Возраст третьей любви - Берсенева Анна - Страница 30

– Не надо, прошу вас, – едва слышно сказала она. – Я не хочу вас обманывать, Юрий Валентинович…

– Не обманывайте, – проговорил он, не отнимая губ. – Или обманите, это все равно. Только не уезжайте.

Юре не было стыдно, что он снова и снова просит ее об этом. Всем своим прошлым, настоящим, всем собою он не верил, что ее слова могут быть последними словами. Он понимал, что невозможно требовать от нее сейчас сильных чувств, да ему ничего и не хотелось требовать от нее. Хотелось только, чтобы она не исчезала, не оставляла невыносимую пустоту в его душе, которую ничем нельзя будет заполнить.

Они вернулись за свой столик. Паша сразу принес блины, масло, уложенное филигранными шариками, икру на льду в сияющей мельхиоровой вазочке.

– Ничего не надо сейчас говорить, – теперь уже прямо глядя ей в глаза, произнес Юра. – Ничего, пожалуйста. Вы только подождите немного, не говорите сейчас…

Сона промолчала, впервые не отводя глаз под его взглядом.

Про коньяк Гринев вспомнил только дома и выпил его ночью один, пытаясь унять колотящееся сердце.

Глава 11

Гринев работал в системе МЧС сравнительно недавно, всего год. И положение его в отряде было не совсем определенным, каким-то промежуточным.

Не в том смысле, что оно было шатким, вовсе нет. У них вообще это было не принято: какие-то шаткие положения, или подсиживания, или интриги. То, чем все они занимались ежедневно, как-то само собою исключало возможность подобных отношений.

Все дело было в том, что он не был кадровым военным; это и создавало некоторую двусмысленность. Хотя внутренне Гринев никакой двусмысленности не ощущал. Он так же, как все, считал для себя обязательным подчиниться любому приказу, и на учения ездил, и в спасательных работах участвовал наравне со всеми. И находился, кстати, в отличной физической форме, которой мог похвастаться далеко не каждый старший лейтенант запаса. А уж опыт работы в чрезвычайных ситуациях у него был такой, какого не было ни у одного человека в отряде. Собственно, из-за этого опыта он и пришел сюда год назад, сразу после Абхазии.

Но командир отряда Игорь Мартынюк все-таки интересовался время от времени:

– Ну что, Юрий Валентиныч, не надумал еще?

– Не надумал, не надумал, – отмахивался Юра. – И какая тебе разница, Игорь, сам рассуди? Ну не хочется мне погоны надевать, может, я человек сугубо штатский, бывает же такое?

– Бывает, – соглашался Игорь. – Но было бы удобнее, если б надумал. Мы ж силовики все-таки, Юра, надо понимать. И что тебе плохо? Получил бы сразу капитана, там, глядишь, вскоре и майора. Ты ж мужик, тебе расти надо, перспективу свою видеть.

Игорь был хорошим человеком – с такой глубокой, не демонстрируемой, но неколебимой порядочностью, какую Юра встречал не часто. И Гриневу неловко было объяснять именно этому человеку, почему не хочется ему надевать погоны, пусть и медицинской службы. Он понял это еще в Абхазии, обдумал и закрепил как единственное для себя правильное решение.

Может быть, служи Гринев где-нибудь под Москвой, сложностей с его штатским положением возникало бы больше. Но здесь, на Сахалине, было все-таки проще: они были тысячами километров отделены от самого высокого начальства, сотнями – от не самого, и никакое начальство при таких условиях не стремилось особенно разбираться, почему не хочет делать военную карьеру отрядный врач из Южно-Сахалинска. С обязанностями своими справляется – и ладно.

Через месяц после Абхазии его вызвали прямо из больницы, чуть не из операционной.

Сначала вызвал к себе в кабинет главврач.

– Командование флота вами интересовалось, – объяснил он, когда Гринев вошел в кабинет. – Полетите, Юрий Валентинович?

– Полечу, конечно, раз начальство интересуется, – пожал плечами Гринев.

– А почему не спросите, куда? – усмехнулся главврач.

– Да сами скажете, – улыбнулся в ответ Гринев.

– Логическое мышление работает, – кивнул тот. – Насколько я понимаю, случилось у них что-то. Учения идут, подозреваю, ЧП какое-нибудь на кораблях. Но это мои собственные догадки, они ничего определенного не сообщили. Там у них вообще-то своя спасательная служба, врачи свои тоже есть. Но просят именно вас, из чего я делаю вывод, что имеют в виду ваш специфический опыт. Только это не для посторонних, Юрий Валентинович, – добавил главный, хотя это и так было понятно. – Сейчас машина будет, заедете домой – и на аэродром.

– Да можно и сразу на аэродром, – сказал Гринев. – Домой-то зачем?

Главврач предполагал правильно: во время учений взорвались боеприпасы на военном корабле, несколько раненых были явно нетранспортабельны, и оперировать их надо было на месте. Этим Гринев и занимался всю ночь вместе с военными хирургами из флотской спасательной службы.

– Может, к нам бы перешли, Юрий Валентинович? – предложил ему командир флотских спасателей, когда уже грузили раненых в военный вертолет.

– Да нет, спасибо, – отказался Юра. – Я же не военный, как же к вам?

– Да, у нас своя специфика, – согласился тот. – Не хотите, значит, на флот? Жаль. Опыт жаль терять, сами ведь понимаете. Хоть к эмчеэсовцам бы пошли, у них все-таки не так строго насчет погон.

Эта мысль Юре понравилась. Не то чтобы он думал, будто зря теряет опыт, приобретенный во время войны в Абхазии. Жаловаться на отсутствие работы травматологу, к сожалению, не приходилось и в мирных условиях. Но что-то другое, важное для него было в этой мысли…

Так и возник в его жизни отряд МЧС, и Гринев сразу понял, что поступил правильно, решив оставить в больнице только дежурства, отказаться от должности завотделением. В этом не было с его стороны никакой жертвы – совсем наоборот. В который раз он менял свою жизнь и в который раз убеждался, что не случайно и не напрасно, – по мгновенно обостряющемуся ощущению того, что он живет теперь именно так, как ему и надо, и не смог бы жить иначе.

Оно в Армении у него впервые случилось, это «обострение», и повторилось в Абхазии. Там же, в Абхазии, сидя ночью на крыльце ткварчельской больницы, Гринев попробовал рассказать о нем Борьке – потому что кто мог понять это лучше, чем Годунов?

Тот и понял сразу, без особенных объяснений.

– Обычное дело, – кивнул он со смешной своей серьезностью. – Я, знаешь, тоже что-то вроде аппендицита чувствую: и тянет, и ноет, и все как будто что-то мне неймется… Вот перед Турцией то же самое было. Нас же туда не хотели пускать. – Боря оживился, вспомнив перипетии своей поездки на турецкое землетрясение. – Неверные, дескать, то-се. А мы тогда – к нашему муфтию, к московскому, и показываем ему Коран. У нас, знаешь, Коран был еще из Ирана, там же тоже недавно трясло. Самый ихний верховный мусульманин ребятам в благодарность подписал. Вот, говорим муфтию, как же – «неверные»? А Коран-то, а подпись-то! Тот сразу звонить начал, факс отправил – назавтра вылетели в Турцию. С женой только проблемы, – грустно добавил Борька. – Все-таки она же за комсомольского работника выходила, совсем другое предполагала, особенно в смысле денег и прочего. Ее тоже надо понять…

Так что – какие там жертвы! Наоборот, Юра испытывал теперь чувство глубокого удовлетворения, как в советское время писали в газетах к коммунистическим праздникам.

Хорошо было и то, что в больнице никто не мог теперь предположить, будто Гринев хочет занять чье-нибудь место, подсидеть кого-нибудь. То есть его и раньше не подозревали ни в каких особенных кознях. Но ведь и нет ничего особенного в том, чтобы мужчине, одному из лучших в городе травматологов, делать соответствующую карьеру. И должность главврача для такого, как Гринев, – тоже вполне реальная перспектива…

А теперь зато – полная благодать. Раз Юрий Валентинович в больнице только дежурства себе оставил, значит, в отряде у него, видимо, перспективы еще лучше. И как реакция – предельная общая доброжелательность, никаких подводных камней.

Так он и ушел, как колобок, ото всех проблем, которых сам для себя не хотел.