Неравный брак - Берсенева Анна - Страница 67

Но Ева сказала, что, конечно, придет сразу же, как только уроки закончатся, и Юра вздохнул с облегчением.

– У тебя что-нибудь случилось, Юрочка? – переспросила она по телефону; голос был почти спокойный, и все-таки Юра расслышал какие-то незнакомые интонации. – Почему так срочно?

– Приходи, рыбка, приходи, – не стал он вдаваться в объяснения. – Если мы на выезде будем, в медпункте у меня посиди, ладно?

Она пришла, как раз когда бригада была на выезде. Взламывали стальную дверь, из-за которой доносились жуткие женские крики и хриплый мат. Потом милиционеры вязали бьющегося в белой горячке голого мужика, а Юра накладывал жгуты на руки его жене, которой ревнивый супруг перерезал вены.

Ева сидела в медпункте на панцирной кровати и проверяла тетрадки.

– Еще минуту подожди, я руки помою, – сказал, заглядывая к ней, Юра.

В забрызганной кровью квартире составляли протокол, просили ничего не трогать, и руки он там помыть не смог.

– Ты на аварии какой-нибудь был, Юрочка? – сочувственно спросила Ева, когда он, вытирая руки, снова вошел в комнату. – Я с дежурным вашим полчаса сейчас посидела, он эфир слушал… Это же ужас!

Сидение рядом с дежурным, слушающим частоты оперативных служб, действительно было занятием не для слабонервных. За полчаса в Москве столько всего случалось, что страшно было потом выходить на улицу.

– Не все же в нашем районе происходит, – успокоил он сестру и спросил, помолчав: – Ева, почему ты ничего мне не говорила?

Наверное, по Юриному тону она сразу поняла, о чем он спрашивает.

– А зачем бы я стала… Еще и тебе? – тихо спросила она, поднимая на брата глаза, в которых безысходность почти неразличима была за глубокой поволокой. – Ничего нельзя сделать, Юра, поверь мне, мы все уже перебрали.

Ева не спросила даже, откуда он знает о происшедшем с Артемом, и уже поэтому Юра понял, как глубоко она во все это погружена, несмотря на внешнее спокойствие.

– А уехать? – осторожно спросил Юра. – Не одной, не одной! – быстро оговорился он, поймав ее укоризненный взгляд. – Вдвоем вам уехать?

– И это не получится. – Ева покачала головой; он поразился безнадежному спокойствию этого жеста. – Об этом его предупредили, и они следят.

– Думаешь, это разведчики-профессионалы? – усмехнулся Юра. – Что значит – следят?

– Хорошо, а куда мы, по-твоему, можем уехать? – спросила Ева. – У него ведь тоже все здесь, в Москве. И на сколько уехать? На всю жизнь? Все равно же придется вернуться.

– А откуда ты об этом вообще узнала? – спросил Юра. – И когда?

– Неделю назад, – ответила она. – Мне позвонил какой-то человек, наверное, из этих. И все рассказал. Как гром среди ясного неба… Юра, если бы ты знал, до чего я была беспечна! Ведь у меня впервые такое, ты понимаешь? – Ева подняла на брата глаза, в которых всплыло наконец отчаяние. – В первый раз такое – чтобы я ни секунды не думала, как мне жить, что мне делать, правильно ли я поступаю… Вот ты, Полинка, мама – вы всегда так живете. А я – в первый раз. И я была просто счастлива, Юра, я ни о чем не думала! Тема мне дарит какую-то дурацкую шляпку, привозит на какую-то квартиру, а я, вместо того чтобы подумать, откуда все это, сколько все это стоит, только и думаю, что он меня любит, что вот это невозможно, но это так… Я же понимаю, почему он пошел на эту глупость, ради чего! Теперь понимаю, – горько усмехнулась она. – А должна была раньше сообразить, мне-то не девятнадцать лет.

Юра почувствовал, как сердце у него сжимается от этих слов, произнесенных с такими знакомыми, такими Евиными интонациями девической серьезности, одинаковыми и в девятнадцать лет, и в тридцать пять.

– Ничего не сделать, – повторила она, обхватывая колени руками. – Можно только отдать эти деньги. Но взять их негде. Я уже всех спросила, кого могла. Одному человеку звонила в Вену, он, может быть, дал бы. Но его нет, не отвечает телефон. А здесь кого я могла об этом спросить – Галочку Фомину, Мафусаила? Я даже… Льву Александровичу позвонила, – выговорила она, поморщившись. – Вообще-то я только о том человеке хотела у него узнать, о господине де Фервале, но как-то не удержалась и спросила о деньгах.

Ева еще месяца три назад рассказывала Юре, что объяснилась с мужем по телефону, потому что Горейно сказал, что приехать для личного объяснения не сможет.

– Он сейчас визу продлевает, – объяснила она тогда. – И, по-моему, вообще хочет там остаться. А это кропотливое занятие, очень последовательное. Если он сейчас приедет, может получиться, что ему визу австрийскую больше не дадут, догадаются о его планах. Я не уверена, но, кажется, так. – И добавила, пожав плечами: – В общем-то он довольно спокойно отреагировал на то, что я от него ушла.

Теперь Юра почувствовал, что лицо у него каменеет от Евиных слов.

– И что же тебе, интересно, сказал Лев Александрович? – поинтересовался он.

– Знаешь, я все-таки такого от него не ожидала, – усмехнулась она. – То есть я, конечно, не очень рассчитывала, что он даст такие деньги. У него, может быть, и нету столько. А может быть, и есть. Ну, неважно… Он сказал, что я должна была лучше просчитывать последствия своего поступка. Что это просто неприлично с моей стороны – после всего, что я устроила, обращаться к нему за деньгами для своего любовника. Между прочим, он совершенно прав, – добавила она.

Юра представил унижение, которое пережила сестра, выслушивая нотации от Горейно, и ему стало тошно.

– Ко Льву Александровичу ты, значит, могла обратиться, а ко мне – не могла… – медленно проговорил он. – Спасибо!

– Юрочка! – расстроилась Ева. – Я собиралась тебе сказать, честное слово! Я уже Полинке даже сказала. Все-таки у нее ведь столько знакомых. – Она улыбнулась так жалко, что эта улыбка показалась Юре хуже слез. – А творческие люди сейчас, она сама рассказывала, черт знает чем занимаются. Один квартиры продает, другой почему-то вольфрам вагонами.

– И ты думала, какой-нибудь Полинкин знакомый художник продаст вагон вольфрама и подарит тебе пятнадцать тысяч долларов? – сердито спросил Юра.

Он ненавидел себя в эту минуту так, что готов был биться головой о стенку!

«Как хорошо тебе было играть в бессребреника! – стучало у него в висках. – «Кроме свежевымытой сорочки…» А о деньгах пускай Пушкин думает! А теперь, когда… А теперь ты стоишь как последний мудак и еще претензии предъявляешь: почему к тебе не обратились! Хрена ли к тебе обращаться?»

– Я так не думала. – Ева опустила глаза. – Я просто так… Я не знаю, что делать, Юра, ничего нельзя сделать! – вдруг воскликнула она – и наконец заплакала.

Она плакала точно как в детстве, закрыв руками лицо, и слезы точно так же сочились между пальцами, и крошечный бриллиант на подаренном мамой колечке блестел как слеза.

– Рыбка, милая, ну не надо, прошу тебя! – Задыхаясь, чувствуя, что сам сейчас заплачет, Юра сел рядом с нею на кровать, обнял ее вздрагивающие плечи. Ева уткнулась лицом ему под подбородок и зарыдала еще горше. – Не плачь, прошу тебя! – повторял он, как заведенный. – Я попробую, я что-нибудь…

Как противен ему был этот лепет, как он сам себе был из-за него противен!

– Если бы хоть что-нибудь можно было продать! – Ева подняла на Юру глаза; теперь он разглядел в них что-то близкое к безумию. – Я уже думала: например, почку… Может, ты знаешь, как это делают? Юра, может, ты у кого-нибудь спросишь, у каких-нибудь врачей?!

– Почку нельзя продать, рыбка, милая, не надо. – Он гладил ее по голове и говорил с нею как с ребенком. – Не думай об этом, оставь эти глупости… Да придумаю я что-нибудь, Ева, что ж я, совсем уже?! – почти закричал он.

Наверное, срывающийся на крик голос брата оказался для Евы такой неожиданностью, что она всхлипнула еще раз и затихла.

– Извини, Юрочка, – сказала она, вытирая слезы. – Такая неделя была, что… А Тема еще уехать меня уговаривает. Говорит, ему одному легче будет. А мне? Если бы ты слышал, что мне тот сказал, по телефону! Чтобы я тоже хорошенько поискала деньги, а то они мне его будут присылать по почте частями…