Неравный брак - Берсенева Анна - Страница 73

– Почему? – удивилась она. – Почему она могла мне не понравиться?

– Не знаю… Слишком вы разные.

– Ну и что? – Женя пожала плечами – не пожала даже, а повела плечами так, что у Юры сладко заныло внутри, хотя жест этот был у нее не зазывным, а совершенно безотчетным. – Думаешь, мне может понравиться только моя точная копия? Ева милая, тонкая, она всякой женщине понравится. Вот что с мужчинами у нее проблемы – этому удивляться не приходится.

– Почему? – удивился Юра. – А я как раз всегда в толк не мог взять, почему у нее так…

– Ох, Юрочка, – засмеялась Женя, – да ведь это проще простого! На нее же только взглянуть – и сразу понятно: с такой женщиной все будет всерьез и надолго. Думаешь, мужчины этого ждут от женщин? По-моему, от этого они только шарахаются.

– А женщины? – спросил Юра. – Чего, по-твоему, женщины ждут от мужчин?

– Женщины? – Женя снова засмеялась. – Всего!

– То есть? – не понял он. – Чего – всего?

– А всего-всего, – совсем как Полинка, объяснила она. – Не кусочка на вес и под расчет, а всего. Только мало кто дожидается. И не задавай ты мне, Юра, таких глобальных вопросов, у меня по философии четверка была в институте!

Даже если Женя просто шутила тогда, чтобы отвязаться от его глупых вопросов, доля правды в ее словах была. Может, и мало кто дожидается… Но такая женщина, как она, вправе требовать от мужчины всего, и обязательно найдется мужчина, который весь мир положит к ее ногам. Даже кретин-репортер из «желтой» газетенки это понимает…

А он не мог ей дать это прекрасное «все» – просто потому, что ничего у него не было. И что ее ожидало бы с ним, если бы она не ушла, воспользовавшись этой дурацкой заметкой? На что сама способна, на то и рассчитывай; муж всегда или занят, или устал; убогая, однообразная жизнь… Сколько еще он стал бы себя обманывать, думать, что, может быть, она к этому привыкнет? И с какой радости она должна к этому привыкать? Хотя, наверное, он еще долго надеялся бы… Он же с самого начала все понимал, и все-таки… Что ж, ему удобно было надеяться, что все как-нибудь образуется, вот он и прятал голову в песок, как страус. Но раз уж она решила это прекратить, то надо иметь совесть и не навязывать ей все это снова. Продала ли Полинка гарсоньерку? Правда ведь, он не был там счастлив, не случайно ведь кончилось так, как кончилось… Нет, неправда! Он так был счастлив, что… Если бы еще только минуту предложили этого счастья, он ни секунды не раздумывал бы, прямо сейчас… Что – прямо сейчас? Прямо сейчас идет дождь, даже из аула этого не выбраться, не то что… Да и не в том дело, все равно ведь… Зря ему мерещатся и плечи, и голос, и глаза с узорами, и эти колечки на лбу… Не кончится завтра дождь, все равно надо ехать, цепи на колеса, сам могу за руль… Борька все равно не даст…

Мысли его наконец спутались, сместились, воспоминания потеряли мучительную ясность, и Гринев уснул под мерный шум бесконечного дождя.

Салман исчез, как сквозь землю провалился. Наверное, с самого утра, увидев, что прекратился дождь, отправился к каким-нибудь родственникам. И поди поищи его по горам.

– Ну что, Юра, еще подождем? – неуверенно спросил Годунов. – Объявится когда-нибудь, не со скалы же сорвался. Да не подсохло еще просто, вот он и отсиживается! И правильно делает, между прочим, еще хоть денек и нам бы подождать.

– Хватит, Боря. – Гринев видел, что Борька говорит все это больше для проформы. – Кто тебе сказал, что через денек подсохнет? А если к вечеру опять ливанет? Грузим быстро – и поехали.

– Погрузишь ты их быстро! – хмыкнул Годунов. – Глянь, что там творится.

На десяток больных и раненых у грузовика с открытыми бортами собралась целая туча родственников. Женщины плакали, что-то друг другу доказывали гортанными голосами и явно были настроены влезть в грузовик любой ценой. А кто бы не полез, видя, что собственный ребенок лежит без сознания и, на минуту придя в себя, просит пить?

Но войти в их положение Гринев сейчас не мог. Ехать по крутой, узкой и скользкой дороге с битком набитым кузовом – лучше уж сразу направить машину в пропасть. Десять раненых и больных, из которых трое детей, он одиннадцатый в кузове, еще одного к Борису в кабину – и все.

Именно это они с Годуновым, срывая голос, втолковывали плачущим женщинам, пока мужчины укладывали раненых в грузовик.

– Доктор, я за всеми буду ухаживать! – хватая Гринева за руки, рыдала Хедина мать. – Я же не только за ней, я за всеми! Ты в кабину сядешь, а я наверху, возьми!..

– В кабину дедушку положим, ему операцию надо срочно делать, – втолковывал Юра, отцепляя от себя ее руки и кивая на неподвижно лежащего старика, которому он как мог вправил огромную, вот-вот могущую ущемиться грыжу. – Поймите, не могу я вас взять, всех тогда брать придется!

– Она же маленькая! – всхлипывала женщина. – Самая маленькая из всех, доктор, пусти меня! Она из машины выпадет…

– Я ее сам всю дорогу на руках буду держать, – клялся он. – Ни на минуту не выпущу, честное слово!

Хеди вертела головой, глядя круглыми, как пуговки, блестящими от температуры глазами то на маму, то на доктора, которого за эти дни перестала бояться. Вообще-то Юра сам побаивался детей, да еще таких маленьких: кто их знает, что у них на уме. Но тут уж было не до своих мужских опасок.

– Пойдешь к дяде на ручки? – спросил Гринев. – Видите, не боится. Все, закрываем борта! Я готов, Боря, садись, поехали!

Конечно, ехать по горной дороге всего через несколько часов после дождя было чистым безумием. Даже цепи на колесах мало помогали на проклятой глине. Юре казалось, всю жизнь у него теперь перед глазами будет стоять эта белая как смерть, вьющаяся вниз дорога…

На каждом из бесчисленных поворотов грузовик начинал медленно сползать вниз, Борис сразу тормозил, потом, когда зловещее движение прекращалось, газовал снова. У Юры в ушах стояли скрежет и утробное гудение вперемежку со стонами раненых и Борькиными ругательствами.

– Как доедем, сразу с тебя бутылка! – орал из кабины Годунов. – Сразу… одна, а потом… еще… две!.. Слышь, Валентиныч?

– Слышу! – кричал в ответ Юра. – За дорогой следи, Боря, за мной не пропадет!

– Чего за ней следить? – доносилось из кабины. – Она, сука такая…

Через два часа такого пути Гринев уже не замечал белой дороги и на Борькины выкрики отвечал машинально. Как чувствует себя за рулем после этих двух часов Годунов, догадаться было нетрудно.

– Боря! – наконец не выдержал Юра. – Давай-ка остановись, поменяемся на часок. Давай-давай, а то всем же хуже будет, – добавил он на всякий случай, чтобы Борька не вздумал возражать.

Но, кажется, тот устал так, что было не до возражений.

– Сейчас! – ответил он, высовываясь из окошка. – Еще разок повернем, и тормозну.

– Тебя теперь другой дядя возьмет. – Гринев на всякий случай погрозил пальцем Хеди, которая всю дорогу не слезала с его колен, обхватив за шею так, что у него уже мышцы ныли. – А я рулить пойду. Чтоб сидела так же тихо, поняла?

Трудно сказать, что она поняла из его слов; мать, впрочем, говорила по-русски очень хорошо, как и большинство чеченцев. Во всяком случае, Хеди немедленно заплакала, и Юра испугался, что она сейчас начнет еще и вырываться.

– Все-все, – быстро проговорил он. – Не пойдешь к другому дяде, со мной пойдешь!

«Надо было сразу в кабину ее посадить», – мелькнуло в голове.

И тут же он почувствовал, как на повороте машина крутнулась, взревела, дернулась – и вдруг медленно поползла задом вниз.

Гринев знал, что Борис сейчас же затормозит, и почувствовал, что так он и делает. Но движение не прекращалось, не прекращалось, только замедлялось немного, замедлилось – и прекратилось в ту секунду, когда задние колеса уже наполовину повисли над пропастью.

Гринев замер, боясь пошевелиться. Мотор затих. В неподвижном, влажном после дождя воздухе слышно было только тихое поскрипывание, с которым покачивался над пропастью грузовик.