Полет над разлукой - Берсенева Анна - Страница 29

– Ты хорошо стала играть, – сказала Нина. – Я вчера смотрела репетицию… Особенно тот монолог про картошку.

– Правда? – Аля почувствовала, что снова краснеет, но теперь уже не от злости. – А я думала…

– А ты не думай, – перебила ее Вербицкая. – Думала, все ангелы кругом? На шею тебе сразу должны бросаться?

– Вот уж нет, – ответила Аля. – Я ничего такого и не ждала, но все-таки…

– Может, даже и лучше, что к тебе сначала настороженно отнеслись, – сказала Нина. – Хуже было бы, если б наоборот: потом разочаровались.

– По-моему, зря ты в прошедшем времени говоришь, – усмехнулась Аля. – Что-то я большой любви к себе у вас не замечаю. Сама же видела…

Она кивнула на свою сумку, в которую бросила анонимку.

– Во-первых, у кого это «у нас»? – хмыкнула Нина. – Что мы, Змей Горыныч о ста головах? Все разные. А во-вторых, какая-нибудь сволочь всегда найдется, даже если все тебя на руках будут носить. Стоит себе нервы из-за этого трепать?

– Если бы хотя бы не о Карталове, – вздохнула Аля. – Так мерзко, передать тебе не могу! Мне ведь в голову не приходило… Я у него даже дома ни разу не была за все время, что в ГИТИСе училась, а тут…

Она передернула плечами.

– Да брось ты, – махнула рукой Нина. – Что ты мне рассказываешь, я же его сколько лет уже знаю, да и не я одна. Все ведь на виду, никуда не спрячешься. Давно бы уж все болтали, если бы и правда… И вообще: тебе не все равно?

– Все равно, – твердо ответила Аля. – Это так, минутная слабость.

– Завидую я тебе, – вдруг сказала Нина. – Нет, ты не думай, не тому… Хотя и тому тоже. Но я больше жизни твоей завидую, чем роли.

– Жизни? – поразилась Аля. – Вот уж напрасно! Нина, да ведь однообразнее жизни, чем у меня, просто придумать невозможно! Только театр, ничего больше. Но ты не думай, я нисколько не жалею.

– Вот этому и завидую, – невесело улыбнулась Нина; губы у нее были настолько выразительные, что любой оттенок чувств мгновенно становился заметен в их изгибе. – Тому, что не жалеешь… А я вот иногда жалею!

– Ты – жалеешь?!

Нет, стоило поплакать над дурацкой бумажкой, чтобы так переменить свое впечатление о человеке! Невозмутимая, холодноватая Нина, премьерша театра, любимица Карталова, играющая почти во всех спектаклях и умеющая преображаться до неузнаваемости – и жалеет… О чем?

И вдруг Аля подумала, что, может быть, напрасно удивляется. Что она знает о Нине? Только то, что видит на сцене. А там – то Джульетта, то Бесприданница, попробуй пойми! Ну, знает еще, что Ромео играет ее муж Гриша – и все.

Аля не интересовалась театральными сплетнями, да она и не была еще своей в Театре на Хитровке, поэтому никто и не пытался сплетничать с нею о Нине. Так что перед ней сидела, в сущности, совершенно незнакомая женщина. Даже о ее возрасте Аля только догадывалась – лет двадцать пять, наверное?

– Сколько тебе лет, Нина? – спросила она, потому что это было единственное, о чем удобно было спросить.

– Тридцать, – ответила та. – Что, не похоже?

– Не похоже, – кивнула Аля. – Выглядишь моложе.

– А профессия такая – выглядеть так, как надо, – усмехнулась Нина. – Еще не поняла разве? Что же ты не спросишь, почему я тебе завидую?

– Не хочу. Почему я должна об этом спрашивать?

– А я вот тому и завидую, что тебе, кроме театра, ничего не надо! – с неожиданной горячностью воскликнула Нина. – Я все присматривалась к тебе, присматривалась… Никого у тебя нет, нигде ты не бываешь, это с твоей-то внешностью. Илью Святых бросила – это ведь ты его бросила? И ничего! Одержимая ты, что ли? Или обманов жизненных не боишься? А я вот…

Она махнула рукой и вдруг заплакала. Это было так неожиданно, что Аля растерянно смотрела на нее, не находя слов. Нина сидела на стуле, как бабочка на цветке. Это сходство еще усиливалось оттого, что на ней была широкая, отделанная каким-то серебристым мехом накидка «солнце», похожая теперь, когда Нина плакала, на опавшие крылья.

Аля чувствовала, что сама сейчас заплачет от жалости к ней. Но что можно сказать – вот так, не зная? Бормотать слова утешения – но к чему они должны относиться?

– Ты… из-за театра плачешь? – наконец спросила Аля. – Не получается что-нибудь?

Нина покачала головой, потом всхлипнула последний раз, достала из кармана смятый бумажный платочек, вытерла глаза.

– Видишь, – сказала она, – у тебя первая мысль: из-за театра… А у меня жизнь трещит-ломается – вон, как лед на реке. – Заметив расстроенный Алин взгляд, она добавила: – Да ладно, ты не переживай так. Не о чем! Я же говорю: обычный театральный обман, многие так влипают. На сцене он Ромео, а в жизни…

Тут только Аля догадалась, что причина Нининых слез – ее муж. Ей действительно в голову это не приходило, меньше всего она могла думать, что та плачет из-за мужчины!

– Извини. – Аля даже покраснела. – Я просто не поняла…

– И хорошо, что не поняла. Ну, Гришка, конечно, Ромео обожаемый. Это же наш давний спектакль, ты знаешь? На третьем курсе еще…

Наконец Аля поняла, о каком театральном обмане говорит Нина! Конечно, это был едва ли не самый распространенный из множества обманов, и связан он был с тем, что актеры влюблялись друг в друга только потому, что сживались с ролью. Джульетта влюблялась в Ромео…

Но Аля и предположить не могла, что это произошло с Ниной – так наивно, так просто!..

– Что ты так на меня смотришь? – заметила та ее удивленный взгляд. – Не похожа я на дурочку с иллюзиями?

– Не похожа, – согласилась Аля.

– А вот, выходит, дурочка и есть, – усмехнулась Нина. – Интересно, в который раз наступают на эти грабли? С шекспировских времен, наверно.

«А может, и нельзя на них не наступать? – вдруг подумала Аля. – И в тысячный раз надо наступать, а иначе зачем играть Джульетту?»

Но это было слишком жестоко по отношению к Нине, и она промолчала.

– Что же у вас произошло? – осторожно спросила Аля.

Она не стала бы спрашивать, если бы не почувствовала, что Нина ждет ее вопроса. Как-то незримо сблизили их эти недолгие минуты – сначала на крыльце театра, потом в кафе на Солянке. Все сблизило: и промытость весеннего воздуха, и даже письмо в узком конверте…

– Я просто все выдумала, – сказала Нина. – Выдумала его, выдумала любовь. А ничего не было, вот и все. Думаешь, легко обнаружить, что выдумал свою жизнь? – Аля молчала, и она продолжала: – Я теперь понимаю, что он, может, и не виноват ни в чем. Он ведь даже не старался, даже вид не делал, что любит. На сцене только, но зато как! Я же сама актриса – и поверить не могла, что это он только изображает. Как целовал, как в глаза смотрел… А спектакль мы часто играли – вот мне и хватило. Даже не замечала, что там в промежутках происходит. Ну, ночами, конечно… Но я ведь женщина вполне даже ничего, почему же ему не попользоваться? Вот и получилось: спектакль да ночи.

– И давно ты это поняла?

Заметив, что Нина судорожно пытается отпить из уже пустого бокала, Аля перелила ей свое нетронутое вино.

– Не знаю… Я вот тебе все это говорю, а сама и теперь не верю… Не верю, что все так просто!

– Он что, изменил тебе?

– Может, и изменил, – пожала плечами Нина. – Но я, знаешь, как-то об этом не очень переживала бы, если б чувствовала, что он меня любит. Что тогда измена! Да знаю, знаю, что так нельзя – ну и что? Вот честное слово, поверь: плевать бы мне на измену, если бы… Но он ведь смотрит на меня, как на дерево, ты понимаешь? Вот же что страшно! Грубость какая-то невыносимая в нем, ничего во мне ему не нужно – ни понимание, ни любовь, ничего. Как будто не артист он, а слесарь с завода. Я с ним живу и знаю: он последний, кому я могу поплакаться, да вообще – хоть рассказать о чем-нибудь, сочувствия какого-то ожидать. Плечами только пожмет: твои проблемы. Придешь после «Бесприданницы», ночь ведь уснуть не можешь – такой спектакль. А он к стенке отвернется и храпит. Если вообще дома ночует. Хоть бы раз спросил: что я, как… Как он на сцене так преображается, ума не приложу. Большой талант! – горько закончила она и тут же добавила: – Я непонятно, наверно, говорю, тебе надуманным кажется…