крупный мужчина с обильно заросшими волосами грудью и пахом. В его половой принадлежности сомневаться не приходилось, но Леон, как зачарованный, смотрел на лицо мертвеца. Крупный, немного угловатый череп, обрамленный тонзурой курчавых светлых волос, был глубоко рассечен (в момент аварии?), страшный разлом со следами плохо замытой крови доходил почти до бровей, таких же густых и светлых, как и волосы погибшего. Что-то неуловимо привлекало Леона в его лице… он не мог понять, что. Вроде бы такого вот мужика, слегка облысевшего, но еще не старого и явно крепкого, можно было встретить в любом из городов Земли, и все же Макрицкий понимал, что перед ним – не человек!

Картинка мигнула и погасла.

– Дьявольщина, – сказал потрясенный Леон. – И ты считаешь, что мы с ними совместимы?

– По крайней мере они могут жить на нашей планете и есть нашу пищу. А мы – их. Вруби второй кластер, там есть кое-что поинтереснее.

Леон переключил диск, и с первых же кадров понял, что имеет дело с гораздо более поздним материалом. Как и в первом случае, звук почему-то отсутствовал, но теперь картинка, все такая же плоская, записывалась цифровым аппаратом. Десятые годы, решил Леон, ах ты ж мать моя!.. На бетонных плитах, ярко освещенных невидимыми для зрителя софитами – съемка, вероятно, производилась на открытом воздухе поздним вечером, – стоял, слегка накренясь, почти неповрежденный треугольник. Разворочена была только задняя часть машины, плохо видимая из данного ракурса.

– Попадание русской ракеты системы ПРО, – прокомментировал Антон. – Это ерунда… странно тут то, что экипаж погиб до взрыва двигателей.

– Отчего? – хрипло удивился Леон.

– Никто не знает. Двухместная рубка управления просто размазана, как будто там что-то взорвалось изнутри.

– А как же он не разбился?

– Он очень прочный, Лео. Вырубай, там больше ничего нет. Это и так больше, чем тебе следовало бы знать. Разве что… второй треугольник, Лео, это не разведчик. Он сильно отличается от первого.

– То есть это – уже какие-то другие? – выпалил Леон.

– Нет, – рассмеялся Мельник. – Это те же самые. Но второй – это боевой звездолет малого радиуса действия, ориентированный на достижение сверхсветовых скоростей. В космосе он ходит на нереактивной тяге.

Макрицкий снова впал в задумчивость. Разговоры о нереактивной, или волновой, тяге, он слышал уже давно. Говорили об этом в основном сами астронавты, в среде которых существовало немалое количество легенд о пронизывающих пространство «волновых ветрах», способных, якобы, нести на себе корабль с огромными скоростями. Знакомые Леону инженеры обо всем этом отзывались с усмешкой – их мозги были парализованы двигателями Триумвирата, которые гоняли антивещество со сверхсветовыми скоростями истечения. По сути, Старшие использовали тот же самый реактивный движок, что и земляне, с той лишь разницей, что из его дюз летел поток непостижимого «экзовещества», вырабатываемого громоздкой цепью генераторов антиматерии.

Волновая тяга открывала огромные возможности, и в первую очередь – для маневра в пространстве. Черные треугольники, использующие волновые двигатели, настолько же превосходили по своему уровню звездолеты Старших, насколько те – земную технику.

Мельник, казалось, прочел его мысли.

– Да, – сказал он, подливая Леону водки, – волновая тяга, она самая… правда, как это все работает, мы понять не в состоянии. Если бы удалось захватить живого инженера – тогда, может быть, наши парни и разобрались во всей этой ерунде.

– И ты хочешь сказать, что они пришли к нам снова?

– Они не появлялись почти восемьдесят лет. И теперь по Системе бродит не маленький скаут-треугольник, а махина размером с пол-Москвы.

Некоторое время они молчали. Леон смотрел в огонь и думал о том, что Мельник, в сущности, не сказал ему ничего нового. Все это он знал и до него, более того – он видел их собственными глазами.

Сейчас он готов был поклясться, что тот, кто протянул ему, умирающему, свою сильную ладонь в черной чешуйчатой перчатке, пришел сюда не со злом.

– И ты, стало быть, считаешь, что я также буду привлечен к проекту? – несколько невпопад поинтересовался Макрицкий.

– Я это просто знаю, – с улыбкой ответил Мельник. – А что, ты против?

– Нет… Нет, я не против… я так, думаю. Я думаю о том, какую информацию мне придется обрабатывать на станции…

– Все вполне логично, Лео: ты будешь военным представителем ООН, и никто не удивится, если ты начнешь совать свой нос в какие-либо странности. Тем более что право секретить любые данные тебе будет дано даже не нашей конторой, а непосредственно Ассамблеей. Но на самом деле, твое привлечение к проекту никак не связано с грядущим назначением – не думай, что мы стремимся использовать тебя в силу удачно подвернувшихся обстоятельств. Если тебя направят на лунные рейсы, мы найдем, кого засунуть туда… нет-нет, нам нужен именно ты. Не думай, что на свете так уж много молодых астронавтов с твоим опытом и мозгами.

– Спасибо, – рассеянно произнес Леон. – Наверное, мне придется пройти какую-то особую подготовку?

– Это все потом… Насколько я понял, ты собираешься отгулять свой отпуск?

– Да, я хотел подышать воздухом.

– Вот и дыши. – Мельник чокнулся с ним и мечтательно усмехнулся: – Мне б твои возможности… в дыхании.

Глава 6.

В дверь номера вкрадчиво позвонили. Леон медленно, словно в полусне, отошел от окна, в стеклах которого отражались желтоватые шары старинных фонарей, и двинулся в холл.

– Да! – громко сказал он.

В дверях возникла симпатичная мордашка горничной – это был очень дорогой отель, способный на содержание живой прислуги, – и Леон, глядя на ее юную улыбку, заулыбался в ответ.

– К вам прибыл месье из прессы, – пропищала девушка, – он прислал вам визитку, вот…

Леон взял с подноса запечатанную в непрозрачный пластик карточку, резким движением разорвал конвертик и хмыкнул:

– Просите.

Как и следовало ожидать, Юбер Форен прятался у девчонки за спиной. Едва громоздкая фигура в длинном светлом пальто ввалилась в холл номера, Леону показалось, что кто-то зажег дополнительное освещение. Возможно, виной тому были густо-синие глаза репортера, а может быть, его невероятно рыжая борода… выпутываясь из медвежьих объятий своего друга, Леон махнул горничной, и та, смеясь, поспешно ретировалась.

– Я хотел достать тебя в Штатах, но потом понял, что меня к тебе не подпустят, – загрохотал Форен, устраиваясь в кресле, – а позавчера купил ваши «Ведомости» и – на, пожалуйста, – о тебе пишут, ты в Париже, а я – ни сном, ни духом!..

С Юбером Леон познакомился после той давней истории с погибшим французским планетолетом. Форен никогда не работал на какое-либо конкретное издание, предпочитая оставаться «свободным художником», и тогда им повезло обоим: Юбер стал знаменит сам и сделал знаменитым Леона, чье интервью обошло всю Европу.

– Я надеюсь, – засопел журналист, глядя на молчаливую улыбку Макрицкого, – до тебя еще не добрались ваши киевские прощелыги?

– Не переживай, – заговорил наконец Леон, – эксклюзив по-прежнему за тобой.