Неравный брак - Берсенева Анна - Страница 48

Юра молчал. Не то чтобы его шокировал сам этот факт: неожиданная Евина любовь – да еще любовь ли? – к человеку почти вдвое ее моложе. Он давно уже привык ничему не удивляться, как привыкает к этому любой врач, особенно работающий в экстремальных ситуациях и каждый день наблюдающий, какие неожиданные выверты дает при определенных обстоятельствах человеческая психика.

Не в удивлении было дело. Острая, тревожная жалость к сестре колола, саднила у него в сердце. Что же это такое, в самом деле! Почему именно Еве так не везет? То Баташов самовлюбленный – на шесть беспросветных лет, то Горейно – ни уму ни сердцу, теперь, в довершение ко всему – мальчишка, которому сопли вытирать да самолюбие тешить.

Как всегда в тупиковых ситуациях, Юра почувствовал, что начинает сердиться на себя. Может, не будь он так занят собой, своими проблемами и чувствами, найди немного душевных сил хотя бы для того чтобы выслушать ее, поговорить, как говорили они всегда, Ева не мучилась бы такой сердечной неприкаянностью все время после своего приезда.

– Не надо пока об этом, – резко произнес Юра. – Ничего мы об этом не знаем, не надо и…

– Не надо! – перебила Надя. – Ох, Юра, избаловали мы вас! Ее избаловали, – поправилась она. – Слишком уж всегда… Нельзя человеку так к себе прислушиваться, как она. Ну, не сразу ладится с мужем. Так ведь им не по семнадцать лет, это же тоже надо понимать! Своя жизнь у каждого, свои привычки, разве в один день соединишь? Я когда-то…

– Ты – совсем другое, – перебил Юра.

Эту историю он знал от отца – тот рассказал еще пять лет назад, когда так мучительно, так долго налаживались Юрины отношения с Соной. Как мама выходила замуж, не чувствуя к папе ничего, кроме жалости, как медленно приходило к ней другое чувство и как незаметно оказалось, что вот она уже здесь, любовь, и Надя уже жить не может без своего Валечки…

– Ты-то здесь при чем? – повторил Юра – и тут же осекся, встретив мамин взгляд.

Горечь и боль стояли в Надиных глазах, не проливаясь слезами.

– Юра, Юра, – тихо сказала она, не сводя с него глаз, – никогда я не думала, что вы так далеко от нас отойдете… У Полинки в двадцать лет отдельная жизнь, ты обо всем своем молчишь как с чужими, теперь вот и Ева… Распадается все.

Она встала, махнула рукой.

– Мама, ну не надо. – Юра чуть не задохнулся от стыда за свои дурацкие, никчемные слова. – Прости меня…

Он быстро сделал шаг ей навстречу, снова усадил в кресло, как девочку. Точно так, беспомощно опустив руки, сидела в этом кресле Ева, и точно так же он присел перед нею на корточки, взял ее руки в свои.

– Прости, – повторил Юра, снизу заглядывая в мамины глаза. – Замучился я, мам, ночь такая тяжелая была. – Он с удивлением расслышал в собственном голосе беспомощность – такую же, какую только что видел в маминых глазах. – Людей столько погибло…

Может быть, Надя ждала сейчас от сына чего-то другого, каких-то совсем других слов. Но он сказал то, что вырвалось само, впервые с давних-давних пор вырвалось перед нею…

Да нет, ничего она не ждала, кроме того, что сам хотел ей сказать сын.

– Юрочка… – Надя прикоснулась к его лбу мгновенным, с детства любимым мимолетным движением – как будто температуру хотела узнать. – У тебя и глаза такие усталые, такие… Как же я не заметила? Ты и не ложился еще? Дура я, дура!

Кажется, Наде даже легче стало оттого, что незаметно разделилась надвое ее тревога. Она принялась расспрашивать о том, что случилось этой ночью, стала просить, чтобы Юра поскорее лег. Уже через минуту он заметил, что мама немного успокоилась, точнее, взяла себя в руки.

– Что ж, – вздохнула она, – и правда, ничего не поделаешь. И зачем только ей… такое?

– Низачем, – пожал плечами Юра. – Даже почему – и то непонятно, а уж зачем… Ты сама легла бы, мам, – вспомнил он. – Всю ночь ведь не спала.

– Если бы последнюю, – невесело улыбнулась она.

Надя как в воду глядела: бессонных ночей ей хватило в самом ближайшем будущем. Особенно когда вернулась с очередным известием младшая дочь… Оставалось только выдумывать, чем себя утешить. Например, тем, что Полинка – не Ева. А Юра – что ж Юра, взрослый сын, да и не привык он чувства свои показывать…

То, что мучительным комом стояло в его душе, пробиваясь сквозь любую усталость, – этого Юра действительно не хотел показать никому.

– Суки, они суки и есть! – сквозь зубы процедил Годунов и добавил: – Чтобы не сказать больше.

Юра невольно усмехнулся этому изысканному добавлению, хотя всем им было не до смеха: спасательский «Мерседес» застрял в правой полосе. Надрывалась сирена, крутясь, полыхали мигалки, но машины впереди стояли стеной, и объехать их не представлялось возможным. Казалось, вся Кольцевая остановилась, как испортившийся аттракцион. Но, похоже, дело было всего лишь в чьей-то мелкой поломке впереди, и надо было только поскорее миновать этот затор.

– Может, некуда им сдвинуться? – сказал Андрей Чернов; сзади ему не видно было, в чем дело. – Сплошняком стоят.

– Есть, есть, – с той же злостью вглядываясь вперед, ответил Борька; за год работы в спасательской бригаде он чуял ситуации на дорогах получше любого милиционера. – Только по правой сплошь стоят, а по левой все-таки едут. Это во-он тот, на «КрАЗе», пускать не хочет. Не нравится гаду, что перед нами еще три иномарки проскочат!

– Эй, эй, Боря! – Гринев попытался удержать его за рукав. – Морду бить пойдешь?

Но Годунов уже открывал дверь.

– Жизнь покажет, – буркнул он. – Да пусти ты, Юра, что ты как Исус Христос, честное слово! Пять минут стоим из-за этого козла, пока он свои мудацкие амбиции тут показывает!

Борис дернул плечом, распахнул дверь и выскочил на дорогу.

Конечно, ситуацию он оценил правильно. Водитель «КрАЗа», стоящего в левой полосе, тремя машинами впереди спасательского «Мерседеса», вполне может сдать вправо. Там есть довольно большой просвет, да и задние еще сдвинутся, когда увидят зачем. Может, но не хочет, и явно только потому, что перед спасателями проскочат на халяву еще три машины. Как раз с такими водилами казенных грузовиков и возникали у них проблемы в пробках. Поцарапать машину он не боится, административных мер тоже, спешить ему особо некуда, еще облает: «Ты, может, за водкой торопишься!»

Гринев выскочил наружу вслед за Годуновым. Водитель стоящего впереди «Опеля» опустил стекло, крикнул ему в спину:

– Правильно, ребята, по морде ему, по морде! Зовите, если что!

Но, кажется, звать кого-либо на помощь уже не было необходимости. Сквозь сырой смог, повисший над Кольцевой, Гринев увидел, что Борька машет ему рукой, разворачивается и бежит обратно. Машины впереди задвигались, начали перемещаться, и они с Годуновым вскочили в «Мерседес» уже на ходу, пока их водитель выруливал влево.

– Что там? – не оборачиваясь, поинтересовался шофер. – Совесть заговорила?

– Счас! – хмыкнул Годунов. – Сидит лоб такой, рожа как у борова, откуда у него совесть? Я, орет, не нанимался тут как в цирке крутиться из-за вас. Браток какой-то из джипа высунулся – видишь, который назад сдает по правой полосе? Съезжай, говорит, вправо за мной, пропусти спасателей, а то пристрелю сейчас. Тот и пропустил. – Борис высунулся из окна, помахал кому-то – видно, благодарил братка – и, обернувшись, подмигнул Юре: – Может, под бандитов пойдем, а, Валентиныч? А что, хоть ездить будем как люди. Правду народная мудрость гласит: трудно жить без пистолета! – Но тут же лицо у него снова стало злым и серьезным: – Из-за такого вот козла опоздаем опять…

Не то чтобы это случалось часто, но пару раз опаздывать из-за пробок им приходилось. Особенно когда заторы возникали на Кольцевой, да не такие, как сегодня, а настоящие, непрошибаемые, в которых даже самый совестливый водитель не мог пропустить спасателей.

– Вот, елки, прям как в песне: только вертолетом можно долететь! – покрутил головой Чернов. – Возле Склифа площадку делают, слышал, Валентиныч? Еще на Кольцевой будет и возле пятнадцатой больницы.